Во дворце было пустынно, только слуги мелькали бесплотными тенями по залам и переходам. Овдовевший Николай Никитич жил в палаццо один-одинешенек. Сыновья Павел и Анатолий пребывали в Париже. Санкт-петербургская главная контора по указу Демидова слала им большие суммы. Старший, Павел, вел рассеянную жизнь, стараясь прошуметь среди французской знати, а младшенький, тринадцатилетний Анатолий, изучал науки в лицее. Оба совсем оторвались от родной земли, не знали ее, потеряли в себе все русское.
Орелка провел уральца в прохладную комнатку. В распахнутое окно виднелся цветущий сад. Указав на широкий диван, слуга предложил:
- Вот тут и располагайтесь, Александр Акинфиевич.
Но Любимову было не до отдыха. Он сидел у окна, смотрел в сад и думал о хозяине.
"Гляди, куда ведут пути человеческие! Строитель заводов Никита Акинфиевич сам не гнушался работой, а сынки Николая Никитича не знают, где и заводы их, не пекутся о них, а живут, яко птицы небесны. Тунеядство? Но то самим господом богом заведено: одним век свой на работе маяться, а другим - в богатстве и роскоши пребывать!" - старался он оправдать паразитство своих господ.
Голова тагильца кругом ходила - слишком много необычного довелось ему видеть в этот день. То глаза Мариэтты-служанки чудились ему, то дивный торс Геркулеса, то купальщица Донатти, или вставал разодетый, важный Орелка, все еще сохранивший в себе русскую мужицкую душу.
Так незаметно и задремал гость.
Позвали Любимова к хозяину на другой день. Николай Никитич принял управителя в большой светлой гостиной. Подходил к ней тагилец с замиранием сердца, - сказалась давняя рабская привычка. Демидов сидел в глубоком кресле, ссохшийся, сутулый, с впалыми щеками. Ему было немногим более полусотни лет, но старческие немощи одолели его. Тусклыми глазами он посмотрел на управителя и благосклонно протянул ему худенькую руку, сверкавшую драгоценными перстнями. Любимов почтительно поцеловал ее.
- Здравствуй, - приветливо сказал Николай Никитич. - Ну, как в нашем уральском царстве поживают подданные, холопы мои?
Любимов почтительно стоял перед ним, покорно склонив голову. Ему было жалко немощного хозяина и страшно перед ним. Маленькое, незначительное лицо Демидова, тщательно выбритое, с зачесанными вперед височками, выглядело старчески.
- Только вашими милостями и процветаем, господин наш! - льстиво заговорил управитель. - Заводы пребывают в прибылях и в изрядном устройстве по радению вашему.
- Ты мне о медном руднике скажи. Все ли благополучно?
- Грозит затопление, спасать надо, машину ставить новую, но коштовато весьма! - робко доложил Любимов.
- Ты не о расходах пекись. Ведомо тебе, что здоровье и жизнь самого ничтожного холопа моего дороже мне всего! Истомлюсь, если дознаюсь о беде. Найди искусника в гидравлике и в механике, дабы отвратить бедствие на шахте!
Хотя хозяин и делал вид, что тревожился о работных, но управитель чутьем понял, о чем на самом деле тужил он.
- Иноземцы дорожатся, господин мой, да и внедряться не хотят в нашем краю. Пример - Ферри! Да и кто их знает, сколь способны они на разумные дела. Шумят, хвалятся, а толку мало. Видимость одна!
Александр Акинфиевич говорил медленно, внимательно поглядывая на Демидова, стараясь по выражению его лица понять, угодил ли ему своей речью.
- У нас, на Камне, есть свои два крепостных умельца: Ефимка Черепанов и Степанко Козопасов. Они взялись с водою справиться и предлагают свои прожекты: в конторе рассмотрели их, все выходит умно, но к опытам не возымели смелости допустить мастеров, господин.
- Что же такое? В чем дело? - недовольно поморщился Николай Никитич.
- Машины, которые надуманы нашими умельцами, разные. Они отменят собою конские табуны, конюхов, - ни к чему сие окажется. То великий резон! Экономия. Но возведение каждой машины обойдется, господин мой, не менее как по семи тысяч рублей ассигнациями!
- Дорого! - вспыхнув, перебил докладчика Демидов. - Однако не семи тысяч жалко, а так разумею, наши доморощенные гидравлики все по глазомеру строят, а сие может подвести. И деньги наши трудовые впусте окажутся израсходованными. Ай-ай, семь тысяч! Подумать только! - заохал хозяин.
"Но в руднике же люди могут погибнуть!" - хотел вымолвить Любимов, но вовремя прикусил язык и, слегка заикаясь от волнения, сказал:
- Все так, господин мой, подлинно жалко такие деньжища кидать, но горше будет, если шахта обрушится и миллионы пудов меди от нас уйдут. Разор чистый!
- Разор! - согласился хозяин и неспокойно заворочался в кресле. - А скажи, сколько времени потребно на работу наших механиков?
- Просят сроку год! - ответил Любимов.
- Ох, горе, разоряют! А все жалости мои человеческие к холопам! - пожаловался Николай Никитич. - Но что же делать, если другого выхода нет. Пусть стараются, а который устроит машину ранее, объявить от меня особую награду. Ну, с сим делом покончили…
Демидов устало отвалился на спинку кресла, полузакрыл глаза. Управитель боялся пошевельнуться; так и длилось тягостное безмолвие.
- Ах, ты еще здесь! - поднял наконец голову хозяин. - Еще не все. Отправляйся на мою фабрику, где шелк прядут. Огляди! Может, чему и научишься для наших уральских заводов. Иди! - Он протянул руку, Любимов облобызал ее, и Николай Никитич снова устало закрыл глаза…
Управитель Нижне-Тагильского завода побывал на шелкопрядильной фабрике Демидова. На окраине Флоренции, в глухих скученных кварталах над рекой Арно, в тесноте гнездились грязные приземистые здания, сложенные из серого камня. Александр Акинфиевич, вступив за порог одной из таких трущоб, с минуту ничего не видел, так мало было света в низком мрачном помещении, по которому разносился ритмичный шум веретен. Казалось, в полутьме гудел потревоженный улей. Привыкнув к скудному освещению, тагилец увидел несколько десятков бледных, изможденных итальянок, стоявших у грубых ткацких станков, на которых в пору было бы работать сто лет тому назад. Среди изнуренных работниц было много детей, мальчиков и девочек десяти - тринадцати лет.
"Гляди, что творится, - и тут без ребят не обходится фабрика!" - подумал Любимов и обратился к худощавой, с ярким нездоровым румянцем на щеках работнице:
- Скажи, милая, хорошо ли тут работается ребятенкам?
Сопровождавший управителя Орелка перевел итальянке его вопрос.
Женщина угрюмо посмотрела на Любимова и еще угрюмее кивнула в сторону станков. За ближайшим из них мальчик, работая, стоял на табуретке, - так мал был этот хилый, с длинной худой шеей ребенок, кормилец семьи! Таких, впрочем, немало усмотрел тагилец за станками.
- А все-таки ты спроси ее о ребятенках! - снова попросил он Орелку.
Демидовский холоп с важным видом опять обратился к работнице. Она сверкнула сердитыми глазами и что-то вызывающе ответила.
- Дьяволица, как смеешь ты так говорить! - испуганно прикрикнул Орелка. - Дознается о том хозяин, худо будет!
Любимов схватил демидовского слугу за полу.
- А скажи мне, дорогой, что она ответствовала? Больно нехорошее?
Орелка в нерешительности топтался на месте.
- Кто их тут разберет! - недовольно проворчал он.
- Ну скажи, милый! - не унимался тагилец. - Мы оба холопы у одного господина, и нам все должно видеть и знать!
- То верно! - согласился Орелка и оглянулся. - Вишь, разошлась сия паскудница на хозяина. Хорошо, говорит, ребяткам живется у Демидова: с утра до ночи тянет он шелковую пряжу из жил маленьких детей!
- Ух ты, сатана, что клепает на господина! - вспылил Любимов.
Из-за недостатка воздуха в помещении он тяжело хрипел, задыхался: давала себя знать одышка.
- Идем отсюда! - предложил Орелка. - Поглядели, и хватит!
- Голодная рвань, а тож - свое суждение имеет! - все еще не мог успокоиться управитель. - Не хочешь за кусок хлеба робить, не веди сюда дите! Вольно же тебе!
- Э, нет, Александр Акинфиевич, то не выйдет! Ребячий труд самый дешевый. А хозяева фабрик только и думают побить своих конкурентов низкой ценой на ткань! - Орелка говорил медленно, рассудительно. - Где найдешь дешевле рабочую силу, если шелкопряд получает гроши? Ни мяса, ни молока не видят эти детки, вот женки и пыхтят недовольством! Так живут по всей Ломбардии эти хлопотуны. А как обойтись тут без ребятенка? Хотели запретить, так Николай Никитич и здешние фабриканты выставили свое суждение: тонкость шелковой ткани требует нежных пальцев, а они только и бывают в отроческом возрасте!
- Согласен. Умно рассудили хозяева! - одобрил Александр Акинфиевич суждение Орелки; не знал он того, что холоп про себя хмуро подумал: "Умно? Ишь ты! Из-за нежных пальцев убивать ребят, как рогатый скот у нас в России бьют из-за кожи и сала!"
Жилось слуге у Демидова сытно, привольно, но дух у Орелки все еще сохранялся непокорный. Не любо его сердцу было холопство! Так и жил он раздвоенно, почитая и в то же время ненавидя своего господина. Бывали минутки, когда у него вспыхивало стремление к побегу, но он сейчас же старался погасить его. Тяжело вздохнув, повел он Любимова к экипажу.
- А шелк какой, нежнейший, с ясными отливами, ткут на фабрике нашей! Ни в жизнь никому тут не сравниться с Демидовым! - оживленно заговорил Орелка, стараясь развеять мрачное впечатление от фабрики.
Они ехали в экипаже через всю Флоренцию, где каждый камень был напоен солнцем, согрет им и где высились чудесные дворцы, но среди всего этого богатства и веселья не было места простому рабочему человеку!
Придя к Николаю Никитичу, Любимов льстиво расхваливал фабрику и тем обворожил хозяина.