Удивительно все же, отчего именно эту картину знаменитого мариниста, предпочитая ее всем другим, так любили развешивать работники сферы бытового обслуживания на стенах вверенных им гостиниц, ресторанов, чайных и прочих подобного рода учреждений? Справедливости ради следует отметить, что в равной степени вместо "Девятого вала" в иных случаях можно было увидеть "Утро в сосновом лесу" не менее знаменитого пейзажиста Шишкина. Но хотя статистических данных по этому вопросу не существует, оставалось впечатление, что морская стихия била, как хотела, медвежье семейство и преобладала над ним.
Очень жаль. Безобидные медвежата в душу командированного в какой-нибудь никому не ведомый Задрипинск заготовителя пиломатериалов скорее могли внести успокоение, и даже умиление перед лицом безмятежной природы. Смертоносная же волна напротив, направляла мысли и чувства ответственного работника в совершенно иное русло.
Вся деятельность его начинала казаться уподобленной состоянию терпящих бедствие человечков на неустойчивом и ненадежном перед лицом разбушевавшейся стихии плоту. Главное, замысел художника не вносил ясности. То ли вздыбленный, девятый по счету, вал сейчас шарахнет и поглотит всех под многотонной толщей зеленой воды, то ли пропустит плыть дальше, утопив для острастки одного-двух из числа терпящих бедствие.
Будем правдивы. Посетитель учреждений бытового обслуживания вряд ли задумывался над судьбой незадачливых мореплавателей. Его равнодушный взгляд без всяких особых эмоций скользил по изрядно надоевшей репродукции в гипсовой золоченой раме. Он бежал себе дальше по своим жизненно важным делам, а вечером чинно сидел в ресторане, и, никуда не спеша, поглощал принесенный официанткой плохо прожаренный бифштекс рубленый с яйцом и картофельным пюре.
На Нику "Девятый вал" произвел глубочайшее впечатление. Мать с отцом заполняли у стойки какие-то бумажки, пару раз исчезали за дверью с табличкой "Администратор", о чем-то говорили с веселой, симпатичной тетей. Ника рассматривала картину.
Прежде всего, на ней нарисовано было море, а здесь, куда они приехали, морем не пахло, и никакой большой реки, как ей обещали, она не увидела.
Но картина навевала грусть. Нарисованное море было прекрасно, с этим спорить не приходилось; волна с пенистым гребнем чудо, как была хороша. Но вот люди. Маленькое сердечко cразу почувствовало, что для людей на картине от волны спасу нет. У Ники защипало в носу, захотелось плакать. Но тут процедуры у стойки закончились, Нику повели в номер отдыхать.
Наталья Александровна не рискнула оставить дочь одну в незнакомом месте, перетаскивать чемоданы с вокзала Сергею Николаевичу пришлось одному.
Позже ужинали в столовой за углом, администраторша показала. После небольшой прогулки из конца в конец пыльной и совершенно неинтересной улицы вернулись под временный кров. Вечером Наталья Александровна привычно перебрала вещи в чемодане. Все необходимое положила сверху, чтобы находилось под рукой. С Никой возиться не пришлось, она сразу уснула.
Двое в номере сидели друг против друга на гостиничных кроватях, накрытых зелеными байковыми одеялами. В головах их, углом вверх, снежно белели подушки. Было очень тихо, с улицы к окнам прилипла тьма.
- Н-ну, и дальше что? - спросил Сергей Николаевич.
Наталья Александровна подняла плечи, покачала головой, уставилась в одну точку. Потом встрепенулась.
- А хочешь, я пойду, поговорю с этой администраторшей или кто она там?
Сергей Николаевич смотрел недоверчиво.
- И что это даст?
- Надо же хоть с чего-то начать. Ты укладывайся, спи, не жди меня.
Наталья Александровна вышла из номера, пошла по пустому коридору, тускло освещенному одинокой лампочкой под матерчатым абажуром. Потертая ковровая дорожка неопределенного цвета заглушала ее шаги.
В вестибюле тоже было пусто. Но здесь, напротив, горел яркий свет. Единственный алый бутон на китайской розе казался светящимся изнутри.
Сама не зная зачем, Наталья Александровна подошла к входной двери и толкнула ее. Дверь была заперта. Из комнатки администратора вышла знакомая, еще стройная, но уже полнеющая женщина. На ней был домашний ситцевый халат в цветочек, темная неширокая коса перекинута через плечо на грудь.
- Гражданочка, вы куда?
Наталья Александровна сказала первое, что ей пришло в голову.
- Я? Хотела пройтись немного. Погулять.
- Что вы, милая, какие прогулки, тьма на дворе. А у нас неспокойно. Бандитов развелось - жуть, раздеть могут.
- Как раздеть? - Наталья Александровна положила руку на пуговки любимого платья.
- Да очень просто. Платьишко, исподнее снимут, пустят, в чем мать родила. Хорошо, если не прибьют.
Наталья Александровна нерешительно оглянулась, повернула обратно.
- А вы идемте ко мне, - с провинциальной непосредственностью пригласила гостиничная дама, - идемте, чаем напою. Вместо прогулки.
Наталья Александровна помедлила, хотя именно такое предложение входило в ее план. Она растерялась. Уж больно легко ее замысел воплотился в жизнь.
- Да идемте, же, не стесняйтесь. Я одна. Посидим, поболтаем, все ж лучше, чем зевать от скуки. Так или не так, спрашиваю? Зовут меня Зоя Павловна.
- Наталья Александровна.
- Знаю, сама в журнал записывала. У меня память на имена тренированная. Через год встречу, и то вспомню.
Все это она говорила, усаживая Наталью Александровну в тесной комнате с узким диваном в полотняном чехле, крохотным столиком, неизменной тумбочкой и несколькими стульями.
На тумбочке в дешевой, простого стекла вазе, красовался букет разноцветных астр - белых, розовых, сиреневых. На стене висел портрет Сталина. На столике уже стоял эмалированный чайник, тарелка с несколькими пряниками и стакан в мельхиоровом подстаканнике.
Зоя Павловна открыла тумбочку, достала второй стакан, внимательно оглядела его на свет. Для верности протерла ослепительно белым вафельным полотенцем, села и стала разливать крепко заваренный чай.
- У меня не простой, с лимонником. Знаете, травка такая. Я ее специально в огороде развожу. Сушу, потом круглый год чай завариваю. И вкусно, и для сердца полезно. Вам с сахаром? Предпочитаете без сахара? Честно говоря, я тоже без сахара больше люблю. Пейте. Вот пряники, берите-берите. Свежие, только сегодня в булочную привезли.
Она дождалась, чтобы Наталья Александровна деликатно откусила от и впрямь свежего пряника, посмотрела веселыми глазами, перекинула на спину косу, интимно шепнула:
- Рассказывайте.
- Что рассказывать? - удивилась Наталья Александровна.
- Все. Кто вы, откуда приехали в эту дыру?
Наталья Александровна вперила в собеседницу испуганные глаза:
- Разве здесь дыра?
Зоя Павловна с деланным смущением повела глазами.
- Не так, чтобы очень черная, но… дыра. От этого никуда не денешься. Да вы не переживайте, устроиться у нас можно. Кто ваш муж по специальности? Маляр? В таком случае вы не пропадете. Что ж вам не сиделось в Крыму? Тепло, море, красота кругом неописуемая. А вы все бросили и сюда. Зачем?
Постепенно, подбадриваемая то восхищенными, то испуганными возгласами, Наталья Александровна выложила незнакомой женщине всю свою биографию.
- Вот это да! - вскричала Зоя Павловна, когда рассказчица умолкла и отпила глоток остывшего чая, - вот это я понимаю, жизнь! Послушайте, вы отдаете себе отчет, какая вы счастливая! Вы столько видели, столько испытали! Трудности, да, я понимаю. Но зато вы были в Лувре! Вы все-все видели там собственными глазами. Собор Парижской Богоматери! А я про него только в книжке читала. Да вы знаете. Виктор Гюго. Я много читаю. Что еще, кроме книг? Дом - работа, дом - работа. Огород. У меня свое поместье, в кавычках, конечно, хлопот не оберешься. Так всю жизнь и просидела в родном Лисичанске. И ничего мне не светит в будущем. Одна радость - ребенок. Дочка у меня, вашей девочке как раз ровесница.
- А муж?
- Мужа моего на войне убили. Давно. Майку ему не довелось увидеть. Жили в оккупации. Долго у нас тут немцы были. Намаялись. Теперь без мужика кукую. А мне уже сорок лет. Замуж поздно вышла. Принца ждала. А суженый-ряженый, - она улыбнулась, и все усмехнулось в ней, даже цветочки на халате, казалось, начали перемигиваться, - суженый здесь в гостинице работал. Парикмахером. Хороший был, непьющий. Похоронку в сорок четвертом году получила, а где его косточки лежат, кто знает?
Она умолкла. Тихая минута пролетела. Потом Зоя Павловна встрепенулась, вскинула голову.
- Нет, вы не жалейте ни о чем. У вас яркая, интересная жизнь, вам есть, что вспомнить.
Наталья Александровна приложила ладони к разгоревшимся щекам.
- С вами говоришь, и на душе легче становится.
- Я веселая. Майка, когда маленькая была, говорила: "Все ты мама смеешься, смеешься, ты у меня такая весельчиха!" А муж ваш работу найдет. Вон, за Донцом Лесхимстрой. Пусть туда наведается. Нет, так на улице Ленина есть большая строительная контора. Я вам завтра покажу, это недалеко.
На другой день, следуя совету Зои Павловны, Сергей Николаевич переправился на пароме на левый берег Донца. Отсюда Лисичанск казался столицей на высокой горе. А здесь, на равнине, сразу после войны, развернулось грандиозное строительство химического комбината.
Пройдут годы, на заречной стороне вырастет город, назовут его Северодонецк. Он расположится на луговых просторах, поглотит поля, перелески. Исчезнет даже сосновый бор, когда-то хорошо различимый вдали с высокого берега.
В сорок девятом, кроме заводского корпуса и единственной улицы с трехэтажными домами, ничего не было, и называлось все это - Лесхимстрой.