- Что ж, можно рассказать о сем умельце! - Старик приладился поудобнее и тихим голосом начал свою бывальщину: - В старинушку, Ефим Алексеич, об огне среди горщиков так сказывали: "На гору бежит, а под гору не идет!" То верно было, а вот, поди ж, нашелся человек и сумел огонь заставить под гору бежать! Умелец тот был Иван Иваныч Ползунов, солдатский сын. А рожден он был в городе Катеринбурхе в большой нуждишке, ох, в какой бедности, не приведи бог! В ту пору Василий Никитич Татищев открыл на заводе горную школу, вот и попал в нее наш Иванушка. Выдали ему кафтанишко сукна сермяжного с красными обшлагами, да шубу овчинную, покрытую полотном, да добрую суконную шапку с красным околышем. Носи три года, солдатский сын! Носи и учись! А учился он знатно: и буквари, и часословы, и псалтыри превзошел и грамотен стал. А что на пользу нашему делу, то сей отрок вскорости уразумел: арихметику, действия циркуля и линейки и начертание фигур разных, кои в механике применимы.
Любознателен был Иванко, ой, как любознателен! Рядом со школой сараюшко строен был, а в нем вододействующее колесо, кое орудовало на кузнечную фабрику! Вишь, паренек и повадился бегать в сараюшку да разглядывать, что к чему? Механика - дело умное, учитель и пояснил школьнику: "Что есть механика? Механикой речется наука движения и наука, показующая способы к подниманию тяжестей".
Иванко призадумался, а потом - к учителю и спрашивает:
"А скажи-ка, батюшка, одна вода двигает махины или есть еще сила?"
Учитель на то ответил солдатскому сыну:
"Огонь - сила еще большая, чем вода, падающая на колесо! Но то разумей, сын мой, что огненные машины потребуют дров много, хлопотны и дороги несказанно".
Задумался Иван, посиживал часто у печки и глядел на котел. Видит, вода клокочет, накроет его крышкой, и такая сила у пара, что и крышку сдвинет!..
Уралко смолк, прислушался. Трещала лучина в светце, нарушая глубокую тишину.
- Ты чуешь аль спишь? - спросил он Черепанова.
- Под сердцем огнем зажгло от словес твоих, а ты говоришь "спишь", - обидчиво отозвался плотинный.
- А коли так, дале слухай и что к чему - на ус мотай!
Дед снова мерным, теплым голосом повел свой рассказ:
- Вскорости Иванке Ползунову пришлось покинуть школу и стать на завод "механическим учеником". А начальство ему выпало толковое, умное - заводской механик Никита Бахарев. Многое знал он и обратил заботу Иванки на двигательную машину. "Гляди! - сказал он мальчонке. - Испокон веков на всех заводах, на всем белом свете все творят руки человека! Есть, правда, и механизмы, но только они там применяются, где требуется великая сила. А главное, механика всегда там ход имеет, где предмет труда испокон веков не обрабатывался рукою человека. Вот оно что! Ну, а уж известно, что есть самая большая сила на заводе, - водяное колесо! Хотя вода - сила большая, но завод-то сам крепко из-за нее к плотине привязан. Тут и поглядывай, братец, на небушко, как дождик, как снежок, - известное дело, все от воды зависит!.." Может быть, Бахарев да Иванко надумали бы машину новую, потому пять лет Ползунов при нем "механическим учеником" состоял, но в ту пору в Катеринбурх наехал главный командир Колывано-Воскресенских заводов и отобрал для работенки на Алтае немало горных офицеришек, мастеровых, плавильщиков. А с ними уехал асессор Андрей Порошин, преумный человек и знаток рудного дела. Он и Ванятку Ползунова с собой прихватил…
Затаив дыхание, Черепанов слушал старика, но Уралко вдруг снова смолк. Провел ладонью по высокой лысине, вспоминая прошлое, вздохнул:
- Память-то короткая стала. Всего толком не расскажешь. Только Иванко и на Алтае не оставил своей мысли. Все думал о паре. Видишь, надумал он водяной двигатель сменить паровой машиной. Шутка ли! Но что из этого выходит, пораскинь головой, Ефим Алексеич. Главная суть выпала ему: огонь слугою к машинам склонить, а к этому, решил он, все немудрые машины, срубленные топором из дерева, - в слом, а машина паровая должна быть сроблена из металла! Скоро сказка сказывается, да не легко дело робится. Много болотин да буераков Иванке пришлось одолеть. Все иноземцы высмеивали: не русского ума это дело! Ну, известно, мешали, как могли. Довелось Ползунову и в Санкт-Петербурге побывать. И на счастье, хвала господу, раздобыл он сочинения самого Михаилы Ломоносова. Тут уж начитался всласть и большое уразумел.
Вернулся он в Барнаул и взялся за свой подвиг Одно дело машину задумать, вычертить, другое - выстроить ее, да в ход пустить, да чтобы люди поверили! Человек только тогда поверит, когда своими глазами увидит да руками пощупает! Вот и он - недоедал, недосыпал и в дождь и в морозы спешил-торопился сладить свою машину. А сладить нелегко: то этого нет, то другого. Только медные цилиндры отлили, а котел пришлось робить в Катеринбурхе! Эвона что! А тут и начальство не в духе: больно много беспокойства и забот причиняет затея шихтмейстера. Ну, скажем прямо, мешает спокойно им жить. Да и сам наш штукарь горел на работенке, стал его донимать сухой кашель, - выходит, здоровьишко пошатнулось!
И вот подошла зима лютая, а в декабре, пожалуйте, машина готова! Тут приступили к пробе, и машина заработала. Пошла, братик ты мой! - веселым голосом заговорил Уралко. - Пошла! Пошла! Взял свое Иванко Ползунов! Хоть потом начались доделки, переделки, не без этого новое дело ладится, но только свое сделал наш механикус! Ну, а дальше!.. Дальше…
Старик развел руками. Замолчал. Безмолвствовал и Ефим. За окном засинело: занимался поздний зимний рассвет. Ефим послюнил пальцы, погасил желтый огонек. В горнице потемнело, но за окном, на фоне синей утренней зари, резче выступили контуры заиндевелых березок.
По начавшемуся за окном движению Уралко догадался, что наступает утро.
- Вот и еще день бредет, а я живу и живу себе! Ох, господи! - тяжело вздохнул он и улыбнулся. - Ты, Ефим Алексеич, не гляди на мои немощи, добивайся своего. Не для себя человек трудится, а для всего народа!
- Верное слово твое, дед! Трудна моя путь-дорожка, а пойду по ней. В том - верное слово! - отозвался плотинный. - Ну-ка, отец, поспи немного, а я схожу на плотину.
Он надел полушубок, рукавицы и вышел на улицу. Упругий ветер гнал с гор колючую поземку. Спорким шагом мастерко вышел на дорогу и зашагал к заводу. На взлобке он нагнал бабу. Чудеса: женка везла на саночках парня.
- Ты куда? Парень велик, а ты ребячьей забавой его занимаешь! - улыбнулся Черепанов заводской женке.
- Известно куда! К Высокой! - угрюмо отозвалась баба. - Не забава выпала, а горе-злосчастье! Парень велик, а ум у него мал. Изоська, глянь на дяденьку!
К плотинному повернулось ухмыляющееся лицо идиота.
- Да он юродивый! Зачем его тащишь на горку, матка?
- Кому юродивый, а Демидовым работничек! Все люди на работу, вот и его - на разбор руды!
Ефиму стало не по себе.
"Ну и хозяева, и блажного не пощадили! Скареды!" - с неприязнью подумал он о Николае Никитиче и обратился к женке:
- Ты пусти мальца, он и сам до Высокой добежит.
- Милый ты мой, не знаешь моего Изоську! Под плети угодит. Запорют! По осени беда с ним вышла. Везла я его в саночках, да не довезла и говорю: "Ну, сынок, слезай, теперь добегишь и сам. У меня квашня доходит". Уехала, а он замешкался. Ну, известно, дурак - дурак и есть!.. А замешкался - шибко били розгами. Били и приговаривали: "Не опаздывай! Не опаздывай!" А мне-то, матери, каково! Ох, и горько!..
Баба всхлипнула и заторопилась.
"Вот он, крест тяжелый!" - с тоской посмотрел вслед ей Ефим и, сам не замечая того, пошел по дороге к Высокой.
Навстречу ему неслись двуколки, груженные рудой. Краснощекие девки озорно покрикивали:
- Эй, берегись, пестун, раздавлю!
И в самом деле, они вихрем неслись под гору, взвизгивая, крича, ободряя себя и коней. Возчицы стремились на двуколке обогнать друг друга, и колеса, как по острию ножа, быстро пробегали по кромке разреза. Миг, и все - конь, и всадница, и руда - полетит под откос! Не собрать костей!
"Лихо, но неразумно!" - подумал плотинный и хотел окрикнуть гонщиц, но в эту пору раздался пронзительный крик. Ефим кинулся вперед, и кровь его заледенела при виде страшной беды. Под колеса бешено несущейся двуколки угодил мальчонка, разбиравший руду. Его изломало, искровянило, и он, онемев от боли, сгоряча пополз по дороге.
Из отвалов набежали люди, подняли парнишку:
- Да это сынок Кондратьевны! Эка неудача!
Только и сказали. Молча отнесли несчастного в сторонку и положили, а сами за работу.
- Что же это вы, братцы? - обидчиво окликнул горщиков Ефим.
- Э, все равно пропал парнишка! Кому теперь нужен такой калеченый! По скорости отойдет, не мешай ему в смертный час!
И снова по дорожкам вперегонки ехали гонщицы, будто ничего не случилось. Черепанов поразился:
"Эх, и край: горы каменные, а люди железные!"
Он подошел к мальчугану и заглянул в его бледное, обескровленное лицо. Ребенок открыл страдальческие глаза. Ефим присел рядом.
- Больно? - спросил он, ощупывая ноги и грудь мальчика.
- Ой, как больно, дяденька! Все больно! - тихо прошептал тот. - Только ты уж мамке хоть до вечера не говори о беде. Разревется да убиваться станет. Жалко мне ее! Безбатьковщина. Нынче я и был хозяин…
Он снова закрыл глаза и протяжно застонал.
- Погоди-ка, я тебя до избы донесу! - сказал плотинный, взял маленькое худенькое тельце и легко понес под гору.