Еще издали Захар заметил над родной крышей легкий дымок и ускорил шаги. Через гумно, знакомой тропинкой - во двор. Большой старый пес, звякнув цепью, бросился навстречу, готовый вцепиться в полу шинели.
- Шарик, ты что, сдурел? - прикрикнул на него Захар.
Пес остановился, вильнул хвостом, радостно взвизгнул.
- Узнал ить! Ах ты подлец! - изумился Захар. Осторожно, будто боясь обидеть, оттолкнул его ногой и быстро пошел в дом.
В избе стоял полумрак. Топилась железная печка. Над ней с ложкой в руке склонилась Варвара. Оглянувшись на стук, она вздрогнула, глаза ее округлились от удивления, потом часто-часто заморгали и в них заблестели слезы.
Здоровой рукой Захар притянул ее к себе. Варвара всхлипнула, уткнулась лицом в шинель.
- Ну, ну, радоваться надо, а ты - в слезы.
- Живого увидеть не чаяли…
- Живой я, хоть ощупай.
Варвара сняла с Захара котомку. Он разделся и повесил шинель на деревянный колышек, где когда-то вешал, возвращаясь с работы, свой зипун.
Варвара стояла рядом и не спускала с него своих больших черных глаз.
- Я сейчас ужин сготовлю, - заторопилась она. - Артемка к суседям ушел. Я сбегаю за ним. Али нет, не побегу, зайдет - обрадуется-то как!
В избе было тепло, пахло наваристыми щами. Потрескивали в печке поленья. Сколько раз он думал об этом дне, возвращаясь домой. Все представлялось именно таким, как есть. Ленивый кот, растянувшийся на кровати, сытый запах кислой капусты и жирной свинины. Дома все так, как должно быть, ничего не изменилось.
В сенях послышались быстрые легкие шаги, распахнулась дверь, и в избу вбежал Артемка.
- Мама! - он сорвал с головы шапку, бросил ее на кровать и тут увидел отца.
- Здоровайте! - не узнавая, сказал он смущенно.
Захар сына узнал сразу. Черные большие глаза, белокурый чуб, широкие плечи…
- Здоровенько, сынок! Что ж ты стал, али не рад приезду батьки? - Захар шагнул навстречу и троекратно, по русскому обычаю, поцеловал сына.
- Ну и вымахал ты, паря! - засмеялся, хлопнул по плечу. - За девками бегаешь небось?
- Бегает, - весело ответила за сына Варвара.
Сели за стол. И тут только Варвара увидела, что левая рука мужа не в порядке.
- Батюшки, да ты никак раненый? - испуганно вскрикнула она.
- Не совсем здоровый, - вздохнул Захар. - Пальцы почти не шевелятся. Но доктора говорят - пройдет… Мячик мне дали, мни его, говорят, хорошенько. Теперь уж стало лучше.
- Вот горюшко-то! Что они с тобой наделали, проклятые ерманцы, - запричитала Варвара.
- Что рука! Ладно хоть голову принес без дырки. На руке все заживет. Доктора сказали - главные жилы целы…
Варвара принесла покрытую пылью бутылку самогона. Пробка была залита воском. Это, пояснила она, осталось от проводов Захара в солдаты.
Посидеть Захару со своим семейством одному в тот вечер не удалось. Прослышав о приезде фронтовика, пришел хромой учитель Павел Сидорович, старый политический ссыльный. За ним явился сосед Клим, по прозвищу Перепелка. Он тоже недавно вернулся с фронта, на левом глазу его чернел кожаный кружок, на лбу, поперек морщин, лежал узкий рубец.
Захар разлил в стаканы крепкий первач. Выпили.
Павел Сидорович положил локти на стол, наклонился к Захару:
- Как там, а?
- Да как… Царю, известно, по шапке дали, слободу установили. Власть новая…
- Власть новая, - подхватил Клим, - а порядки старые.
- Оно, конечно, не совсем так, - Захар посмотрел на свет пустую бутылку, поставил на место. - Раньше, скажем, были "благородия", теперь - "господа". Однако оттого, что прозываются они иначе, умирать не легче. Я, слава богу, отвоевался. Теперь чихать, кто как зовется. Мое дело десятое. Буду земельку пахать.
- Хо-хо, земельку пахать! - засмеялся Перепелка. - Ишь, чего захотел. Разевай рот шире - дадут тебе пахать.
- Почему же, дадут, - сказал Павел Сидорович, скосив глаза на повисшую руку Захара. - А вот другим…
- До других мне дела нету. Всяк за себя отдувается.
- Ну-ну, - протянул Клим. - Окопы тебя, кажись, уму-разуму не научили. Зачни мы жить по твоему рассуждению - всем крышка будет.
- Что ты от меня хочешь? - удивился Захар. - Орать на улице: не желаю новой власти, подавайте еще новее? Нет уж… Каждому свое предназначено. Нам с тобой землю пахать, Павлу Сидоровичу царей с трону сдергивать. Так-то, Клим.
- Совсем не так! - дернулся Клим. - Из меня война все жилы вымотала. А дома? Дети жрали лебеду, пухли от голода! Дочка померла. Маленькая. Разор во всем! - Клим озлился, единственный глаз, как раскаленный уголь. - За все стребую!
- Эх, Клим, - вздохнул Захар, - что стребуешь? Голову расшиби, а не вернешь войной отобранного… - Увидев, что Клим крутит головой и сейчас снова начнет выкрикивать без пользы горькие слова, Захар призвал на помощь Павла Сидоровича: - Правильно я говорю?
- Да, конечно. Кто теперь вернет сиротам отцов, кто исцелит увечных? - Павел Сидорович задумчиво прищурился. - А война все идет. Каждый день умирают солдаты. Вот что самое страшное. Не остановим войну, все больше будет сирот, вдов, разоренных хозяйств. Война и тут, за тысячи верст от окопов, несет людям горе. Ты, Захар Кузьмич, говоришь - отвоевался. Да. Станешь пахать, сеять, а хлеб заберут: надо кормить армию.
- Тут еще бабка надвое сказала.
- Да нет, не надвое она сказала, бабка. Господа свое дело знают. Царя кто сбросил? Народ. А власть где? В господских руках, в руках царевых пособников. Потому и войне конца не видно. Пока мы всем миром не навалимся на господ и не отберем власть, будут умирать солдаты, нищать мужики.
- Так это али нет, я не скажу. А только не нашего ума дело - политика. Наше дело работать. - Спорить Захару не хотелось, не хотелось впускать в душу тревогу. Пропадай оно все пропадом! Он дома. В теплой обжитой избе. Рядом Варвара, Артемка. На кровати мягкие подушки в чистых наволочках… Да, он дома. И это главное.
2
Захар тихо радовался отдыху. Ни думать, ни говорить о тяготах не хотелось. Но разве убережешь себя от размышлений, если вся жизнь в деревне перекосилась, и все разговоры у людей - о горестях, обидах? Правда, Варвара не жаловалась, не приучена к этому.
- Жили, Захарушка, не сильно в достатке, но нужда, слава богу, стороной обошла. Другие горя нахлебались досыта. Оскудели люди совсем. Мужиков мало, а бабы, известно, с ребятней в поле много ли сделают? Климиха замытарилась со своей ордой. Девчонку не уберегла. И ни коня, ни коровы не осталось во дворе. - Руки у Варвары с поломанными ногтями, в мелких черных трещинах, лицо задубело, у глаз прорезались морщины. Рядом с широкоплечим, рослым сыном, она кажется маленькой и слабой.
- Почему никто не подмогнул?
- У каждого своя болячка, до чужой ли тут.
А сын, до того молчавший, сказал:
- О подмоге, батя, спрашиваешь? Будто не знаешь семейщину жаднючую! Увидит, что подыхаешь, вороньем налетит и глаза выклюет.
- Ну и сказанул! - Захар неодобрительно покачал головой. - Откуль тебе знать семейщину-то? Ты бурушок еще, только-только на подножный корм выходишь. Рановато тебе судить людей, да еще всех скопом.
Артемка покраснел, пряча смущение, теребнул чуб, но не согласился с батькой:
- Не слепой, вижу, что к чему. Федот Андроныч корову последнюю с Перепелкиного двора свел, не постеснялся. Будь я на месте Клима, раскровянил бы морду кабану здоровому!
- Ого! Ты шустрый у меня! - удивился Захар. - Не хвалю. При нас с матерью толковать таким манером еще можно, но при людях язык придерживай. Слово - серебро, а молчание - золото. Недаром это сказано-то. Не зря, поди, увел корову Федот Андроныч?
- За долги.
- Ну вот. Кто же попустится своим добром?
- Добро добром, но и совесть должна быть.
- Вот ведь как! Ты ему одно, а он - другое. Это отцу-то? Старина забывается. От веку у семейских молодые помалкивают, когда говорят старшие…
А сын, что ни день, охотнее встревает в разговоры, и слова у него проскакивают какие-то непонятные, чужие, не мужицкие слова. Перенял, должно, у Павла Сидоровича. Дурное - оно прилипчиво.
И уже сердясь на сына, строго сказал ему:
- Ты смотри! К политике не прикасайся, живо попадешь в тюрьму. Да и на что воробью колокольчик?
Про тюрьму Захар сказал, конечно, для острастки. Сам он боялся пока другого. Не начал бы сын походить на Клима Перепелку, всем недовольного, не охладел бы к хозяйству. Клим только тем и занят, что о жизни судит-рядит на все лады. Забежит, свернет папироску в палец толщиной, сядет по-бурятски перед открытой печкой, жжет табачище и рассуждает:
- Никакого устройства в нашей жизни нету, Захар. Одного она гнет и ломит, другому песенки поет. Вот Савоська… Пока мы таскались по окопам, он, сучий сын, дом себе сгрохал. И какой дом! Откуда что взял? Воровал у бурят коней, продавал. С этого копейка повелась.
Сначала Захар его жалел. Житуха у мужика - не дай бог злому лиходею, поневоле начнешь отводить душу в разговорах, но потом, вникая в его рассуждения, стал злиться. Какого лешего зудит? Самому все не по нутру - ладно, но ты для других сомуститель. Зудит, зудит, смотришь, подманил дурачка, вроде Артемки. Нашелся один дурачок, будет и второй, а где два, там и четыре… И пошло-поехало, и заваривается каша. А расхлебывать ее всем.
- Ты, Клим, бросай это дело. На кой ляд тебе Савостьян?
- Несправедливость же! Деньги чужие…
- И ты добывай, как он, если можешь.
- А совесть тебе взаймы отдам?