- Есть, как не быть… - насмешливо проговорил уставщик, зашевелился, пересел, теперь его борода белела мутным пятном. - Крохи с чужих столов, слава создателю, не собирали, как некоторые.
Дора подтолкнула головешки на угли, огонь вспыхнул, и уставщик весь оказался на виду. Ладони его рук лежали на согнутых коленах, пальцы беспокойно шевелились.
- Какое вам дело до моего скотишка?
- В Совете узнаете… - Нина перестала робеть, присела на чурбачок, разгладила список. - Так сколько у вас коров?
- А вы, девки, зачем тут? - не ответив ей, спросил уставщик. - Кто вам дозволил таскаться за ней? Берегитесь, девки! Сейчас неправда миром правит, но милосердный бог не долго будет терпеть…
- Проповедей нам не надо, Лука Осипович! - сказала Нина. - Мы пришли по делу.
- Замолчи-ка, бесстыдница!
- Я могу, конечно, и замолчать. Мы уйдем отсюда, но потом не жалуйтесь, что вам вписали коров больше, чем есть на самом деле. Сколько записывать?
- Две у меня коровы… Вы, девки, пометьте себе на уме…
- Только две? - перебила его Нина.
- Иди во двор, погляди, если не веришь.
- Сколько во дворе, мы знаем. А на заимке в Куготах, где живет ваш сын с двумя работниками?
- Чего? Ах, да… Три коровенки там есть. - Пальцы на коленях зашевелились часто-часто, словно что-то нащупывали и никак не могли нащупать.
- И все?
- Что ты ко мне привязалась, богом проклятая вертихвостка? Нет больше ничего! - Уставщик поднялся. - Идите отсюда!
- А лгать вам по сану полагается? - спросила Нина. - Или у вас память плохая? На заимке в Ширинке две коровы чьи?
Дора хихикнула в кулак.
- Прокляну! - Уставщик быстрым шагом ушел в дом.
На улице засмеялись и Уля с Соломеей.
В сельсовете они отдали список Павлу Сидоровичу. Он положил его на стопку других списков, придавил рукой, сказал Климу:
- Посмотри, как сработали. Спасибо, девушки!
- Это Нина нас настропалила, - засмеялась Дора. - Как она уставщика притиснула!
- О, дочка у меня отчаянная! - с иронией проговорил Павел Сидорович, но Нина видела, что он рад за нее, доволен работой.
Когда уже пошли, отец окликнул ее.
- Совсем забыл, дочка, тебе письмо. - Он протянул ей голубой конверт, и Нина смутилась под его понимающим взглядом.
Распростившись с подругами, Нина побежала домой. Она знала, что это письмо от Артема, хотя на конверте и не значилось обратного адреса. Какой хороший день у нее сегодня! Артем… Смешной и славный. Как жаль, что он тогда уехал, не успев с ней даже распроститься. И мать его толком не могла сказать, почему сын так заспешил, и письма от него долго не было.
Возле дома, подпирая спиной столб ворот, ее ждал Виктор Николаевич. Она заметила его, когда подошла почти вплотную, вздрогнула, попятилась.
- Я вас, кажется, испугал?
- Немножечко, - облегченно вздохнула она. - Меня испугать нетрудно.
- Извините… Я давно жду вас, Нина. Очень хочется поговорить.
- Пожалуйста… О чем вы хотите поговорить?
- О многом. Я все время думал о вас. Вы такая необыкновенная среди этих грубых парней и девок! Вы как роза среди чертополоха, как драгоценный алмаз среди осколков стекла…
- Стойте, стойте! - Нина приложила к его лбу руку. - У вас температура, Виктор Николаевич! Срочно ложитесь в постель и приложите к пяткам горчичники.
- Нина!..
- Я вам говорю: температура. Только поэтому вы говорите всякие глупости. Пропустите, пожалуйста.
Приказчик посторонился, но не успела Нина взяться за кольцо калитки, он обнял ее, поцеловал в щеку холодными губами. Нина вывернулась, ткнула кулаком в его лицо, заскочила во двор и заложила калитку на крючок.
Дома она тщательно, с мылом вымыла лицо, посмотрела на себя в зеркало, будто на щеке мог остаться след поцелуя. Прибавив в лампе огонь, вскрыла письмо. Из конверта выпала ее фотография и короткая, всего в три слова, записочка: "Можешь дарить образованным". Буквы были неровные, кособокие, конец строчки загнулся вверх. Ей представился Артемка таким, каким она видела его здесь. Из-под фуражки выбивается на лоб русый чуб, в ясных глазах веселые точечки-огоньки… "Образованным…" Она уронила голову на руки и заплакала.
Глава седьмая
1
Возница поет тягучую песню, унылую и бесконечную, как степная дорога, и так же, как дорога, она навевает дремоту, убаюкивает.
- О чем поешь, Бадма? - спросил Серов.
- О старой жизни, нухэр.
- Спой что-нибудь о новой жизни, Бадма.
- Нет еще новых песен, нухэр. - Бадма обернулся, достал кисет, трубку. - Будет хорошая жизнь, будут хорошие песни.
Они закурили, и белесый дым поплыл в степь, смешиваясь с пылью, поднятой колесами ходка. На курганчиках неподвижно, словно пни, торчали тарбаганы, млея в своих теплых рыже-серых шубах, в траве бесшумно пробегали суслики-пищухи, далеко-далеко, расплываясь в мареве, брел через степь табун лошадей. Впереди в степь вдавалась зеленая гряда леса. Дорога вползла в него и зазмеилась меж старых сосен. Остро запахло разогретой смолой. Ветви деревьев почти смыкались над головой, и на дорогу падала пятнистая тень.
Поездка по селам и улусам подходила к концу. Пара маленьких монгольских лошадок прошла сотни верст по дорогам и бездорожью. За эти дни Серов разговаривал с разными людьми, но разговоры были об одном и том же - о новой власти, о новой жизни. Поездка подтвердила: на местах власть пока слаба, многие еще не разобрались, что несут с собой Советы. Но вопреки всему в нем окрепло убеждение, что новое пустило глубокие корни и как бы дальше ни развивались события, крестьяне и пастухи не захотят вернуться к старым порядкам. Поражение Советов Забайкалья и Прибайкалья на фронте не положит конца борьбы, напрасно мечтают об этом атаман Семенов и подпирающие его японские генералы. Сама мысль об отступлении, хотя бы и временном, была противна Серову, однако он снова и снова возвращался к ней, потому что знал: нет ничего хуже, чем благодушное самоуспокоение.
Дорога обогнула сопку, лес раздвинулся, показались дома небольшой деревни, выстроенные вдоль мелководной речушки, почти задавленной тиной и осокой. Проехали два первых дома, и Бадма остановил лошадей. Поперек улицы была натянута толстая волосяная веревка, в тени под забором с ружьями в руках сидели два парня. Они не спеша поднялись, подошли к подводе. Один взял лошадей под уздцы, второй остановился у обочины, поднял дробовик, нацелился на Серова.
Бадма полез за пазуху, выхватил гранату, поднял ее над головой и закричал:
- Шутхур, дурак, давай дорога!
Парень отскочил от лошадей, бледный от испуга закричал товарищу:
- Вали его, Гришка!
Гришка нацелился в Бадму, и Серов, схватив возницу за халат, с силой дернул на себя. Громко, будто из пушки, бухнуло ружье, картечь с противным визгом пронеслась над головой, тухлым яйцом запахла пороховая гарь. Лошади, испуганные выстрелом, рванулись в сторону, путая постромки, опрокинули ходок. Серов и Бадма вывалились в пыль дороги.
Парни отобрали у Бадмы гранату. На выстрел собрались люди, среди них было много вооруженных. Они кольцом окружили Серова и Бадму. Василий Матвеевич, потирая ушибленное колено, искал в пыли пенсне.
- Кто такие? - спросил чей-то властный, уверенный голос.
Василий Матвеевич подобрал пенсне, вытер стекла о рукав пиджака, одел на нос. Перед ним стоял сухопарый человек в кожаной тужурке, форсисто наброшенной на плечи, держал в руках наган. Когда Серов разогнулся, в глазах человека мелькнуло удивление. Он весело свистнул:
- Ого, прищучили рыбину! Молодцы ребятишки! - он упер руки в бока. - Здесь власть принадлежит анархистам. Понял, председатель… Все, кто едет через село, платят нам контрибуцию. С вас мы получим столько, сколько не собрать бы и за год. Без лишнего шума и волокиты подчиняйся моим приказам. - Анархисту было жарко в кожаной тужурке, на лице проступила сыпь мелкого пота.
- И давно здесь ваша власть?
- Скоро будет неделя. Ну, как насчет денег?
- Какой деньги?! - возмутился Бадма. - Смотри карман, смотри сумка, нету денег?
- Ты закрой хлебало и не тявкай! - Анархист ткнул наганом в живот Бадме. - Без тебя знаю, что денег с собой нет. Ты, - повернулся он к Серову, - пиши записки своим деревенским председателям. Прикажи собрать для нас монеты. Начнете кочевряжиться - шлепнем. Был у нас один уросливый, замолк навсегда.
- У тебя отец, мать есть? - спросил Серов.
- Ну есть… А что?
- Думаю, им стыдно, что ты такой дурак!.. От меня ты не получишь и щепотки табаку. И перестань пугать своим наганом. Игрушка эта опасная.
- Обожди же, ты у меня заговоришь иначе! - Анархист обвел взглядом толпу. - Оська, иди сюда, и ты, Гришка… Отведите их в кузницу и сторожите. Постой, Оська, пару слов тебе окажу.
Кузница стояла на задах. Это был сарай с земляным полом, усыпанным ржавой окалиной, с кучей железа в углу. От прогретой солнцем крыши несло жаром. Серову нестерпимо хотелось пить. Он попросил воды. Оська, одетый в солдатскую гимнастерку, шепнул что-то своему товарищу и ушел. Тот сел на порог, не опуская с Бадмы и Серова недоверчивых глаз. На нем были худые, стоптанные ичиги, холщовые, замызганные штаны и продранная на локтях рубаха. Это был тот самый Гришка, что стрелял в Бадму.
- Зачем ты, парень, связался с бандитами? - спросил Серов.
- Мы не бандиты. Мы за справедливость стоим.
Оська вернулся и поставил на наковальню запотевшую кринку с ботвиньей. В ней плавали мелко нарезанные перья зеленого лука.