***
На виду Паншина городка стали лагерем. Стояли двое суток, поджидая, когда подойдет со своими Чертоус; уговорились через посыльных встретиться здесь.
На третий день к вечеру на горизонте показались конные Васьки Уса.
Василий Родионович Ус (Чертоус) был к тому времени пожилым, понаторевшим военачальником, прошел две войны, поход под Москву… Поход был, правда, неудачный и горький – от Москвы казаки бежали, бросая по дороге приставших к ним мужиков, но неудача не сломила Василия, не остудила его страсть к войне и походам. Был он еще силен, горд, московский поход забыл.
Степану сказали про конных. Он вышел из шатра, тоже смотрел из-под руки. Он, пожалуй, волновался: охота было склонить славного Ваську с собой.
– Кто больше у его? – спросил у казаков.
– Больше из Вышнева Чира, – стал пояснять казак, ездивший нарочным к Василию, – голутьба. Запорожцы есть – с войны с им…
– Ты ездил к нему? – спросил Степан казака.
– Я.
– Как он?
– Ничо… Погляжу, говорит. Что, мол, за атаман, погляжу.
– Казаков принять хорошо, – велел Степан. И замолчал. Ждал. Должно свершиться важное: Ус поставит под верховную команду Разина свои казачьи отряды. Или – не поставит: Ус казак силен, молва про него на Дону добрая… Степан его не знал (дом Уса в Раздорах, да и там он бывает раз в год по обещанию – вечно в походах); его хорошо знал Сергей Кривой, дружок Уса. Сергей-то и рассказывал Степану про Василия. Сергей же сказал, что Ус – казак вовсе не глупый, но быковатый: заупрямится – с места не сдвинешь, но если изловчиться и захомутать его, – будет пахать.
Василий подъехал к группе Степана, остановился… Некоторое время спокойно, чуть насмешливо рассматривал казаков.
– Здорово, казаки-атаманы!
– Здорово! – ответили разинцы.
– Кто ж Стенька-то из вас?
Степан смолчал. Повернулся, пошел в шатер. Через некоторое время от него вышел Стырь и торжественно объявил:
– Атаман просит зайтить!
Василий, несколько огорошенный таким приемом, спешился, пошел в шатер. С ним вместе пошел еще один человек, не казачьего вида. Казаки – разинцы и пришлые, Уса, – молча смотрели на шатер: никто не ждал, что славные атаманы повстречаются так… странно.
– Чтой-то неласково ты меня стречаешь, – сказал Василий с усмешкой. – Аль видом я не вышел? Аль обиделся, что сразу в тебе атамана не узнал? Ты-то знаешь ли меня?
– Я тебя знаю, – успокоил Степан честолюбивого Уса, внимательно к нему приглядываясь. – Кто тебя не знает!
Поздоровались за руки.
– Сидай, – пригласил Степан.
– Дак мне чего своим-то сказать? Смутил ты меня, парень…
– Сказать, чтоб на постой разбивались. Эка, смутился!
Василий выглянул из шатра… И вернулся.
– Они у меня умные – сами сметили. Ты чего такой, Степушка? А?
– Какой?
– Какой-то – все приглядываисся ко мне… А слава шумит, что ты простецкий, погулять любишь… Врут? Тебе годов-то сколь?
– Сколь есть, все мои. Это кто? – Степан посмотрел на товарища Уса.
– Это мой думный дьяк, Матвей Иванов. Из мужиков… Башка! Завсегда при мне… Я его зову – думный дьяк.
– Пускай он пока там подумает. – Степан кивнул. – За шатром. Один. А мы погутарим…
– Я не помешаю, – скромно, с каким-то неожиданным внутренним достоинством сказал Матвей. Был он, в сравнении со своим атаманом, далеко не богатырского вида, среднего роста, костлявый, с морщинистым лицом, на котором сразу обращали на себя внимание глаза – умные, все понимающие, с грустной усмешкой. И Степан тоже невольно на короткий миг засмотрелся в эти глаза…
– Свой человек, – сказал Ус. – Говори при ем смело.
– Добре, нам таких надо. Дай-ка нам с атаманом погутарить, – настоял Степан. – Выйди.
Матвей вышел.
– Слыхал, чего я надумал? – прямо спросил Степан.
– Слыхал, – не сразу ответил Ус. – На Москву ийтить? Слыхал. Могу дорогу показать… Передний заднему дорога.
– Это по какой ты бежал-то? Плохая дорога. Мы другую найдем – надежней.
– Лихой атаман! – с притворным восхищением воскликнул Ус. – Уж и побегать не даст. А меня дед учил: не умеешь бегать, не ходи на войну. Бывает, Степа. Что горяч ты – это хорошо, а вот еслив горяч, да с дуринкой, – это плохо. Не ходи тада на Москву – там таких с колокольни вниз головой спускают.
Степан улыбнулся криво и недобро.
– Крепко тебя там припужнули…
– Что ты! Шибко уж колокольня-то та высокая. Не видал?
– Видал. Высокая.
– Какую ж ты дорогу себе выбрал? – спросил Ус. – Или – наугад, по-вятски?
– Это как же – по-вятски? – не понял Степан.
– Наугад! И говорится – наугад.
Степан внимательно посмотрел на простодушного Василия Родионыча.
– Наугад – не знаю, не ходил. Я люблю – наудачу.
А в лагере в это время налаживались другие отношения – там не о чем было спорить. Там все ясно.
Казаки Уса и разинцы, в отличие от вождей своих, скоро нашли общий язык – простой, без колючих зазубрин.
Обнаруживались старые знакомцы, вспоминались былые походы… Задымили костры. Гостей готовились принять славно, как и велел атаман.
Разинцы еще раньше принарядились – пускали пыль в глаза пришлым, кобенились – как же!
Стырь собрал вокруг себя целую ораву, показывает, как он "ходил" на Москву к царю.
– Он о так сидит на троне… Мишка, сядь.
– Да иди ты, – отказался Мишка, молодой казак.
– Где кум мой? – вспомнил Стырь. – Он тоже видал царя – покажет.
Дед Любим напялил на голову вывернутую наизнанку шапку, воссел на три положенных друг на друга седла. Сделал скучающее лицо… Стал важный и придурковатый.
– Ну, где там эти казаки-то?! – спросил. – Давайте их суда, я с имя погутарю.
– Не так! – воскликнул Стырь. – Давай: ты из бани пришел.
– А-а!.. Добре. – Дед Любим стал отчаянно чесаться. – В баньку нешто сходить?..
– Ды ты уж пришел! – заорали зрители.
– А-а!.. Ну-к… Эй! Бояры!.. Кварту сиухи мне: после бани выпью.
Поднесли "царю" сивухи. Он выпил.
– Ишшо.
– Будя.
– Ты что, горилки царю пожалел, сукин сын?! Ты должон на коленках передо мной ползать. Давай горилки! – Дед изобразил капризное "царское" величие. – Хочу кварту горилки! Хочу кварту горилки!.. – Больше было похоже на то, как капризничает злой ребенок, а не царь.
Ему подали еще. Дед выпил, смачно крякнул. Плюнул.
– Ах, хороша!.. Ну где там казаки-то?
В круг неторопливо вошел Стырь, тоже черт знает в чем – в каком-то непонятном балахоне. Тоже необыкновенно важный.
– Здоров, казак! – приветствовал его "царь". – Та чего эт в моем царстве шатаисся? Чего ты тут пронюхываешь у меня?
– Прикажи мне тоже дать сиухи, – подсказал Стырь.
– Э-э!.. – загудели зрители. – Вы тут упьетесь, пока покажете.
– Так надо, – сказал Стырь. – Перво-наперво вина подают.
– Правда, – поддержал Дед Любим. – Эй, бояры, где вы там, прихвостни? Дать казаку вина заморскыва.
Стырю подали чару вина. Он выпил.
– Ишшо. Я с дальней дороги – пристал.
– Дать ему! – велел "царь".
– Шевелись! – прикрикнул на "бояр" Стырь. – Царь велит!
Подали еще чару. Стырь выпил.
– Как доехал, казаченька? – ласково спросил "царь".
– Добре.
– А чего ты шатаисся по моему царству, мы желаем знать?
Стырь громко высморкался из одной ноздри, потом из другой. Стал полный дурак.
– Чего желаете знать?..
Нелегко матерому Чертоусу смирить гордое сердце – сразу стать под начало более молодого, своенравного Стеньки. Но велико и обаяние Разина, жестокое обаяние. Когда Степан хотел настоять на своем, он не искал слово помягче, он гвоздил словом. Он не скрывал раздражения. И это-то странным образом успокаивало людей: кто гневается, тот прав. Кто верит в себя, тот прав.
Не пощадил Степан старого казака: припомнил ему его паническое бегство из Москвы. Было так: Ус с ватагой военных охотников пошли на Москву просить, чтобы их употребили по назначению – они хотели воевать. Пошли, как на войну, – просить войны. Дорогой к ним пристали мужики. Эти, в глубине души, вовсе не так поняли поход на Москву – не просить пошли войны, а пошли воевать. Москва тоже поняла этот поход как наступление и выслала навстречу сильный отряд под командой Борятинского. Казаки бежали. Пешие мужики не могли убежать. Их убивали.
Это и припомнил Степан. Он говорил резко:
– Ты там мужиков бросил! Псу Борятинскому отдал неоружных людей на растерзанье… Вот как ты там хорошо ходил, той дорогой! И туда же опять зовешь?.. Бесстыдник.
– Тьфу!.. Дурак упорный! – Ус тоже злился. – Не приведи господи, но случится где-нибудь тебе в отступ ийтить – вот этой самой рукой, – Ус показал огромную ручищу, – подойду и по роже дам. А чего мне было делать? Заодно с мужиками ложиться? Это уж ты сам – наберешь мордвы-то, да чувашей, да ногайцев своих – с ими и подставляй лоб, кому хошь, хошь Борятинскому, хошь Долгорукому… Какой! Шибко уж памятливый – на чужую беду.
– Не лезь тада с советом, еслив свою беду не помнишь.
– Иван Болотников не дурней тебя был, а не поперся на Волгу.
– Вона! Спомнил…
– А чего же его забывать, добрый был вож… Дай бог побольше таких.
– Зато и пропал твой Иван.
– Пропал, да не за то. Вас ведь чего на Волгу-то тянет: один раз вышло там, вот и давай ишо… А с Волги тоже дорога на побег есть – Ермакова. – Ус поднялся, выглянул из шатра, позвал: – Матвей! Зайди к нам. Вот послушай, Степан, мужика – дошлый. Послушай, послушай, с лица не опадешь. Я его частенько слушаю.