Но Ефим держался спокойно и опечаленно.
- Простите, господин, что незваный явился, но тяжело мне! - с видимым страданием сказал он. Демидов уловил искренность в голосе Черепанова.
- Обидели тебя? - вдруг догадался Павел Николаевич.
- Не о себе пришел просить! - Черепанов вдруг опустился перед заводчиком на колени. - Пощадите Козопасова, оберегите его от розог! Больной он и обиженный жизнью человек. Не топчите в грязь его человеческое достоинство. Золотые руки у него, умен и предан делу! Зачем же так жестоко! - со страстной горячностью говорил механик.
Демидов с изумлением разглядывал Черепанова.
- Да он тебе родня, что ли, сват или брат? - допытывался он.
- Не родня: не сват и не брат. Он человек! - с большой силой вырвалось у Ефима.
- Ты, милый, не добавил, что он не просто человек, а мой крепостной человек! - перебил Демидов. - Что хочу, то и сделаю с ним. Хочу - в шахту пошлю, хочу - свинопасом сделаю! Эка важность, подумаешь, крепостного отстегать!
Черепанов поднялся с колен. Мрачный и суровый, стоял он перед крепостником. Демидов смутился под его умным и строгим взглядом.
- И свинопасы люди, господин! И какие еще труженики! - с большой теплотой сказал механик. - На свете всякий труд благороден, господин, ибо он идет на пользу человека. Но только тогда труженик творит диво дивное, когда душа его спокойна и поет в работе! Только враг старается выбить из рук мастера его силу, помутить злобой разум! Не к лицу это русскому человеку! Простите, господин, Козопасова, не трожьте его! Можете вконец погубить талант! Вы его оскорбите розгами, а он от огорчения в петлю полезет; не перенесет горя, ибо и так немало он пережил, измытарили приказчики человека. Кто-кто, а уж я хорошо знаю его хрупкую душу.
Демидов с любопытством разглядывал своего механика:
- Дивен ты человек, Черепанов! За другого просишь, а не знаешь, что я волен и тебя отхлестать!
- Я и мой Миронка от всего сердца робим на пользу завода. Не провинились мы, господин, перед вами. Но если можно заменить Козопасова, я готов пойти за него на позор! - с волнением сказал Ефим.
Закинув руки за спину, Демидов прошелся по кабинету. Он медлил с решением. "Отстегать или не отстегать? - думал он. - Что скажут соседи? Черепановы и в самом деле старательные люди. Они еще пригодятся! Не лучше ли показать перед людьми свое великодушие?"
Он остановился перед механиком, прямо глядя ему в лицо. Черепанов не опустил глаз перед барином.
- Вот что, - сказал Демидов, - так и быть, ради тебя прощаю Козопасову его дерзость! Смотри, ты мне за него отвечаешь. Надеюсь, что ты с сыном еще прилежнее будешь думать о благе моем.
Ефим покраснел, глаза его оживились. Переминаясь с ноги на ногу, он терзал шапку в руках.
- Спасибо, господин. Будем от всей силы работать, и хочется мне о том слово сказать, да боюсь…
- Говори! - ободрил Демидов.
Черепанов загорелся, светлые тени побежали по его лицу. Он с волнением рассказал о своей мечте:
- Сын надумал построить дивную машину, господин. И я о том же в уме денно и нощно держу. Хотим мы, господин, сробить "сухопутный пароход", чтобы из шахты на завод руду возить не на конях, а на машине!
- Что ты сказал? - вспыхнул Павел Николаевич.
- "Сухопутный пароход" затеяли мы! - опустил голову Ефим.
- Да вы просто сдурели! - вскричал Демидов. - Нет, малый, это вам не по уму-разуму дело. Нет, нет! Только англичанину по силе такая выдумка.
- Напрасно так думаете, господин, - с обидой запротестовал Черепанов. - В народе так сказывается: красна птица пером, а русский человек - умом. Дозвольте нам свою силу попытать!
Павел Николаевич помолчал, потом отрицательно покачал головой.
- Сейчас не позволю. С умными людьми в столице посоветуюсь и дам вам знать. Боюсь, весьма боюсь, что не справитесь вы с выдумкой. А кроме того, прикинуть надо, выгодное ли это дело, - нет ничего дешевле рабочей силы и стоит ли тратиться на машины?
- Подумайте, господин, - с грустью промолвил Черепанов. - Но и на том спасибо. Пожелаю вам доброго здоровья! - поклонился Ефим.
Павел Николаевич величественным жестом протянул руку. Словно не понимая желания барина, Ефим снова низко поклонился и отступил к порогу. Держался он прямо, высоко неся голову. Во всей его широкоплечей фигуре чувствовалась большая покоряющая сила. В этот миг Демидов понял, как силен и кристально чист душой простой русский человек. И хотя он не облобызал рабски его руку, но что-то удерживало заводчика от неприязни к механику. "И честен, и умен, и благороден!" - признался он себе, но сейчас же нахмурился и отогнал эту мысль…
Любимов поразился, когда вечером Демидов объявил ему:
- Приготовить в дорогу! В четверток выбываю в Санкт-Петербург.
Радость разлилась по сердцу управляющего. Еле сдерживаясь, он опечаленно воскликнул:
- Ваше высокопревосходительство, чем мы, ваши рабы, обидели вас? Только и радости было ваше пребывание здесь! Нельзя ли остаться хоть на недельку?
- Не лукавь! - перебил его Демидов. - Помни, слово мое - закон. Зван государем императором в столицу! - с важностью вымолвил он, и Любимов по-холопски склонил голову.
Царю, конечно, не было дела до своего егермейстера. Писали Демидову из Санкт-Петербурга его друзья и предупреждали, что вскоре при дворе предстоит большой бал, и если Павел Николаевич мечтает попасть на глаза государю, то пусть поспешит. Ко всему этому Демидову на Урале надоело, и он заторопился к отъезду. В назначенный день он выехал из Нижнего Тагила. За его возком тянулся большой обоз, груженный уральскими дарами. Ехал Павел Николаевич под надежной охраной. Впереди расстилались глубокие снега, в серебристой изморози стояли как зачарованные леса, оледенелыми лежали в низинах озера. Под равномерный скрип полозьев сладко спалось Демидову, и грезился ему далекий Санкт-Петербург и его радости…
А в это самое время ликовал и восторгался нижнетагильский управляющий. Только-только демидовская тройка вырвалась из ворот и понесла возок с господином по накатанной Казанской дороге, как стан Любимова мгновенно выпрямился, голос его из льстивого и вкрадчивого стал зычным и властным. Словно камень свалился с его души.
"Пронесло, слава богу! - с великим облегчением вздохнул он. - Теперь на долгие годы владыкой тут я!.."
С важным, надутым видом он пошел по заводу. И еще мрачнее сразу стало кругом.
"Вон идет наш лиходей!" - угрюмо переглядываясь, говорили про управителя работные. И как всегда, напрягая последние силы, надрывались они от тяжелой, изнурительной работы…
5
Прошло два года после посещения заводов Павлом Николаевичем, и в Нижнем Тагиле получили неожиданное сообщение о том, что прибывший из-за границы младший наследник, Анатолий Демидов, выразил желание поехать в свои владения. Снова началась большая суетня, все сбились с ног, прибирая пустующие хоромы господ и наводя порядок в городке. Управляющий Любимов хлопотливо разъезжал по заводам и шахтам, сам осматривал рудники, обходил домны и до хрипоты ругался, кричал на приказчиков. Далеко за полночь в тагильской конторе светились огни, - служащие усердно приводили в порядок счетные книги. А кругом стояла радостная, цветущая пора. По ночам за окнами демидовских покоев маняще шумел темный, заглохший парк. Из-за косматых вершин деревьев светились звезды, а из-за лесистых гор поднимался золотой серпик месяца. Хорошо ночью пахла цветущая сирень. Днем высокие лиловые кусты ее звенели и колебались от хлопотливых пчел. Эти чудесные дни и ночи никем не замечались. У всех таилась одна беспокойная мысль: "Как выглядит и что скажет молодой барин?" Только старые горщики да работные равнодушно смотрели на спешные приготовления. Любимову не нравился их вид, и он покрикивал:
- Смотри у меня, приедет всемилостивейший барин Анатолий Николаевич, глядеть весело, да чтобы вышли навстречу в лучшей одежде!
Указывая на изношенную, прожженную рвань, работные отговаривались:
- Тут все на себе: и мундиры и шелковые сорочки!
Заводские женки сгорали от любопытства. Они по опыту знали, что хорошего не жди от господ, но извечное желание все видеть и знать томило их.
В солнечный воскресный день, после полудня, в Нижний Тагил прискакал запыленный, потный гонец. Не слезая с коня, он закричал в открытое конторское окно:
- Барин близко!
Любимова словно обожгло, он сразу оживился, забегал; из приемной вывел трех бородатых кержаков. Одетые в жалованные кафтаны, обшитые золотым позументом, они чинно сошли с крыльца. Старики выступали важно. Стриженные под горшок по-кержацки волосы были обильно смазаны лампадным маслом, скреплены ремешками. В середине шел самый благообразный сивобородый дед, держа перед собой серебряный поднос, покрытый вышитым полотенцем, на котором лежал ржаной каравай и стояла солонка с солью.
Солнце щедро золотым сиянием затопило землю. Старцы остановились неподалеку от широкого барского крыльца. Управляющий несколько раз обошел вокруг них и остался доволен:
- Молодцы! Слово умное приберегите для встречи!
Старики стояли истуканами, понимая всю важность минуты. На площадь к ним сбегались со всех концов Тагила работные, женки и ребятишки. Притащились изробленные инвалиды и старики, много годов не слезавшие с печки. Всех сгоняли приказчики, уставщики, досмотрщики, десятники.