Без всякого путеводителя прямая улица сама вывела его на набережную. День был теплый, но слегка затуманенный, бывают в конце августа такие тихие, немного призрачные дни, словно природа прислушивается к себе самой и ждет чего-то, и млеет в свете неяркого, но все равно слепящего солнца.
На набережной людей было немного, море еле слышно дышало у мола, сонная волна мерно поднималась и опадала среди свай. Справа из дока доносилось далекое буханье металла, да в порт просился длинный с темными бортами пароход, и басовый гудок его далеко разносился по тихой воде.
Сергей Николаевич уселся на скамейке под невысокой акацией. На юге любят сажать эти деревья с плотным шатром кроны. Всегда остается невыясненным, то ли их специально стригут, то ли эти акации сами растут шариком.
На душе у Сергея Николаевича было спокойно. Он считал свою миссию почти выполненной. Он смотрел вдоль широкой улицы, потом переводил взгляд на залив и щурился от миллионов солнечных бликов, отраженных на мелкой волне.
Так просидел он около часа. Спешить было некуда, а тихий денек этот с растрепанными перьями облаков в вышине располагал к дремоте и неге. И как же был неприятно удивлен и подавлен Сергей Николаевич, когда над головой его прозвучал резкий окрик:
- Гражданин, ваши документы!
Перед ним стоял молоденький милиционер с румяным и крайне неприязненным лицом.
Сергей Николаевич полез во внутренний карман пиджака, достал и протянул милиционеру паспорт. Хорошее настроение его улетучилось, но и страха никакого он не испытал. Ведь за ним не было никакой вины.
- Пройдемте, гражданин, - махнул головой в бок милиционер и сунул паспорт Сергея Николаевича в нагрудный карман гимнастерки.
Сергей Николаевич поднялся и отправился вслед за мальчиком в милицейской форме. Шли недолго. Через широкий проспект, наискосок к двухэтажному, светлому зданию с массивной дверью в левом его портале, с застекленной вывеской в рамке, с надписью "3-е отделение милиции", но какого района Сергей Николаевич не успел прочесть.
Милиционер ввел Сергея Николаевича в комнату, вытянулся в струнку и доложил седому человеку в форме и офицерских погонах.
- Товарищ капитан, задержанный Уланов. Вот его паспорт.
Он резким движением выхватил из нагрудного кармана паспорт и протянул начальству.
- Я целый час наблюдал за ним, - он как-то даже обиженно стал пояснять причину задержания, - сидит, разглядывает, а там верфь, там порт. А пиджак на нем заграничный, - мальчик шагнул к капитану и осторожно нагнул голову, - я подумал, может шпион.
При этом сообщении что-то ироническое дрогнуло в лице Сергея Николаевича, капитан же кивком головы отпустил подчиненного, а задержанному Уланову предложил сесть.
За время, пока капитан внимательнейшим образом изучал его паспорт, Сергей Николаевич успел оглядеться. Комната была просторная, но мрачная. Единственное окно забрано решеткой, а на подоконнике навалены папки с бумагами. Стены до половины окрашены грязно-голубой масляной краской, завешаны плакатами и графиками, смысл которых остался неясным, да и не стремился Сергей Николаевич вникнуть в их смысл. Письменный стол, тумбочка с графином, ряд стульев вдоль глухой стены, вот и вся мебель.
- Вы прописаны в Брянске, - прекратил созерцательную деятельность Сергея Николаевича капитан, - как вы оказались в нашем городе? Что вы делали на набережной?
Сергей Николаевич вежливо пояснил, что приехал он в город на поезде из Одессы, куда ездил на разведку с целью переезда из Брянска. В Одессе ему не повезло, но добрые люди посоветовали съездить сюда, в Николаев. Город ему понравился, работу он нашел сразу, успел договориться о найме квартиры и думает в ближайшее время перевезти семью.
Он чувствовал, что в его пояснениях преобладают понятия "ездил, приехал, поехал" и все в таком роде, но поделать с собой ничего не мог. Комната с грязно-голубыми панелями уже начала оказывать на него свое воздействие, а на лице седого капитана ничто не дрогнуло, не изменилось в сторону проявления обычных человеческих чувств.
- Из Брянска, значит, хотите уехать? - капитан снова уткнулся в паспорт Сергея Николаевича.
Сергей Николаевич ответил "да" и не стал вдаваться в подробности.
- А из Полтавы когда уехали? Вы же родом из Полтавы, - капитан щелкнул ногтем по страничке паспорта.
- Из Полтавы я уехал в десятилетнем возрасте.
- В Брянск?
- Нет, в Прагу, - он помолчал и добавил, - а потом в Париж.
- К-куда? - поперхнулся капитан.
Вот тут-то и появилось на его лице человеческое выражение - крайнее недоумение.
- В Париж, - подтвердил Сергей Николаевич, - я реэмигрант. После указа сорок шестого года.
- Фу-ты, господи, - облегченно вздохнул капитан и откинулся на стуле, - так вы из этих, из возвращенцев?
- Да.
Капитан ухмыльнулся.
- То-то наш Иванченко заграничный пиджак на вас разглядел. Вы уж его извините. Возьмите ваш паспорт.
Сергей Николаевич приблизился к столу и принял протягиваемый документ. Капитан тем временем вышел из-за стола, налил воду в граненый стакан.
- Пить хотите?
- Нет, спасибо.
Капитан отпил глоток, поставил стакан на место и провел пальцем по краю его, по окружности.
- Вас не пропишут здесь, - тихо и как бы неофициально сказал он, разглядывая стакан.
- Почему? - так же тихо и недоверчиво спросил Сергей Николаевич.
- Не пропишут. Уж поверьте, я знаю.
- В городе вообще нет прописки?
- Вообще есть. Вас не пропишут. Здесь док, порт и все такое… - капитан сморщился и всем видом показал, что говорить ему такие вещи крайне неприятно; он делает это исключительно по доброте. Незачем этому человеку со спокойным взглядом зря мотаться по стране и зря поднимать семью.
- Что ж, спасибо, за предупреждение. Я могу идти?
- Да, пожалуйста.
- До свидания…
Сергей Николаевич повернулся к двери, но капитан окликнул его.
- Постойте! Я вот спросить хотел. Чисто из любопытства. А как там, в Париже?
- Да так… - неопределенно пожал плечами Сергей Николаевич.
- Понятно, - протянул капитан и решительно сел за стол.
Сергей Николаевич кивнул головой и вышел на свет, на улицу. Он вернулся на вокзал. Ему захотелось уехать как можно скорее. Он справился в кассе и сменил свой билет на более ранний поезд с пересадкой в Полтаве.
Снова он трясся в общем вагоне. Но ему досталось хорошее место у окна. Сергей Николаевич отвернулся от всего света, прижался к холодному стеклу и смотрел на пролетающие пейзажи. Настроение было испорчено. В том, что его приняли за шпиона, и замели в отделение милиции, Сергей Николаевич не видел ничего трагического. Со свойственным ему ироническим отношением к жизненным невзгодам, он склонен был даже посмеяться над юным, не в меру старательным милиционером. Сергей Николаевич живо представлял, как он будет рассказывать эту историю жене и Мордвиновым, и как Ольга Кирилловна будет смотреть на него с недоверчивым изумлением, а Мордвинов откидывать голову и хохотать басом.
Мучительным и обидным было сделанное капитаном ударение, небольшой акцент на слове "вас". "Вас не пропишут". Всех - да, "вас" - нет.
А как его заверили в конторе по озеленению: "Пропишут, пропишут, никуда не денутся". Но в конторе не знали про Париж, про эмиграцию, а капитану пришлось сказать. Или не надо было говорить? Да нет, надо было. Сергею Николаевичу внезапно пришла в голову странная мысль. Что если в паспорте у него имеется некий знак, понятный лишь посвященным, но невидимый для остальных?
Он достал паспорт и стал внимательно разглядывать каждую букву, каждый штришок в печати. Нет, ничего подозрительного не было. Паспорт, как паспорт, фамилия, имя, отчество. Год рождения. Место рождения. Полтава. Не Париж, не Сингапур, не Токио. Все, как у всех. А вдруг не все.
Он внезапно почувствовал себя чужаком в этой стране. Нет, не все так просто с этим социализмом, как проповедует милейший человек Константин Леонидович Мордвинов. Вдруг стали понятны до осязаемости метания жены и ее неистовое желание искать счастья где-нибудь в другом месте. Он чуть было не замычал вслух, как от зубной боли, прогоняя непрошеную мысль. Она была проста, как глоток прохладной воды и хорошо звучала в такт перестуку колес под полом: "Не надо было уезжать из Парижа, не надо было уезжать из Парижа!"
Вокруг него гомонило, трепало языком, работало челюстями вагонное население. Он не принимал участия в разговорах. Туда ехал - был, как все, говорил и спорил вместе со всеми, оттуда ехал молча, погруженный в раздумье.
В Полтаве он сошел с поезда рано утром. Скорый на Брянск уходил поздно вечером. И тут, словно кто-то другой, не он, стал руководить его действиями. Он нашел справочное бюро и спросил у барышни за окошком, далеко ли отсюда находится деревня Сочивцы и как туда попасть.
- Так это ж здесь близко, - пропела с милым украинским выговором симпатичная девица. - Вы идить по мосту на другую сторону, там дорога. Проголосуйте, може, хто и возьмет.
Сергей Николаевич поднялся на мост, постоял на мосту, посмотрел вниз на отчужденную от остальной жизни суету железнодорожного узла, спустился на другой стороне и понял, что дорога, видимая вправо и влево, и есть та самая дорога, о которой говорила очаровательная хохлушка.
Это была окраина. Путь вправо вел прочь из города. Сергей Николаевич долго не мог поймать машину. Редко-редко мимо него проносились трехтонки, но они шли или в другую сторону, или вообще не собирались выезжать из Полтавы. Наконец, нужный грузовичок притормозил, шофер выглянул из кабины, предупредил, что до Сочивцов он не доедет, свернет на развилке, а пассажиру придется с километр топать пехом.