– Трое шутовых давеч было… шубу-то когда провожали…
– Ну?
– Один, малой, прибег счас из Астрахани; заманули их ярыги воеводины – мстятся за шубу. А этот вывернулся как-то…
– Позови.
Татарчонок плакал, вытирал грязным маленьким кулаком глаза. Рассказал:
– Семку и дедушку… бичишшем… Мы думали: спляшем им, денег дадут… Семка соблазнил – девок шибко любит. Сколько уж раз, дурака, били!.. Спаси их, батюшка-атаман! А то их совсем заколотют там. Спаси, батюшка, ради Христа истинного…
– Не реви, – сказал Степан. – Позови Фрола, Иван. Скажи, хуже будет, еслив счас не вылезет. Не плачь, сынок, поможем. Давай Фрола!
Иван отошел к кустам дальним, громко позвал:
– Фрол!
Фрол откликнулся, не вылез пока. Они стали переговариваться с Иваном. Иван, как видно, принялся его уговаривать вылезти. Фрол колебался…
– Били? – спросил Степан татарчонка.
– Бичом. Дедушке бороду жгли… Семку огнем тоже мучают. Батюшка-атаман, пособи им… родненький…
– За шубу? Так и говорят – за шубу?
– За шубу, Семке посулились язык срезать…
– А ты как же убег?
– Они мне раза два по затылку отвесили и забыли. Семку шибко уж мучают… Батюшка, ради Христа истинного…
– Вы откуда? – Видно, как изо всех сил крепился Степан, чтобы самому не закричать тут от жалости и злобы.
– Теперь – из Казани. А были – везде. В Москве были…
Фрол вылез наконец из кустов… Подошли. Фрол остановился в нескольких шагах от Степана – на всякий случай.
– Загостился ты там, – сказал Степан. – Поглянулось?
– Прямо рай! – в тон ему ответил Фрол. – Ишо бы гостевал, но заела проклятая мошкара – житья от ее нету, от…
– Отдохнул?
– Отдохнул.
– Теперь так: бери с двадцать казаков и ехайте в Астрахань. Вот малой покажет куда. Там псы боярские людей грызут. Отбейте. – Степан подтолкнул татарчонка к Фролу.
– Как? Боем прямо? – удивился Фрол.
– Как хошь. Хошь прямо, хошь криво. Чтоб скоморохи здесь были!.. Слышал?!
– Батька, дай я с имя поеду, – попросился Иван Черноярец. – Я больше там знаю…
– Ты здесь нужон. С богом, Фрол. Спробуй не привези скоморохов – опять в кусты побежишь. – Степан отвернулся.
Фрол пошел отбирать казаков с собой.
– Федор, поедешь к воронежцам не ране, чем придем в Царицын. – Степан помолчал: все ли сказал, что хотел, не забыл ли чего… Но видно было – другое уже целиком овладело им. – Сучий ублюдок!.. – вырвалось вдруг у него. Он вскочил. – Людей мучить?! Скорей!.. Фрол! Где он?..
Отряд Фрола был уже на конях.
– Фрол!.. Руби их там, в гробину их! – кричал атаман. – Кроши подряд!.. – Его начало трясти. – Лизоблюды, твари поганые! Невинных-то людей?!.
С ним бывало: жгучее чувство ненависти враз одолевало, на глазах закипали слезы; он выкрикивал бессвязные проклятия, рвал одежду. Не владея собой в такие минуты, сам боялся себя. Обычно сразу куда-нибудь уходил.
– Отворяй им жилы, Фрол, цеди кровь поганую!.. Сметай с земли! Это что за люди?!. – Степан сорвал шапку, бросил, замотал головой, сник. Стоявшие рядом с ним молчали. – Кто породил такую гадость? Собаки!.. Руби, Фрол!.. Не давай жить… – негромко, с хрипом проговорил еще атаман и вовсе опустил голову, больше не мог даже говорить.
– Он уехал, батька, – сказал Иван Черноярец. – Счас там будет, не рви сердце.
Степан повернулся и скорым шагом пошел прочь.
Оставшиеся долго и тягостно молчали.
– А ведь это болесть у его, – вздохнул пожилой казак. – Вишь, всего выворачивает. Маленько ишо – и припадок шибанет. Моего кума – так же вот: как начнет подкидывать…
– Он после Ивана так, после брата, – сказал Стырь. – Раньше с им не было. А после Ивана ослабнул: шибко горевал. Болесть не болесть, а сердце надорванное…
– Никакая не болесть, – заспорили со стариками. – С горя так не бывает… Горе проходит.
– С чего же он так?
– Жалосливый.
– Ну, с жалости тоже не хворают. И мне жалко, да я же не реву.
– Да ты-то!.. С жалости-то как раз и хворают. У тебя одно сердце, а у другого… У другого – болит. У меня вон Микишка-то, сын-то, – вспомнил Стырь, – когда помер? – годов с двадцать. А я его все во сне вижу. Проснусь – аж в груде застынет от горя, как, скажи, вчерась его схоронил. Вот те и проходит – не проходит. А он брата-то вон как тоже любил… Да на глазах задавили – какое тут сердце надо иметь – камень? Он и надорвал его.
– А ты-то был в тем походе? Видал?
– Видал. – Стырь помолчал… и еще раз сказал: – Видал. Не приведи господи и видать такое: самых отборных, головку самую…
– А вы чего глядели?
– А чего ты сделаешь? Окружили со всех сторон – чего сделаешь? Рыпнись – перебили бы всех, и с концами.
– Дед, скажи, – заговорил про свою догадку один казак средних лет, – ты батьку лучше знаешь: ничего он не затевает… такого?..
– Какого? – вскинулся Стырь.
– Ну… на бояр, можеть, двинуть?.. К чему он, правда, силу-то копит? На кой она ему так-то?
– Это ты сам его спроси, он про такие дела со мной не советуется. Никуда он не собирается двигать… С чего ты взял?
– А силу-то копит…
– Сила завсегда нужна. Кому она мешала, сила?
– Ну, не такую же… Слыхал, по домам – за порукой только? Это уж – войско прямо.
Ларька Тимофеев, бывший тут, сощурил в усмешке девичьи глаза.
– Ну, а доведись на бояр стрепенуться?.. – спросил он. – Как вы тада?
Вопрос несколько ошеломил казаков. Так прямо еще не спрашивали.
– На бояр?.. Дак это ж – и на царя?
– Ну – на царя… – Синие глаза жестокого есаула так и светились насмешливым, опасным блеском. – Чем он хуже других?
– Да он-то не хуже… – трезво заговорил Стырь. – Нам бы не оплошать: у нас сила, а у его – втрое силы.
– Наша сила ишо не вся тут, – гнул свое Ларька. – Она вся на Дону. Туда нонче из Руси нашугало темные тыщи – голод там… Вот сила-то! А куда ее? Зря, что ль, ей пропадать? Оружьишко с нами…
– Нет, Лазарь, не дело говоришь. – Стырь решительно покачал головой. – Не дело, парень. Еслив уж силу девать некуда, вон – Азов на то… Чего же мы на своих-то попрем?
Глаза Ларькины утратили озорство и веселье… Он помолчал и сказал непонятно:
– Своих нашел… Братов нашел. Вон они, свои-то, чего вытворяют: невиновных людей огнем жгут, свои.
Все промолчали на это.
Иван с Федором нашли атамана в кустах тальника, у воды.
Степан лежал в траве лицом вниз. Долго лежал так. Сел… Рядом – Иван и Федор. Он не слышал, как они подошли.
Степан выглядел измученным, усталым.
– Принеси вина, Федор, – попросил негромко.
Федор ушел.
– Как перевернуло-то тебя!.. – сказал Иван, присаживаясь рядом. – Чего уж так? Так – сердце лопнет когда-нибудь, и все.
– Руки-ноги отвалились, как жернов поднял… – тихо сказал Степан. – Аж внутре трясется все.
– Я и говорю: надорвешься когда-нибудь. Чего уж так?
– Не знаю, как тебе… Людей, каких на Руси мучают, – как, скажи, у меня на глазах мучают, – с глубоким и нечаянным откровением сказал Степан. – Не могу! Прямо как железку каленую вот суда суют. – Показал под сердце. – Да кто мучает-то!.. Тварь, об которую саблю жалко поганить. Невиновных людей!.. Ну за что они их? И нашли кого – калек слабых…
– Ладно, скрепись. Счас Фрол привезет их. Лоб расшибет, привезет: ему теперь любой ценой вину надо загладить.
Федор принес вина в большой чаше. Степан приложился, долго с жадностью пил, проливая на колени. Оторвался, вздохнул… Подал чашу Ивану:
– На.
Иван тоже приложился. Отнял, посмотрел на Федора…
– Пей, я там маленько прихватил, – сказал тот.
– Сегодня в большой загул не пускайте, – сказал Степан. – Ишо не знаем, чего там Фрол наделает. Надо сбираться да уходить: больше ждать нечего. – Он опустил голову, помолчал и еще раз сказал негромко, окрепшим голосом. – Нечего больше ждать, ребяты.