Около полуночи подошли к улусу. Ранжуров постучался в низенькую кособокую юрту. Хозяин впустил всех троих, зажег свет.
- Принимай, Бадма, гостей, - сказал Ранжуров.
Бадма тихо проговорил:
- В улусе цаган цагда. Тебя ищут. Сам Доржитаров с ними.
- Ф-ю-ить! - присвистнул Ранжуров. - Уже рыщут. Дело худо. Ночевать здесь не придется. Седлай, Бадма, коней, проводишь их до Шоролгая. Днем будете отдыхать, а ночью ехать. Мне тоже лошадь приведи.
- А вы с нами не поедете, Цыремпил Цыремпилович? - спросила Нина.
Ранжуров покачал головой.
- Не могу. У меня сейчас здесь дел по горло. Враги наши не спят. Видите, уже и цаган цагду собрали. Мы тоже спать не будем, скоро наша улан цагда возьмется за клинки.
Бадма привел и заседлал четырех лошадей. Ранжуров вынул из кармана револьвер, осмотрел его и сунул за пояс. Из брезентовой сумки переложил в карманы две гранаты.
- Поехали. Я вас провожу за улус.
От юрты Бадмы поскакали рысью. Парамон держался рядом с Ниной.
Нина в душе тысячу раз благодарила Артема за то, что научил ее держаться в седле, иначе в кромешной тьме она не смогла бы ехать.
Бадма скрылся где-то впереди. Все так же моросил мелкий, редкий дождичек.
Вдали злобным лаем залились собаки, послышался стук копыт, оглушительно грянул выстрел.
Из темноты вынырнул Бадма.
- Цаган цагда! - крикнул он.
- Много? - спросил Ранжуров.
- Шибко много.
В той стороне, откуда прискакал Бадма, заполошно лаяли собаки, кто-то резко выкрикивал слова команды. Ранжуров раздумывал недолго.
- Всем нам не уйти, - сказал, спешиваясь. - Лошади у них добрые, скоро догонят. Вы скачите, а я их задержу. Обо мне не тревожьтесь. Кланяйтесь Павлу Сидоровичу. Скажите, что я скоро у него буду.
Цыремпил Цыремпилович отпустил свою лошадь. Парамон и Нина поскакали за Бадмой. Скоро они были уже далеко от улуса. Тьма и тишина окружили их со всех сторон. Впрочем, тихо было недолго - позади взорвалась граната, захлопали частые, беспорядочные выстрелы.
Нина вздрогнула, придержала лошадь. Но Бадма строго сказал:
- Стоять не надо.
Дальше скакали не оглядываясь, не останавливаясь. Заглушенные расстоянием, звуки выстрелов слабели, потом их не стало слышно совсем.
Много позднее Парамон и Нина узнали, что в эту темную, пасмурную ночь Ранжуров давал врагам свой последний бой. Он сдерживал дружинников до рассвета. Пуля перебила его ключицу. Вышли патроны. Дружинники окружили его со всех сторон и связали.
К нему подошел веселый, улыбающийся Доржитаров, потирая руки, спросил:
- Кончилось ваше время?
- Наше - нет, ваше - да.
- Упорствуешь? Ладно, убеждать не стану. Для тебя во всяком случае сегодня кончится все. Но я могу отпустить тебя, если ты всенародно признаешь, что был обманут большевиками и вместе с ними готовился поголовно истребить бурятский народ.
Превозмогая боль, Ранжуров распрямился, посмотрел прямо в глаза Доржитарову.
- Птенец, вылупившийся из яйца вороны, никогда не станет соколом, - сказал он. - А сокол, даже с перебитыми крыльями, не будет клевать падаль подобно вороне. Я не стану молить о пощаде, как сделал бы на моем месте ты…
Больше Ранжурову не дали говорить. Раскрывались двери юрт, и пастухи сначала робко, потом все смелее стали подходить к толпе дружинников. Ранжурова увели.
К вечеру Доржитаров приказал созвать всех пастухов. Гарцуя перед людьми на белом породистом жеребце, он предостерегал людей:
- Смотрите и помните: с каждым, кто пойдет с большевиками, будет то же, что мы сделаем с большевиком Ранжуровым.
Ранжурова поставили к стенке ветхой юрты. Дружинники подняли винтовки. Доржитаров торопливо отдал команду. Недружно, вразнобой ударили выстрелы. Ранжуров упал.
* * *
Бадма привел Парамона и Нину к Шоролгаю поздно вечером. В село он заезжать не захотел, взял освободившихся лошадей и уехал обратно.
В Шоролгае было тихо. Даже собаки не лаяли. Редко в каком доме сквозь ставни просачивался свет.
Нина провела Парамона гумнами к дому, где жила с отцом. Дом был пуст, пробой на двери сорван. Нина бессильно спустилась на ступеньки крыльца. Страшная догадка пронеслась в ее голове: отец попал в руки белых.
Она тихо заплакала. Парамон молча стоял рядом. Молчало и село. Черные избы словно притаились, замерли.
- Нина, - Парамон дотронулся до ее плеча, - надо у кого-нибудь спросить, что здесь произошло.
Они направились к Захару Лесовику. Дверь им отворила Варвара.
- Ой, Нинуха! Откуль ты взялась, сердешная? А я думала, сыночек мой… Не видела ты его? Господи милостивый, что же это деется на свете! За что ты караешь нас, милосердный? - запричитала Варвара.
- Что с моим отцом? - заранее страшась ответа, спросила Нина.
- Не знаю, доченька. Скрылся он с Климом. У нас-то теперь семеновцы. А Федоткин приказчик у них за главного.
Из дома вышел Захар. Узнав Парамона и Нину, зашептал:
- Заходите скорей в избу! Не дай бог, увидит кто.
- Да нет, спасибо. Мы пойдем… - деревянным голосом проговорила Нина. Сама же чувствовала, что дальше идти не сможет. Силы оставили ее. Лечь бы где-нибудь и забыться, не думать о том, что было и что может быть впереди…
- Незачем ходить, - хмуро сказал Захар. - Утро мудренее вечера-то.
Нине показалось, что он чего-то недоговаривает, но расспрашивать не решалась: боялась услышать самое худшее. Варвара плотно завесила окна, поставила кипятить самовар.
Захар сидел в переднем углу, ворчал:
- Я говорил, что не приведет она к добру, политика-то. Заварили кашу нам на горе. Малолетков с толку сбили. Втянули в это чертово дело.
- Замолчи ты! - оборвала его Варвара. - Каждый день бормочешь одно и то же: "Я говорил, я говорил…" Пророк выискался. Людям и без того тошно, а ты душу растравляешь. Лучше помолись заступнику небесному, может, отведет беды и напасти.
Нине в эту ночь приснился Артем. Он стоял на берегу Сахаринки среди зеленых тальников. Ветерок шевелил его волосы. Артем поправлял их рукой и говорил:
- Я тебя сразу приметил. Чудная ты, на наших не похожая. Я хочу показать тебе наши поля, леса и степи. Привольно у нас человеку. Воздуху, света много. Ты видела, как цветет рожь? В это время вечерами вспыхивают зарницы, всюду пахнет медом и полынью…
Неожиданно ветер усилился, небо сразу потемнело. Вокруг Артема закружились вихри. Они подхватили его и понесли вверх, в клубящиеся тучи. Она протягивала к нему руки и кричала:
- Артем, Артем!
Вместо Артема чей-то голос ответил:
- Ты лучше помолись заступнику нашему.
Разбудил ее плач Варвары. Нина вскочила, со страхом спросила:
- Что-нибудь случилось? С Артемом?
Варвара всхлипнула, вытерла слезы концом передника:
- Посмотри, что делают, ироды!
Нина взглянула в окно и тотчас же отпрянула от него. У ворот стояли два казака. Один из них держал в поводу лошадь Захара. Того Сивку, на котором Артем учил ее верховой езде.
Захар стоял перед ними на коленях, хватал их за сапоги и говорил что-то с мольбой в голосе.
Глянул в окно и Парамон.
- Сволочи! - с ненавистью прошептал он.
Ворота закрылись. В избу, шатаясь как пьяный, вошел Захар. Лицо его, бледное, с горящими глазами и растрепанной бородой, было страшно. Из разбитого рта на рубаху спелой брусникой сыпались капли крови.
В доме установилась тягостная тишина. Парамон и Нина едва дождались вечера, стали собираться.
Захар выкопал в огороде разобранную винтовку, молча собрал ее, вложил в магазин патроны.
- С фронта принес. Думал, охотиться буду… Варвара, если будет кто спрашивать, где я, скажешь, что в волость уехал.
- Ты куда?
- Не бабьего ума дело. - Он надел легкий зипун, перепоясался кушаком. - Бог даст, отыщу Павла Сидоровича и Климку.
Вышли на задний двор, гумнами направились к лесу. Все трое молчали.
Дул ветер, сырой и холодный. Скрипел частокол, навевая тоску. Небо было темное, как провал бездонного колодца. Но на востоке уже рдела узкая полоска зари. Они пошли навстречу рассвету.