- Беда, друг, неминучая! Словно гроза Божия на наших бояр обрушилась! Молнией выжгло, громом побило бы - легче было бы, кажись…
- Да где бояре-то?
- За приставами, по тюрьмам все… А Федор-то Никитич да князь Иван Черкасский и в застенке побывать успели… Боярыня в монастыре, тоже за решеткою посажена, и детки с нею…
- И Мишенька, любимчик наш? - дрогнувшим голосом спросил Иван Сусанин.
- И Мишенька с сестрицей, и все их родичи, приятели, знакомцы…
- А мы с тобой, Богдаша, - обратился Сусанин к красавцу-зятю, - мы-то Мишеньке салазки нарядные везли в гостинец!
- Не до гостинцев им, брат, теперь, горемычным! - грустно сказал Степан. - Не богаче они нас с тобою! Добро их разграблено: кое в казну, кое и мимо, по рукам пошло… Именье и животы боярские на государя отписаны… А что уж нам, холопам, претерпеть пришлось и от приставов, и от стрельцов, и от подьячих - и вспомнить страшно! Кажется, все батожье, что было на Москве, об наши спины обломали, допрашивая нас да добиваясь меж нами предателей… Да ничего поделать не могли: изветчиков-то не нашли, хоть били, и пытали, и голодом морили нас… Вот покажи, мол, против бояр своих!… Ну, невтерпеж пришло - кто мог, ушел. Пустились в беги, и я тоже к вам на родину иду.
- Да за что же? За что такая напасть? - воскликнул Сусанин, хватая крепко Скобаря за руку. - Скажи, за что?
- Никто не знает… А так, между речей допросных, можно было понять, что обвиняют бояр наших в злых умышлениях на царя Бориса, на его государское здоровье. Коренья, будто, какие-то в их кладовых объявились: Бартенев-ключник и донес.
- Злые люди, значит, обнесли их, да и коренье лютое им в улику подкинули? - догадался Сусанин.
- Уж не иначе как так, - печально проговорил Скобарь, разводя руками. - Мы ли своих бояр не знаем.
Оба старика в унынии опустили головы.
- Но как же теперь быть? Как мне-то быть? - заговорил немного спустя Сусанин. - Куда же мне-то с их боярским добром деваться?
- Да коли хочешь доброго совета моего послушать, - сказал Степан Скобарь, - так придется тебе теперь же поворотить оглобли… Если вздумаешь добраться до Москвы, как раз ярыжкам в лапы угодишь. Добро боярское попусту загубишь, да и сам-то тоже уйдешь ли цел от лиходеев? Пожалуй, ничем не побрезгуют, чтобы только напитать свою утробу ненасытную.
Сусанин опустил голову на руки, посидел с минуту в раздумье, потом поднялся с лавки и, крестясь на иконы, произнес дрожащим голосом сквозь слезы:
- Помилуй, Господи, бояр наших!… Избави их от всякой муки и напасти… Спаси и сохрани в бедах…
И, опустившись на колени, положил земной поклон; его примеру последовали все его спутники. Затем Сусанин поднялся, отер полою слезы, навернувшиеся ему на глаза, и сказал:
- Ну, братцы, видно, последние времена пришли… Видно, придется стонать русской земле и терпеть великие беды, когда у лиходеев на наших бояр Романовых руки поднялись… Быть бедам, быть бедам!…
И могучий старик, потрясенный глубоким горем, опустился на лавку в тяжком унынии.
II В СЕВЕРНЫХ ДЕБРЯХ
Серенький и очень прохладный денек, прохладный для июня месяца, чуть не в самые Петровки, близился к полудню. Солнце, скудное лучами, то скрывалось за облаками, серыми и холодными, то выглядывало из-за них ненадолго и обдавало ярким светом Мурьинский погост на Беле-озере, широкий водный простор и темную, мрачную полосу старого хвойного леса, который местами сплошною массой надвигался на самый берег, так что сердитые волны обмывали, плеща и шумя, корни прибрежных вековых сосен и елей…
Мурьинский погост был из бедных бедным поселком в том крае. Пять-шесть рыбачьих хижин лепились по отлогому скату берега, выдвинув к самому берегу черные бани. Крошечная церковочка, в виде пятистенка, с высокою двускатного кровлей, украшенной небольшою главкою, крытою чешуйками, с деревянным же покосившемся крестом наверху. Рядом с церковью попов дом, крытый соломой, и еще две избы, обнесенные одним общим частоколом. Вот и весь поселок. А если добавить к этому еще два гумна на задворках, да три-четыре амбарушки, да с полдюжины рыбачьих челнов на берегу, около которых на перевесищах постоянно сушились всякие рыболовные снасти, то мы получим полную, законченную картину этого жалкого уголка, заброшенного в дикой лесной глуши за Белым озером, - уголка, забытого всеми и как бы созданного для забвенья.
Как раз около полудня мурьинский поп, старик лет шестидесяти, стал снаряжаться на озеро за рыбой и кликнул внука, шустрого мальчонка лет двенадцати, своего постоянного спутника в поездках по озеру.
- Вася, а Вася! Тащи-ка весла на берег, да захвати кошелку для рыбы, и прикормку не забудь… Я за тобою следом…
А сам, по давнему своему обычаю, заглянул в старые, рукописные святцы, в которых вел на полях запись важнейшим событиям своей немудреной жизни, и прочел: "Мученицы Феклы, Марфы и Марии; преподобного Кирилла Александрийского; преподобного Кирилла Белозерского…"
Сбоку было приписано: "В сей день присланы к нам на житье, по указу великого государя, опальные: князь Борис Черкасский с супругою, боярыня Ульяна Романова, боярышня Анастасия Романовых же, да боярчонок Михаил Федоров, младенец, с сестрою Татьяною, отроковицею".
Рядом было приписано: "Великий улов рыбы в канун сего дня".
"Вот оно что! - подумал старый поп. - Значит, год завтра минет, как в ссылку к нам бояр прислали… Время-то как летит!… Вот и попытаемся мы сегодня закинуть около сухмени, где прошлым годом улов-то был богатый!"
И, весь поглощенный мыслью о предстоящей ловле, старик натянул на плечи суконный кафтан, перекрестился на иконы и вышел на крылечко. Здесь он бережно стащил с крыши свои заветные удочки, прихватил сачок и направился мимо церкви к берегу.
"Э- э! Да вот и сам князь Борис никак тут и есть",-сказал про себя поп, поравнявшись с церковью.
- Что, князь Борис, на солнышко погреться пришел? - окликнул он издали высокого и худощавого мужчину, в суконном колпаке и поношенной суконной однорядке, сидевшего на песчаном бугре, под откосом берега.
Князь оглянулся на старика попа и, обменявшись с ним поклоном, сказал:
- Где уж нам на вашем солнце греться… Мы к другому солнцу привычны.
- Не обжился еще, князь! - добродушно заметил поп. - А вот как с наше проживешь здесь, так и полюбится.
- Спасибо на добром слове, - с горькой усмешкою отозвался князь и, чтобы переменить разговор, спросил:- Знать, на озеро собрался?
- На озеро… Вишь, в святцах у меня записано, что в прошлом году об эту пору был улов богатый у меня… Вот и хочу я попытать сегодня закинуть на боярчонково счастье, на Мишенькино.
- Что же, попытай! Вон они на берегу с Танюшей около челнов в песочке роются, камешки собирают.
И он проводил попа глазами до челнока, уже сдвинутого в воду внуком, посмотрел, как он в него уселся, уложил у себя под рукою снасти и, ловко подгребая внуку веселком, направил челн к длинной гриве камышей, черневшейся в полуверсте от берега.
- Танюша! Миша! - крикнул потом князь, поднимаясь с бугра. - Пойдемте-ка домой!… Чай, тетка-то уж обедать собирает.
- Бежим, бежим, дяденька! - зазвенели снизу серебристые голоски детей, и князь не успел еще пройти и двадцати шагов, как его нагнала девочка, лет восьми, русоволосая, быстроглазая и худенькая, и с нею румяный и курчавый мальчик, лет пяти, которого она тащила за руку.
- Пойдем, пойдем скорее, Миша! - торопила его девочка. - Покажи-ка дяде, что мы с тобой набрали!
- Дядя, дядя, посмотри-ка! - радостно крикнул мальчик, теребя князя за полу его однорядки и показывая ему камешки и раковинки, которых он успел набрать полную шапку.
- Смотри какие, дядя! - пояснила девочка. - Все разноцветные: и черные, и серые, и красные… А в раковинках все улитки сидят.
- Улита, улита! Высунь рога, дам пирога! - пресерьезно проговорил мальчик, присматриваясь к одной из раковин.
Князь улыбнулся.
- Не сули ей, Миша, чего у тебя самого нет. Мы с тобой и сами больше года пирогов в глаза не видим, - сказал князь, трепля мальчика по щечке.
Между тем они подошли к избам, огороженным частоколом, вошли калиточкой во двор и уже подходили к крылечку, когда дверь в избу распахнулась и из нее вышла на крылечко миловидная девушка, лет восемнадцати, в старой полинялой ферязи брусничного цвета и в поношенной телогрейке, накинутой на плечи.
- Вот и тетя Настя идет за нами! - весело закричали дети и побежали навстречу своей любимой тетке, родной сестре их отца Федора Никитича Романова и его братьев, разосланных в дальние ссылки.
- А и точно за вами послала княгинюшка! - проговорила мягко Настасья Никитична, лаская деток. - Боялась, что похлебка у ней простынет, грибная, славная такая уварилась! Да и блинцы ржаные перестоят.
- Идем, идем! - сказал князь, ускоряя шаг.