- Ничего. Не жалуюсь. - Широко расставив ноги, Савостьян настороженно следил за Павлом Сидоровичем. Захар и Елисей жались за спиной учителя.
- Проходите в избу, - пригласил Савостьян.
- Нам некогда. Мы приехали к тебе за хлебом.
- Это за каким еще хлебом? Никому я навроде не должен. - Савостьян беспокойно переступал с ноги на ногу.
- Совет вам предлагает сдать пятьдесят пудов…
- Ах, Совет. Сдал пятнадцать - будет.
- Мы заберем у вас все излишки. И у других тоже…
- Эко что! Вы всякие излишки забираете? У Климки кривого большие излишки вшей… А ты, Захар, что здесь позабыл?
- Я что? Я ничего… Я десятая спица в колеснице.
- Давай сюда ключи от амбаров.
- А этого тебе не надо, посельга? - Савостьян показал учителю кукиш, пошевелил большим пальцем с крючковатым ногтем.
- Этого мне не надо. Давай ключи!
- Иди отсюда, каторжник, иди своей дорогой, добром прошу.
- Добром прошу: давай ключи.
- А не дам? - Исклеванное оспой лицо Савостьяна стало пестрым, как ситец в мелкую крапинку.
- Силой возьмем.
- Попробуй…
Хромая, Павел Сидорович прошел под сарай, взял лом.
- Выдирать замки будем…
Савостьян приподнял чашку, ударил об землю. Из нее во все стороны брызнула сметана.
- Кровопивцы! - крючьями пальцев зацепил воротник рубахи - рраз! - разорвал до пояса и, сверкая голым животом, пошел на учителя. Шел мелким шагом, как слепой, вытянув вперед руки.
- Убьет! Люди добрые, убьет! - завопил Елисей. - Да ты чего смотришь, Захар, кричи народ!
Павел Сидорович наклонил голову. Из-под клочковатых бровей ожег Савостьяна взглядом серых, как сталь на изломе, глаз. Савостьян остановился.
- Ломайте, корежьте!.. Кровью вашей возьму плату. Кровью! Слышишь меня, рвань каторжная?
Савостьян убежал в дом.
Павел Сидорович подошел к амбару, поплевал на руки, поддел концом лома замок. Запоры были крепкие. Учитель побагровел, на руках у него вздулись синие жилы…
- Помоги, Захар Кузьмич, - глухим от натуги голосом попросил он.
Здоровой рукой Захар ухватился за конец лома, налег. Хрустнуло дерево, с визгом вылезла бурая от ржавчины петля, звякнув, отвалился замок.
Из амбара пахнуло густым настоем лежалого хлеба и мышиного помета. В одной половине под потолком висели связки соленого янтарно-желтого сала, на стене - хомуты, узды, шлеи, вожжи, веревки. В углу, в небольшом закроме, разделенном на клетки, белела мука. В одной - ржаная, в другой - пшеничная, в третьей - гречневая…
- Мать моя, богатство какое! - метался по амбару Елисей Антипыч, мял в руках сбрую, ковырял ногтем сало. - Поглядите, не меньше трех годов висит, ето самое, сало-то.
- Забирайте мешки и пойдемте в другой амбар, дойдет очередь и до сала, - сказал Павел Сидорович.
Во второй половине амбара потолка не было. Весь он был перегорожен на сусеки. И почти все сусеки заполнены зерном: рожь, овес, ячмень, пшеница, гречиха, просо… Захар поразился. Он знал, что Савостьян богат, но этого не ожидал. С таким запасом можно года три не работать и жить припеваючи.
Насыпали пшеницы в мешки, погрузили их на подводу. В амбаре от этого почти ничего не убавилось.
- Будешь сдавать хлеб, скажи, чтобы еще подводы три-четыре прислали, и сам сюда возвращайся.
Захар тронул лошадь. Скорей отсюда… Нечистое это дело. Что там ни говори, а Савостьян не расейский помещик, и так, за здорово живешь, отбирать у него хлеб - дело нечистое, ох нечистое! Помещик не работает, руки у него пухлые, мягкие, у такого отобрать не грех. А Савостьян свой. Он работает от зари до зари наравне с прочими. Он не виноват, что в городе хлеба нету. Не виноват, что бедноты в деревне за войну наплодилось, как кроликов за лето. Народ голодает - власть виновата. А с другого краю подойдешь - власть новая. Где она возьмет? Негде взять. Как ни вертись, а чужие замки ломать надо. Черт ее знает, где тут правда, где неправда. И как жить человеку в такие времена? Как в стороне удержаться, не съехать в самую стремнину?
4
Сосна, дряхлеющая, обезображенная опухолью наростов и черным провалом дупла, высоко над землей раскинула широкие ветви. Земля вокруг ствола была мертвой, покрытой толстым пластом истлевающей хвои. Вверх по стволу легко и бесшумно скользнула рысь. Здесь она затаилась, припав к разлапистой ветке. Кошачье тело вытянулось, замерло, серо-желтый мех в бурых пятнах слился с корой дерева.
В лесу было тихо. Рысь терпеливо ждала. Она могла ждать долго. Выйдет на тропу коза, рысь молнией метнется на спину, разгрызет затылок, напьется свежей крови, отведает парных внутренностей и будет отдыхать, нежиться на солнце.
Чуткое ухо рыси уловило слабый треск, говор. Люди! Желтоглазая рысь плотнее прижалась к ветке сосны.
Говор, шаги людей приближались. Но рысь повернула бородатую морду в другую сторону. В густом ельнике раздался слабый писк. Рысь хорошо знала, что это за писк. Так пищат маленькие козлята. У них сочное мясо… Писк все ближе, ближе. И вот два маленьких, робких козленка выскочили на светлую прогалину. Рысь приподнялась, выпустила когти, оскалила зубы… И в это время в пугающей близости крик:
- Нина, смотри-ка, козулятки. Бравенькие!
Два человека бегут к козлятам. Глаза рыси горят бешенством. Но инстинкт приказывает ей оставаться на месте. И она остается, терпеливо ждет, надежно укрытая ветвями дряхлеющего дерева.
* * *
Девушки бросились за козлятами, нырнули в ельник. И здесь Дора чуть не наступила на них. Они лежали между кочками, покрытыми высохшей прошлогодней травой, лежали, вытянув шеи, чем-то похожие на затаившихся утят.
Дора поманила пальцем Нину. Знаками показала, чтобы она хватала того, что справа… Девушки разом упали на колени, прижали руками козлят.
- До чего хорошенький! - Нина подняла козленка, прижалась лицом к теплому, пушистому боку. Козлята, совсем еще маленькие, были красновато-бурыми, с пестрыми продольными полосами. Легкие, с испуганными черными глазами, они слабо бились в руках девушек и жалобно пищали.
- Что мы будем с ними делать?
- Домой отнесем. Они хорошо приживаются. Подрастут, будут такие ласковые да привязливые… Все равно что дети.
Девушки вышли из ельника.
- В какой стороне деревня? - спросила Дора.
Нина остановилась. Кругом дыбились горы, густо заросшие сосняком. В низинах кудрявились кустарники, среди них торчали черные конусы елей.
- Не знаю. Убей меня, не знаю.
- А деревня-то под боком. Перевалим через этот хребет - и дома. Версты четыре напрямик. Сейчас тропка будет…
Девушки возвращались с мельницы. Зерно смололи ночью, рано отправили подводу с братишкой Доры, а сами пошли напрямую через горы. Нина настояла на этом. Она и на мельницу поехала для того, чтобы посмотреть лес.
Солнце только что поднялось из-за лохматых гор.
Косые лучи просачивались сквозь ветви деревьев, пятнами ложились на отсыревшую за ночь землю, покрытую редкой травой и рыжими иглами хвои. В стороне от тропы, скрытый кустами, журчал ручей.
Малохоженая тропа поднималась к вершине глубокого распадка. Нина прижимала к груди притихшего козленка, шептала:
- Какой ты миленький! Я тебя молочком кормить буду, молочком!
Впереди осыпались, защелкали камни. Нина остановилась.
- Ой, что это? - тихо спросила у Доры.
Дора тоже остановилась, прислушалась. По лесу кто-то шел. Под ногами похрустывали камешки.
- Не медведь?
Дора прошла немного вперед.
- Вон он, медведь. Смотри.
С крутого каменистого косогора спускался приказчик Федота Андроныча.
- Сейчас мы его напугаем, - шепнула Дора и крикнула: - Гэк!
Крик, умноженный эхом, прокатился по распадку. Приказчик вздрогнул, опустил руку в карман, прижался спиной к толстой сосне.
Девушки засмеялись. Нина громко, так, чтобы он услышал, сказала Доре:
- Очень храбрый молодой человек.
Приказчик с шумом скатился с косогора, тяжело дыша, остановился на тропе. Правую руку он все так же держал в кармане. Круглые желтые глаза его смотрели на девушек изучающе. Ловкий, гибкий, он чем-то напоминал кошку, готовую сделать прыжок.
Увидев козлят, приказчик позавидовал:
- Вот удача так удача. А я, как видите, с пустыми руками.
- Вы охотились?
- Да, охотился.
- Это без ружья-то? Охотничек… - прыснула Дора.
- Ничего смешного. Я петли ставлю, западни. С ружьем пока не время… Разрешите, я понесу козленка, - попросил он у Нины. - Вы, если не ошибаюсь, дочь здешнего учителя? Ссыльного… Я его очень уважаю. Здесь, в селе, это единственный человек, достойный уважения, даже восхищения.
- Что вы! А я, а Дора? Разве мы не достойны восхищения? - со смехом спросила Нина.
- Разумеется. Вы прелестные девушки, - он прищурился, внимательно посмотрел на Нину. Ей стало неловко под взглядом его желтых глаз.
В деревне Дора остановилась у своего дома, предложила:
- Ты бери обоих козлят. Зачем их разлучать…
- Я одна их не унесу.
- Могу помочь, - вызвался приказчик.
Дома опустили козлят на пол. Они растерянно стояли на тонких, подрагивающих ножках, водили длинными острыми ушами. Нина налила в блюдце молока.
- Кормить хотите? Они так есть не станут. Вы их с пальца. Окуните палец в молоко и в рот… - посоветовал он.
- Откуда вам известны эти премудрости?
- Я охотник. Правда, я охочусь на крупную дичь, но не упускаю и мелкую, если попадется…