* * *
В нескольких ли от лагеря карету остановили всадники из личной охраны шаньюя. С ними был главный гудухэу Ильменгир. При обыске у Сыма Цяня нашли письмо и клинок с фамильным клеймом Ли Лина. Письмо вскрыли и Ильменгир дважды внимательно прочел послание Ли Лина к государю Поднебесной.
"Счастлив, ваше величество, - гласило письмо, - поблагодарить Вас за предложение и за незаслуженную милость? Я и так Вам обязан слишком многим - например, казнью матери и пленением. Примите же, государь, поклон от Вашего бывшего верного солдата, а также его меч, обращенный отныне против Вас".
Сыма Цяню вернули письмо и клинок, и карета покатила дальше, неустанно наматывая на колеса засыпанную суховеем дорогу.
Глава 16
Не подозревая о том, что шаньюю стало известно содержание письма, Ли Лин был ошеломлен новыми щедротами, которыми осыпал его владыка.
Ки - дуюй Ли Лин отныне и пожизненно получил титул Западного джуки - князя. В случае его смерти титул переходил к сыну и от сына к внуку.
После Ильменгира и наследника Тилана Ли Лин становился самым могущественным лицом в военно - племенном союзе хунну. Вместе е титулом ему были вручены и несметные богатства: он назначался наместником в Хягае, страну динлинов.
- Не думай, князь, что отсылаю тебя из Орды, - сказал как-то шаньюй. - Просто там на время нужен человек, который сумеет наладить железодельни и кузницы. Нам не хватает оружия, а такого оружия, как в Хягасе, нет даже у хорезмийцев. Но динлины упрямы, своенравны и больше всего в жизни ценят свободу. Они боятся попасть в неволю, но не боятся смерти. - Шаньюй прикрыл глаза, словно что-то припоминая, потом продолжал: - В последний раз, когда я ходил за Белые горы, мы встретили неожиданно стойкий отпор. Окруженные со всех сторон, динлины бросались на копья как безумные. Но их храбрость я не ставлю ни во что. В таком случае лесного буйвола пришлось бы признать величайшим батуром: ведь бесстрашнее и сильнее его нет никого на свете. Однако при умелой облаве и он бывает поверженным. Динлины - дети с телами исполинов, - с презрительной усмешкой добавил шаньюй.
Ли Лин слушал его внимательно, затем сказал:
- Я счастлив, государь, оказанным мне доверием. Но я почти ничего не смыслю в оружейном деле.
- Об этом не беспокойся. У тебя будет хороший помощник. В стране динлинов он считался лучшим бедизчи[67]. Кроме того, с тобой поедет твой слуга. Он сын родовитого кагана, и я намерен сделать его вождем. Конечно, за его спиной будешь стоять ты. Но динлины пусть думают, что ими правит соплеменник…
На этом разговор был закончен. И хотя все складывалось неожиданно хорошо, Ли Лин испытывал тревогу и беспокойство. Ибо, как гласит старая пословица, человеку так же опасно возвыситься, как свинье разжиреть: он может сразу же угодить под нож. Уж не по этой ли причине шаньюй отсылает его подальше, чтобы уберечь от зависти и мести своих каганов? В последнее время Ли Лин не раз ловил на себе косые взгляды. Один только Ильменгир был с ним по-прежнему ласков и ровен в обращении. Они проводили вместе долгие часы, беседуя о самых разных вещах, и Ли Лин часто поражался широте интересов советника. Иногда при их разговорах присутствовал и шаньюй.
Однажды Ильменгир вдруг заговорил об учении Будды.
- Меня оно не прельщает, - равнодушно заметил шаньюй. - Потому что не может ответить на вопрос: зачем живет человек? Наш бог - Суулдэ, и он лучше Будды. Когда мы уходим на Небо, он берет нас в свое войско, и мы продолжаем жить так же, как живем здесь. Удовольствия воина в битвах и пирах, смысл жизни хунну в том, чтобы быть на земле властелином.
- Ты прав, шаньюй, отец победы! - воскликнул Ильменгир. - Горе не удовольствиям, а слабым и безвольным!..
"Каким был мой младший брат", - про себя добавил шаньюй, и взгляд его подернулся туманом. Проклятое сердце до сих пор цепко хранит все, что было связано с Атакамом.
Когда шаньюй еще не был шаньюем и страной правил Атакам, между братьями часто вспыхивали ссоры. Одна из них врезалась в память особенно отчетливо. Атакам вызвал его к себе в Орду и стал упрекать в жестокости.
"Ты залил кровью все Черные горы, - гневно говорил Атакам. - Там, где ступают твои кожи, земля не родит ни травы, ни злака. Ты восстановил против нас все окрестные племена, из - за тебя мои воины вот уже третий год не снимают лат. Поклянись, что ты не будешь вести войн без моего позволения, - и я отдам тебе половину царства!"
"Половины мне мало!" - дерзко ответил старший брат"
"Тогда я велю казнить тебя!"
"Не посмеешь. Для этого ты слишком любишь меня. А главное - ты боишься крови, как беременная женщина. На, попробуй!" - И он протянул брату свой охотничий нож.
Атакам отшатнулся, в глазах его было смятение и гадливость…
Шаньюя вернул из воспоминаний грохот барабанов и тревожные крики за стеной шатра.
- Неужели началось? - сказал шаньюй.
И его догадку подтвердил сотник, вошедший в шатер:
- Китайцы выступили из крепости!
…В то утро по приказу Ли Гуан - ли во дворце собрались вельможи и военачальники. На князе были походные латы и шлем с черным султаном.
- Я буду краток, - начал князь. - Провиант в крепости кончился, и мы сегодня выступаем. Лучше умереть в бою, чем от голода…
* * *
Первое столкновение не принесло победы ни той, ни другой стороне. Бой длился до позднего вечера и затих с наступлением темноты.
В хуннуском стане, как обычно, полыхали бесчисленные костры; противный же лагерь тонул во мраке - очевидно, китайцам нечего было ни варить, ни жарить.
- Они вошью обедают, а ножку на ужин оставляют, - зубоскалили воины.
В шатре шаньюя шел военный совет. По левую руку от Грозы Вселенной, на подушке пониже, сидел Западный джуки - князь Ли Лин. Каганы исподтишка бросали на него ненавидящие взгляды. Зависть и обида клокотали в них, как ядовитая вода из соляных затхлых озер. Недавний враг, вчерашний пленный сидел сейчас рядом с шаньюем, а они, носители самых знатных имен, оставались в тени, словно худородные пастухи.
Каждый из каганов в душе вынянчивал мысль о мятеже, который он поднимет, возвратясь в родной улус. Но мысль эта была подобна хилому и трусливому ребенку.
"Вот если бы сговориться и выступить всем вместе", - думали каганы и тут же пугались собственного безрассудства: попробуй заикнись об этом хоть лучшему другу - и завтра будешь валяться с переломанным хребтом. Ведь из лучших друзей выходят самые лучшие предатели.
Поэтому никто не высказал ни слова недовольства, когда шаньюй объявил о назначении Ли Лина Западным джуки - князем и усадил его рядом с собой. Военный совет продолжался, как всегда, спокойно.
Шаньюй выслушал всех, у кого были свои соображения, потом заговорил сам:
- Вы знаете, что вчера из Орды подошли свежие силы. Я не двинул их в бой, хотя многие из вас настаивали на этом. Объясню почему. Недавно пленный шаман - звездочет нагадал мне победу, которую я одержу, но одержу ночью. Чтобы узнать, верно ли предсказание, я велел убить звездочета. Ведь известно: только тот прорицатель из врагов говорит правду, у кого на печени есть маленькая белая звезда. Она оказалась на месте.
Шаньюй усмехнулся, но никто, кроме Ли Лина, не понял этой усмешки. Китайский астролог и в самом деле гадал шаньюю по звездам, но он предсказал гибель хуннуского войска и был за это убит. Победу же шаньюю обещал совсем другой человек - Ки - дуюй Ли Лин. Это он посоветовал придержать свежие войска, а ночью двумя мощными лавами ударить неприятелю в тыл и погнать на укрепленный хуннуский стан. Сейчас, пока шел совет, прибывшая из Орды стотысячная конница уже обходила китайскую армию.
И когда в шатер вошел главный гудухэу Ильменгир, шаньюй приподнялся ему навстречу:
- Ну, удалось?
- Да, государь. Сотни готовы и ждут сигнала.
- Каганы, - оправляя на поясе меч, заговорил шаньюй, - ваше дело - достойно встретить бегущих врагов и сдержать их натиск. Ни один из них не должен вырваться из клещей. Ступайте по местам и стойте крепко!
Тесня друг друга, вожди покинули шатер. Скоро над равниной раздались первые рокоты барабанов. Они прозвучали в ночи, как вестники зла и смерти. Вслед за ними коротко взвыли трубы, и на минуту все стихло.
Но вот с китайской стороны донесся глухой рев и шум начавшейся битвы. С каждым мгновением он становился все громче, и внезапно на частокол лагеря хлынул из темноты первый вал отступавшей пехоты. Оставляя на кольях бесчисленные трупы товарищей, китайские солдаты с упорством муравьев карабкались на укрепление, преодолевали его и… падали в глубокий ров. (Сотни воинов под присмотром Ли Лина продолжали копать этот ров даже во время дневного сражения.)
Все новые и новые волны обезумевших людей накатывали на частокол и гибли - пронзенные стрелами, с переломанными костями, они тысячами копошились во рву, давя друг друга.
А железные тиски конницы за их спиной неотвратимо сжимались, и смерть была со всех сторон.
И когда на востоке едва затеплилась кровавая, как цветы сафлора,[68] полоска зари, все было кончено. И открылось тогда огромное поле. И сотни сотен раз вспыхнуло взошедшее солнце на рассеченных шлемах, на изрубленных латах, на влажных от росы обломках мечей.