К ним подошел Клим. Все лицо выпачкано в саже, руки без рукавиц и тоже в саже.
- Это они за Семку отплачивают, Тимошка.
И Павел Сидорович подумал об этом тоже. Повернулся к Савостьяну, вглядываясь в его лицо, спросил:
- Как считаешь, правильно говорит Клим?
- Все могет быть. Я же толковал: семейщина, она зубастая, забижать себя, супротивничать никому не даст, она кусается.
- Порассуждай-ка, порассуждай!.. - надвинулся на него Клим. - Может, сам и подпалил, а теперь проповедничаешь!
- Не кидайся, Климка, на любого встречного! Подпалил не я. А кто, дознавайся, раз ты власть. Поищи ветра в поле! - Он отбросил лопату и пошел прочь.
Народ стал расходиться. У омшаника остались Клим, Семка со своей бабенкой, Тимоха и Павел Сидорович…
Стена уже не дымилась, но они для верности обсыпали ее снегом.
- Придется нам с Глашкой куда-то подаваться, - уныло сказал Семен. - Разорят из-за нас Тимоху.
Тимофей молчал, насупясь соскребал лопатой угли со стены.
- Поговорим завтра, - сказал Павел Сидорович.
Он знал, что именно сейчас нельзя никуда уезжать Семену. Не этого ли добиваются ревнители веры и старины… Каким языком заговорил Савостьян! Куда подевалась его благодушная снисходительность. Припекло, видать. Хотят застращать мужиков, добиться, чтобы не Совет был властью в Шоролгае, а духовный пастырь и крепыши вроде Савостьяна. И знают, куда бить. Не сможет Совет защитить одного человека, какое к нему доверие будет? Все продумали. И наказать некого. И защитить дом Тимофея невозможно. Не будешь же держать возле него охрану. Да и что толку с охраны. Надо придумать что-то совсем иное.
Занятый этими мыслями, он, возвратившись домой, быстро поужинал, сел к очагу. Огонь догорал, угли покрывались пеплом. Нина молча убирала со стола, не мешала ему думать. Когда он сказал ей, что Тимофееву усадьбу подожгли и коротко рассказал историю Семена и его жены-карымки, Нина как-то сразу притихла.
Взяв полено, он отщепнул несколько лучинок, бросил на угли, сверху положил дров, и в очаге вновь вспыхнуло пламя, свет упал на окно и заискрились обмерзшие стекла. Он почему-то подумал, что, возможно, и Савостьян сейчас сидит у такого же огня, посмеивается в рыжую бороду…. А напрасно посмеивается, совсем напрасно…
- Как это ужасно, папа! - Нина придвинула табуретку к очагу, села. В больших серых глазах ее прятался испуг.
- Что ужасно, Нина?
- Да все… И поджог, и что с Семеном так обошлись.
- Конечно, это ужасно, и, к сожалению, подобного этому немало на нашей грешной земле. А ты - скорей домой.
Нина ничего не ответила, но, когда он лег спать, мучаясь думами, как оградить Семена и дом Тимохи, она сказала из темноты:
- Папа, а ты хочешь, чтобы и я с тобой осталась?
- Не знаю… Надоест тебе.
- Тебе же не надоело! А я хочу быть… хочу помогать тебе.
Он улыбнулся. Святая простота!..
Утром, все продумав и взвесив, он вместе с Климом зашел к Тимохе, и втроем они еще раз обсудили со всех сторон план действий, составили список наиболее заядлых подпевал уставщика.
Часа через два, по вызову Клима, в Совет явились уставщик и Савостьян. Лука Осипович даже не сел. Обращаясь к одному Климу, строго спросил:
- Чего надо? Зачем понадобились?
Савостьян старался держаться на короткой ноге, но взгляд его был насторожен, выжидающ.
- Мы вас долго держать не будем, - сказал Клим, протянул список уставщику. - Возьми эту бумагу, Лука Осипович, и спрячь за божницу. Храни ее пуще святого писания.
- Для чего мне ваша бесовская грамота?
- Возьми, - Павел Сидорович насупил брови. - В этом списке те, кому придется своим добром расплачиваться, если сгорит дом Тимофея или случится что другое.
- С какой такой стати? - Савостьян глянул через плечо уставщика на список. - Других глупостев не могли выдумать?
- Ты от этой глупости станешь смирней теленка! Понятно тебе? - резко оборвал его Клим. - Придумали тоже, огнем пугать. Еще раз попробуйте. Мы даже тушить не станем. Не дом Тимохи будет гореть, а твоя телочка, Лука Осипович, твои конюшни, Савостьян. За все до последней палки и тряпки с вас сдерем.
- Вот вы как? - Савостьян с откровенной злобой посмотрел на Павла Сидоровича. - Твои придумки?
Выдержав его взгляд, Павел Сидорович с язвительной усмешкой ответил:
- Советская власть - она зубастая, Савостьян.
2
Недели через три после крещения ударила вдруг ростепель. По колеям дорог поползли мутные ручьи, в низинах заблестели лужи. Подставив теплому солнцу бока, у заборов целыми днями грелись коровы, сонно пережевывая жвачку, а на резных наличниках окон весело чирикали воробьи, ворковали голуби.
Казалось, зима ушла невозвратно. Но с севера, через Тугнуйский хребет переползли отягощенные снегом облака, и в мутную воду луж, на плешинки проталин, на поля и крыши домов повалились мокрые хлопья. К вечеру похолодало, подул ветер, и задымилась на улицах поземка.
Захар стоял за сараем, в затишье, прислушивался к шороху ветра, ловил на раскрытую ладонь отвердевшие снежинки. Снег - это хорошо: земля насытится влагой, урожай, господь даст, добрый уродится, отдохнет малость народ, наестся досыта и станет добрее, и кутерьма, какая поднимается, затихнет.
Раздумывая о подступающей весне, об урожае, он подбросил лошади сена, потрепал ее рукавицей по шее. Лошадь подхватывала вислыми губами пахучую траву, вкусно похрустывала. Добрая еще лошадь, не изработанная, жалко - одна. Будь две таких, сколько земли поднять можно! Артем что-то примолк. Послал весточку с учителевой дочкой, и с тех пор ни слуху ни духу.
В последнее время он только о том и думал, как добыть коня на время весеннего сева. Без второго коня хозяйство не поднять. На Артемку, по всему видно, надеяться нечего. Наверно, что заробит, то и проест. Да еще, упаси бог, заведет ухажерку, фитюльку какую-нибудь городскую…
Кто-то постучал в ворота. Поставив вилы в угол, Захар вышел во двор. Над воротами возвышалась голова Базара в лохматом малахае.
- Эге-ге! Здравствуй-ка, хозяин! - весело крикнул пастух, и в улыбке сверкнули его белые зубы.
- А, тала! - обрадовался Захар. - Давай заезжай. - Он торопливо раскрыл ворота, и Базар, покачиваясь в седле, въехал во двор. Захар взял из его рук повод, привязал вспотевшую лошадь к предамбарнику.
- Пусть-ка подсохнет, потом дадим ей сена. Пошли в избу. Как здоровье твоего батюшки-то?
- Здоровье батьки хорошо. Большой поклон передавать тебе велел.
Дома Захар сказал Варваре:
- Вот это и есть тот самый Базар, о котором я говорил. Видишь какой - орел прямо. А ты садись, Базар, садись. Да раздевайся, у нас тепло, не то что в юрте. Сейчас будем пить чай, разговаривать.
Базар неловко присел на табуретку. Он чувствовал себя на ней, как гусь на ветке дерева. Узкими глазами внимательно осмотрел дом, восхищенно щелкнул языком:
- Хорошо живешь. Окошки большие, солнышка много. Хорошо!
- Ну где там хорошо! - возразил Захар. - Против юрты, конечно, но наш дом хуже многих в деревне.
- Э, наша юрта совсем худая. А пастухи тоже хотят жить в доме с большими окнами.
- А чего же не живете? Стройте и живите на здоровье.
- У нас только Еши да Цыдыпка могут дома себе строить. А мы нет… У пастухов даже юрты чужие. Пастухов при царе обижали, другая власть пришла - обижали, Советская власть пришла - тоже обижать стала. Зачем обижает Советская власть?
В голосе парня горечь, узкие глаза вопрошающе смотрят на Захара. И Захар, не выдержав его взгляда, отвернулся, неуверенно и глухо сказал, скорее даже спросил:
- Не может этого быть…
- Не может, говоришь? Ай-ай, мне не веришь. Базар никогда не брехал! Базар честный человек. Советская власть тоже плохая власть, как собака у кошки последний кусок мяса хватает.
- Что-то я не пойму тебя. Вы когда поставили у себя Советскую власть? - спросил Захар.
- У нас Еши - Советская власть, Цыдып - тоже Советская власть. Налог большой берут, говорят, русские требуют.
- Тут что-то не то. Не может так Советская власть… Вообще-то надо к учителю, к Павлу Сидоровичу, сходить. Он растолкует все, как надо. А я человек маленький, - Захар беспомощно развел руками. - Давай, Варвара, ставь пока самовар.
Накормив Базара, он повел его к учителю. Павел Сидорович был дома. У него сидел Клим Перепелка.
- Вот жаловаться на Советскую власть приехал, - Захар кивнул на парня…
- Чего? - хмуро переспросил Клим.
- Жаловаться, говорю, приехал парень на то, что Советская власть занимается обдираловкой пастухов, - твердо произнес Захар.
Павел Сидорович усадил Базара, стал расспрашивать. Клим свернул самокрутку, подошел к печке, выкатил алый уголек, прикурил.
- Что тебя не видно? - спросил он Захара, часто затягиваясь.
- Я все же крестьянин, - с усмешкой ответил Захар. - Плохое ли, хорошее ли, а у меня хозяйство. Весна на носу, сеять скоро надо. Я политикой не питаюсь, как некоторые.
- Не подковыривай, бросай это дело. Скажи лучше, семена-то есть?
- Семян вроде хватит. А вот лошадку вторую надо бы. Нынче хочу побольше посеять.
- Потом продавать?
- И продавать, и кормиться.
- А у некоторых семян вовсе нету. И пахать им не на чем, - с тоской проговорил Клим. - Ты метишь в богатенькие вылезти, а кое-кто без хлеба останется.
- Не я же виноват.
- Я не говорю, что ты. Виноваты царь, война, временные, кол им в горло! Новая власть должна всех накормить. И накормит. Но помощь ей требуется, понимаешь?
- Сызнова агитацию наводить начинаешь? - перебил Клима Захар.