Три бородатых кержака, в дареных господских кафтанах из синего сукна с позументом по вороту и на полах, во главе с управляющим предстали с низкими поклонами перед мягким меховым узлом, втиснутым в сани.
- Извлечь! - раздался басовитый голос из узла.
Дядьки и егеря под восклицания толпы извлекли из саней чучело, завернутое в шубу, на которую напялен был широчайший ергак, с сибирским малахаем на голове. Где-то в глубине мехового воротника белело лицо.
- Поставьте на ноги! - прохрипело из узла.
- Ваше высокопревосходительство! - восторженно возопил Любимов.
Егеря бережно поставили Демидова перед иконой, горевшей позолотой на солнце. На ветру колебались хоругви. Из кадила, которым усердно размахивал дьякон, взвились синие витки дыма. Управитель услужливо снял с головы заводчика малахай и откинул воротник шубы. Перед тагильцами предстало румяное, сытое лицо Павла Николаевича с усталыми серыми глазами. Священник выступил вперед и, осеняя иконой прибывшего барина, испуганным голоском речитативом изрек:
- Благословен ваш приезд, ваше высокопревосходительство, господин егермейстер двора его императорского величества, кавалер…
Попик запнулся, запамятовав дальнейший титул Демидова, и, чтобы отвести грозу, возопил на всю площадь.
- Ваши подданные счастливы зреть вас в здравии и в расцвете сил! - Священник переглянулся с дьяконом, и тот, а за ним и хор рявкнули:
- Многая ле-е-та-а!.. Многая ле-е-та-а!..
Под возгласы хора вдруг грозно ахнула пушка: над площадью загремело-загрохотало, над толпой с визгом пронеслись осколки: к счастью, ребят не задело, но пушкарь Ивашка завыл от боли: ему оторвало руку. От большого заряда пушку мгновенно разнесло, дым поднялся волной.
Демидов в страхе зажал уши, тяжело упал и покатился в сугроб. Народ бросился врассыпную. Развевая бороденкой, перепуганный священник, зажав под мышку икону, проворно юркнул в церковный притвор и часто-часто закрестился:
- Свят, свят! С нами бог и всемилостивая защита!
Дьякон брякнул кадилом, хотел снова рявкнуть многолетие, но раздумал и махнул рукой:
- Светопреставление! И что, нечестивцы, надумали?
Дым постепенно рассеялся, все понемногу пришли в себя и с опаской стали сходиться к храму. Управляющий с егерями извлек барина из сугроба, и его под руки повели в дом. Егермейстер устало передвигал онемевшими ногами. Был он очень бледен и взволнован.
- На что же это похоже? - сердито выкрикивал он, и затуманенные испугом глаза его укоряли управляющего. - Это что же, своего властелина задумали загубить?
Дрожа в ознобе, Любимов не мог вымолвить и слова.
- Ва-ва!.. - мямлил и заикался он. - Пп-у-шку не до-гля-де-ли, ше-ль-ме-цы!
- Бездельники! - взвизгнул, переступая порог прихожей, Демидов. - Я вас закатаю, всех перепорю!..
Внутри у него все кипело и клокотало. В приемной на скамьях в ожидании барина сидели лесничие, приказчики, кафтанники, пристав. При появлении хозяина их словно ветром сдуло со скамьи. Они разом вскочили и дружно низенько склонили головы.
- А, воры, расхитители! Вот ты! - заревел Демидов и схватил за седую бороду старика приказчика, который рабски верно отслужил на заводе добрых полвека. - Много нахапал? Сказывай! - Резким движением он рванул его вправо-влево, отчего голова старика мотнулась, а на глазах выступили слезы.
- Батюшка! - вырвал из рук Демидова бороду и упал ему в ноги приказчик. - Еще деду вашему я служил и кафтаном от него награжден. Да мы живот свой, батюшка, готовы за вас положить!
- Врешь, стервец! - оттолкнул его Демидов и пошел дальше. За ним поспешил Любимов.
- Ваше высокопревосходительство, успокойтесь! Ради бога, успокойтесь! - с отчаянием взмолился он, обретая наконец дар речи. - Здесь собрались только самые преданные ваши слуги, верноподданные!
- Раздеть! - закричал заводчик.
Джеме, следовавший по пятам господина, молча стал разоблачать его. К нему на помощь угодливо бросился Любимов. Он встал на колени и осторожно стащил с Демидова большие валяные сапоги. Управляющий все еще боялся хозяйского гнева и, с готовностью перенести огорчения, преданно и заискивающе смотрел ему в глаза. Однако Павел Николаевич, видимо, израсходовал последние силы. От жарко натопленных печей Демидова разморило, по телу разлилась истома. Он осоловело взглянул на Любимова и примиренно прошептал:
- Чарочку!
Барина бережно взяли под руки и повели в одних чулках в столовую. Только подошли к двери, как она разом широко распахнулась и на пороге с подносом в руках встала веселая, румяная Глашенька.
Демидов сразу встрепенулся, лицо стало умильным. Он улыбнулся и потянулся к отпотевшему графинчику с водкой.
- Ах, боже мой, и что за красавица такая? Откуда она? - не сводя глаз с девушки, подобревшим голосом заговорил он.
Вперед выступил управляющий и смиренно склонил голову:
- Моя дочь, ваше высокопревосходительство. Увидела ваши напрасные треволнения и выбежала навстречу.
- Вот молодец! Вот умница! - любуясь Глашенькой, похвалил Демидов и осторожно взял девушку за подбородок. - Не знал я, что у тебя, борода, такая раскрасавица дочь! - закончил он совсем мирно, залпом хватил чарку хмельного и повеселел.
Сутки отсыпался Павел Николаевич с дальней дороги. После отдыха его свели в баню, знатно выпарили, размяли вялое тело, умыли, уложили, как восточного властелина, на мягкую софу в предбаннике, поставили перед ним наливки и разложили яства. Демидов сладко прищурил глаза и вдруг спросил Любимова, благосклонно хлопая его по плечу:
- Скажи-ка, хитрец, для кого дочку бережешь?
Управляющий затрепетал. Потупив глаза, он со скорбью в глазах ответил:
- Не доведет господь оберечь мое богатство. Больна моя доченька, ваше высокопревосходительство. Чахотка!
- Но ведь она румяна, как яблочко? - усомнился Демидов.
- В последнем градусе ходит, вот хворь на ланитах и горит-играет! Ох, и горько моему отцовскому сердцу такое выстрадать! - Управляющий сокрушенно вздохнул и перекрестился. - Да будет на все божья воля!
Павел Николаевич осторожно отодвинулся от Любимова, недовольно насупил брови.
- Что же ты раньше мне об этом не сказывал, а подослал с чаркой?
- Сама выбежала, ваше высокопревосходительство. Как завидела в оконце вас, так дух ей от радости и восторга захватило и, не спросясь, сорвалась навстречу.
Демидов ощупал свое полное, вялое тело и недовольно покосился на управляющего:
- Полагаю, на сей раз пронесло. Боюсь заразы. Не скрываюсь, боюсь! Ты убери ее подальше от моих покоев. Да и сам ко мне близко не подходи!.. Жаль, весьма жаль, красива клубничка, румяна, да опасна!
Любимов рабски пролепетал:
- И на глаза хворую не пущу!
В тот час, когда Демидов наслаждался банным теплом, в курной избушке, крытой дерном, отходил пушкарь Иванка. Горщики донесли его до хибары и уложили на скамью. Сердобольные женки обмыли рану, перевязали, да уже поздно: кровью изошел старик. И когда Демидов вспомнил о нем и вызвал пушкаря на суд, ему доложили:
- Иванушка приказал долго жить. Антонов огонь прикинулся, и умер, бедолага. Перед господом богом он теперь слуга!
- Некстати поторопился! Не расчелся за содеянное с хозяином и грех в могилу унес! - недовольно сказал Демидов.
Работные стояли молча, опустив головы. Кипело у них в груди, да что скажешь барину, когда у него сердце каменное, а душа червивая? Эх-х!..
Демидов словно не видел тяжелой жизни работных. Приходя в темные холодные цехи, он подолгу присматривался к работе. Впервые Павел Николаевич увидел и рассмотрел пышущие жаром домны, обжимные молоты, людей же он как будто не замечал: держался высокомерно, ни с кем не вступал в разговор. Старый литейщик, который знавал отца и деда его, не утерпел и смело подошел к заводчику.
- Ваша милость, поглядите на защитку! Совсем погорела от огня! - обратил он внимание Демидова на кожаный фартук. По запекшемуся лицу рабочего лил пот, ворот ветхой рубахи был расстегнут, большие жилистые руки устало повисли вдоль тела. Глянув на чумазое, покрытое потом и сажей лицо литейщика, заводчик брезгливо отвернулся от него и, оборотясь к Любимову, спросил:
- Чего он хочет?
Управляющий потупил глаза, заюлил:
- Он говорит, защитка погорела! Сами изволите видеть, ваше превосходительство, как им не погореть в таком пекле. Разве напасешься?
Рабочий шаркнул по чугунным плитам пряденьками и снова очутился перед лицом хозяина.
- Это верно, она долго не выдерживает, но ведь давненько ее меняли. А нам каково, тело запекается. Поглядите, кожа лопается! - настойчиво говорил литейщик, размахивая снятой войлочной шляпой.
- Любимов, о чем говорит этот холоп? - багровея, спросил Демидов.
Моргая глазами работному, чтобы он ушел, управляющий угодливо передал заводчику:
- Ваше высокопревосходительство, он просит, чтобы чаще меняли защитки.
- Хоть раз в год! - добавил литейщик.
Демидов хмыкнул носом и снова отвернулся.
- Передай ему, Любимов, что этого делать нельзя! - сердито сказал Павел Николаевич. - Стыдно разорять хозяина. Эка важность, подумаешь, если запечется от жара лицо раба! Ведь ему не в полонезе идти! - улыбнулся своей шутке Демидов.
Любимов слово в слово повторил речь барина, стараясь всей своей грузной фигурой оттеснить рабочего.