- С самым обыкновенным вербовщиком. Я хочу завербоваться и уехать на Сахалин.
Надо сказать, Егор Петрович повидал на своем веку достаточное количество дураков чистой воды, но чтобы Сергей Николаевич Уланов, рабочий с безупречной репутацией, человек с необычной биографией и интеллигентным видом, мог сморозить такую глупость, этого он не ожидал.
- На Сахалин, значит, да?
- Да, так. На Сахалин.
- Давайте ваше заявление.
Сергей Николаевич подал заявление, и оно было к его великому изумлению незамедлительно подписано.
- Удивляетесь? - заметил выражение лица собеседника Егор Петрович.
- Удивляюсь, - подтвердил уволенный Уланов.
- Ничего удивительного. У нас предписание увольнять, завербовавшихся на Сахалин, без проволочек. Возьмите ваше заявление. Я думал, вы умней.
Сергей Николаевич вышел из кабинета и впервые за все это время засомневался. Последняя фраза завкадрами здорово охладила его пыл. Что знает Егор Петрович о Сахалине такое, о чем предпочитают молчать вербовщики. И не суют ли они свои головы добровольным образом в петлю, а?
Но поздно было раздумывать. Надвигалась осень, уехать следовало до наступления холодов.
Начались привычные хлопоты перед отъездом. С выпиской никакой волокиты не было. В паспортном столе ознакомились с традиционной строкой анкеты о месте предстоящего жительства. На Сахалин? По вербовке? - Пожалуйста!
Стукнули штемпелем по паспорту - "выписан из города Брянска". И число написали от руки. В архивную карточку занесено было название "места прибытия" - Сахалинская область, город Александров-Сахалинский.
Произошла эта процедура 28 августа 1948 года.
Кое-какие вещи следовало распродать. Не везти же с собою вдаль кухонные полки и шкафчик. Нормальным столом они так и не успели обзавестись. Тумбочка и железные кровати оставались на месте, как выданные когда-то на время из общежития, их первого пристанища в Брянске.
Снова пришел на помощь фотограф Яша, пристроил мебелишку, но на вопросы Сергея Николаевича о Сахалине отвечал уклончиво.
- Кто его знает, - втягивал он голову в плечи, ныряющим движением, - одно могу сказать, везде люди живут. Потряхивает там, говорят. Но так, чтобы очень сильно, об этом даже слухов не было.
Ну, на этот вопрос и вербовщик ответил искренне: "Трясет иногда, - сказал, - покачает, как на пароходе, и затихнет. А разрушений не было, и впредь не будет".
Сергей Николаевич тоже стал подшучивать над страхами, у которых глаза велики. Подземные толчки его меньше всего волновали. Равно, как и всех остальных. На вербовочном пункте толкалось много народу, он не был одинок.
- А что если, - сказала однажды за ужином Наталья Александровна, - мы снова берем дырку, и обволакиваем?
Сергей Николаевич в недоумении остановился с не донесенной до рта ложкой.
- Не бойся, я еще не сошла с ума, - тихо засмеялась Наталья Александровна, - это, по мнению Ники, так делают макароны.
С Яшей простились тепло. Куда девался его сосед, Борис Федорович, фотограф не знал. Мог лишь предположить, что, скорее всего, Попова перекинули на другую работу. Можно было бы спросить у стариков, они-то остались на месте, но Яша был с ними мало знаком, так, "здрасьте - до свидания", и все.
В эти же дни Наталья Александровна уволилась из мастерской. Кто огорчился ее отъездом, так это Дворкин. Не сбылась его мечта открыть шляпное ателье, да и вся мастерская по-прежнему пребывала на старом месте.
- Я вас прекрасно понимаю, - говорил он на прощание Наталье Александровне, - я бы сам с удовольствием уехал из Брянска. Моей жене, знаете, здесь совершенно не подходит климат. Совершенно не подходит. Но я бы на вашем месте все-таки, поехал в Мелитополь. Ах, это такой чудный город! Очень хороший город. А вас зачем-то несет на Сахалин. В такую даль! Вы знаете, что вы будете ехать десять суток?
Наталья Александровна знала.
- Десять суток! А там? Нет, я ничего не говорю, шляпы и там, наверняка, носят. Но кто его знает, как оно там будет?
И он с сожалением смотрел на модистку из Парижа. Много чего хотел бы он ей сказать, и много иных слов вертелось на его языке, но высказываться до конца откровенно Дворкин не стал. Не мог же он начать поносить городские власти, за их дикое решение с переселением.
Он разговаривал в последний раз с этой милой женщиной, такой добросовестной работницей, и вдруг по какому-то странному наитию осознал, что она ни за что не пошла бы в барак.
Все пойдут, как тепленькие, и будут мучиться в тесноте и в скандалах до скончания века, а эта не пойдет. Уедет на Сахалин, к черту на рога! Уедет она, эта гордячка, голубая кровь. Ведь голубая кровь у нее, голубая, по жилкам на руке видать. Пальчики исколоты, а кровь голубая.
Он вышел из-за стола, проводил Наталью Александровну до двери и неожиданно для себя поднес к губам и поцеловал ее тонкую руку с исколотыми пальчиками.
Наталья Александровна сбежала с крыльца, глотая слезы.
Итак, вещи были уложены, большие чемоданы обшиты холстом для отправки малой скоростью, уже Наталья Александровна собиралась писать по ткани химическим карандашом адрес места назначения, но наступил поздний вечер, и она отложила работу на утро.
Оставалось немногое. Сдать вещи на станцию в багаж, заключить договор о вербовке и ждать получения билетов. Да не в общем вагоне, в плацкартном. Это уже само по себе было неплохо и вселяло большие надежды. Муж и дочь спали. Наталья же Александровна засиделась над письмом к тетке в Париж, где она сообщала о грядущем переезде, умолчав, естественно, об истинной его причине.
Надо сказать, что все ее три письма, на которые она за целый год не получила ответа, отличались большой сдержанностью. Писала о трудностях, но сразу делала оговорку, что трудности переживают все, и что они временные и преходящие. Больше писала о Нике, о ее здоровье. О чем угодно писала, как пишут в случаях, когда хотят умолчать о главном. Собственно говоря, что именно было главным, Наталья Александровна и сама хорошенько не знала, чувствовала лишь небольшую фальшь в письмах, и оттого они трудно писались.
Наталья Александровна заклеила конверт, написала адрес, потушила настольную лампу и легла спать.
Они проснулись среди ночи от громкого стука в дверь. Сергей Николаевич вскочил, набросил рубашку, нащупал на спинке кровати брюки, не сразу, "о, черт", попал ногой в штанину и крикнул жене.
- Да зажги ты свет, Наталья, слышишь, стучат!
Свет зажегся. Сергей Николаевич подошел к двери, открыл и отпрянул:
- Елки зеленые!
На пороге стояли их давние парижские друзья. Панкрат и его жена Сонечка.
11
Это была полная неожиданность! Быстро втащили чемоданы, Сергей Николаевич и Панкрат обнялись. А Сонечка, нет, чтобы броситься в объятия к Наталье Александровне, та уже успела одеться и выскочить в коридор с изумленно радостным лицом, опустилась на чемоданы и зарыдала.
- Не подходи ко мне, не подходи, Наташа! - кричала она сквозь слезы, - скажи ей все, Панкрат, скажи, теперь уже все равно.
Лицо ее расплылось в безобразной гримасе, а Наталья Александровна в ужасе приложила руку к сердцу. Панкрат глянул на жену и смущенно потупился:
- Понимаешь, дело такое, в общем, деликатное. Она подцепила вошь.
- Что?
- Вошь. Ну, вши, не понимаешь, что ли? В поезде подцепила. Мы неделю почти едем, вот и…
- И вы из-за этого устраиваете истерику? Это же ерунда.
Наталья Александровна, призываемая Сонечкой воздержаться от объятий, задумалась. Бежать среди ночи в аптеку не имело смысла, а никаких мазей для борьбы со вшами в ее распоряжении не было.
- Керосин! - жалобно вскричала Сонечка, - ребята, у вас есть керосин?
Керосин у Натальи Александровны был, и в скором времени они отправились в соседнюю пустую комнату мазать Сонечку, морить вшей и успокаивать расшатанную нервную систему жертвы окаянных насекомых.
Сонечка смирно сидела на табуретке, Наталья Александровна обрабатывала ее голову ватным тампоном, дух керосина плыл по комнате.
- Это у вас такая большая квартира? Какая прелесть! - озиралась Сонечка и страдальчески морщилась, подвергаемая неприятной процедуре. Последняя слеза медленно высыхала на ее щеке.
Наталья Александровна охладила ее восторги.
- Это уже не наша квартира. Нас отсюда выселяют.
- То есть как?
- Подожди, не крутись, сейчас мы вам все расскажем.
Чтобы не разбудить Нику, решили устроиться на пустой половине Луки Семеновича, для чего туда внесли чемоданы и последнюю табуретку, призванную изобразить столик.
- Ты там сваргань что-нибудь на быстроту, - шепнул Сергей Николаевич жене, - ребята наверняка голодные.
- Не могу, - делала большие глаза Наталья Александровна, - у меня руки в керосине. Я мыла-мыла, все равно пахнут.
Тогда Сергей Николаевич сам отправился на кухню, где принялся искать посуду и чертыхаться, когда из неловких рук падали на пол нож или вилка. Неловкость же его была вызвана волнением и растерянностью от неожиданной встречи.
Вскоре все уладилось. Сонечка в чалме из полотенца восседала на чемодане и имела страдальческий вид. Рядом с нею возвышался Панкрат. Велик был мужчина, под метр девяносто ростом. На табуретке разместилась нехитрая закуска, хлеб.
- А у нас есть водка, - пробасил Панкрат, - Сонечка, у нас осталась водка?