Рыжанка, будто не слыша слов своей госпожи, не двигалась с места. Застыла. С минуту длилось глубокое молчание. И вот наконец вздох вырвался из ее груди. Она вспыхнула, встрепенулась и, медленно-медленно поплыв по кругу, как белыми голубиными крылышками, затрепетала поднятыми ладошками и пошла в пляс. Дуняша закружилась, и Демидовым показалось, что все плывет вместе с ней по воздуху. Покачивая головкой, Дуняша прошла мимо Николая Никитича и метнула в него взглядом. Никто не знал, что горько, очень горько на душе девушки. На жаркие щеки красавицы выкатилась слеза, а Демидову почудилось, что из-под густых темных ресниц ее блеснул и покатился камень-самоцвет. Он крепко сжал руку жены и прошептал в упоении:
- Полюбуйся, она чародейка!
Лицо его супруги потемнело, она метнула завистливый взор на Рыжанку, а та, топнув ножкой, стала отплясывать русскую. Молодое и гибкое тело колебалось в пляске, как жгучее пламя. Демидов неспокойно завертелся. Расширенными глазами он смотрел на Дуняшу и не пропускал ни одного движения. Плясунья снова замедлила темп и перешла на тихое, медленное движение. Идя по кругу, девушка счастливо улыбалась, может быть тому, что пляска прошла, как песня спелась. И снова Демидов уловил ее жаркий взгляд.
- Хороша! - шумно выдохнул он. - Посмотри, Лизушка, на ресницы. Густые, темные, оттого и глаза горят, как звезды!
Елизавета Александровна вскочила, румянец отхлынул от ее лица.
- Вы забываетесь! - гневно прервала она мужа. - Разве можно при холопке вести подобные речи!
Дуняша встряхнула золотой головкой и стихла. Опустив глаза, чего-то ждала.
- Александр Акинфиевич, - нарочито громко сказала Демидова. - Увести ее! Больше сюда не присылай. На черную работу! Не плясать ей надо и не очами сманивать, а камень-руду отбирать!
Управитель почтительно выслушал приказ госпожи. Николай Никитич спохватился, хотел что-то сказать, но под сердитым взглядом жены потух и отвернулся.
Демидовы возвращались с прогулки, кони бежали ровно, тихо пофыркивая. Пруд застыл зеркалом, дышал прохладой. Солнце склонилось за высокие дуплистые ветлы, и по прозрачной воде разлились золотистые потоки. Из экипажа открывался чудесный вид на окрестные горы, окрашенные закатом в розоватый цвет, на синие ельники, на заводской городок. Демидова близоруко щурилась на пруд, на сияющую под солнцем листву. Лицо молодой женщины раскраснелось.
- Николенька, что за вечер!
Коляска слегка покачивалась на рытвинах, но Демидов с важностью держался прямо. Он равнодушно рассматривал темные избы работных, молча проезжал мимо женщин, выбегавших на дорогу, чтобы посмотреть на барский выезд. Они поясно кланялись господам, развалившимся в экипаже, и долго провожали их угрюмыми взглядами. Хозяин не отвечал на поклоны: к своим крепостным он относился так же равнодушно, как и к деревенскому стаду, которое бродило на поскотине. Самодовольство и самовлюбленность переполняли его сытое, здоровое тело. Втайне он почитал себя властелином небольшого герцогства или даже королевства, где ему дано право упиваться властью над своими подданными. Поклоны и лесть он принимал как должное. И сейчас, сидя рядом с разрумянившейся от свежего воздуха супругой, он внимательно, по-хозяйски разглядывал свои владения и встречных. Оборони того бог, кто вовремя не смахнет шапки перед господином и не поклонится низко…
Вот и широкий мост. Кони свернули вправо и застучали копытами по звонкому настилу.
- Э-гей, пади! - раскатисто закричал кучер, но чем-то напуганные лошади стали пятиться и коситься злобными глазами. Правая пристяжная запуталась в постромках, и все разом перемешалось. Коренник сердито зафыркал, стал рваться вперед, но крепкие руки кучера осадили его.
- В реку опрокинут! Ой, в реку, Николенька! - в страхе закричала Демидова, хватаясь за мужа.
Заводчик подался вперед и сильным кулаком саданул кучера в спину.
- Эй, что случилось?
- Да ведь кони испугались, барин! Слепой нищеброд тут сидит, попрошайка, вот тройке не знай что и померещилось! - взволнованно заговорил слуга.
- Что за нищеброд? Откуда он взялся? - гневаясь, закричал Демидов. - Да как он смел!
- Да то наш заводской старик; был отменный литейщик, да у домны глаза ему выжгло, вот и негоден стал! - стараясь утихомирить гнев хозяина, сказал кучер.
- Нет несчастных в моем имении! Поклеп молвил! Слава господу, все при месте и хлебом сыты!
- Что верно, то верно, - угодливо отозвался кучер и, соскочив с облучка, бросился к упряжи. - Ну, ну, стой, окаянная! - набросился он на пристяжную.
Совсем близко у края моста сидел старик в серой посконной рубашке, без шапки, и держал на коленях деревянную чашку. Его не беспокоили ни топот коней, ни крики кучера.
- Подайте на пропитание, добрые люди! - протяжно запросил он.
- Эй, кто ты и откуда? Подойди сюда, старый филин! - подозвал Демидов старика.
Заслышав голос заводчика, нищий вдруг встрепенулся, поднялся и засеменил на зов. Он подошел к экипажу, склонил голову:
- Подайте Христа ради…
- Из какого завода прибрел? - строго спросил хозяин.
Старик быстро поднял голову, добрая улыбка внезапно преобразила его лицо.
- Ох, господи! Никак Николай Никитич! Батюшка, вот где довелось тебя услышать! - обрадовался старик, и на глазах его блеснули слезы умиления.
- Не знаю тебя, холоп! - строго прервал его Демидов. - Всех бродяг на больших дорогах не упомнишь!
- Аль не узнал, хозяин? - взволнованно вскрикнул нищий. - Да я же Уралко. Учитель твой! Помнишь, батюшка? - Несчастный слепыми глазами уставился в заводчика. Вместо глаз - зарубцевавшиеся раны.
- Николенька, мне страшно! Вели скорей ехать! - закричала Демидова.
- Живей, ты! - набросился хозяин на кучера и, повернувшись к слепому, холодно ответил: - Что-то не упомню такого! Мой учитель не может быть нищим! Неправда, что ты наш, заводской! Убрать с моста бродягу! - рассвирепел Николай Никитич.
На счастье ямщика, постромки распутались, кони стали на место, успокоились.
- Эй вы, серые, понесли! - зычно прокричал ямщик.
В вечерней тишине свистнул бич, и коляска покатилась. Из дрожащих рук нищего выпала чашка и угодила под колеса. Кони прогремели по мосту и свернули к барскому дому.
А позади все еще стоял осыпанный пылью старик, грустно склонив голову.
На разубранном струге Демидовы доплыли по Чусовой и Каме до Усолья, до старинных строгановских городков. Много дней стояли тишина и покой на вольном камском просторе. Елизавета Александровна впервые отправилась в свои прославленные вотчины. Захлебываясь от восторга, она поминутно восклицала:
- Смотри, смотри, Николенька, что за дивный край! И синие дремучие леса и зверь непуганый! Вот где батюшкино царство!
Она с гордостью хвалилась своими поместьями. И впрямь, вокруг простирался прекрасный край! Николай Никитич сидел с супругой в креслах, установленных на струге, подобно тронам, и любовался живописными берегами. Каждый поворот реки открывал их взорам места, одно другого чудеснее. Весна в эту пору была полной хозяйкой и на реке, и в лесу, и в сияющем голубом небе, по которому лебяжьими стаями тянулись вдаль облака. Воздух был чист, напоен запахом смолы, звуками и шумом реки и леса. Кругом все пело, в кустах без умолку щебетали и спешно вили гнезда птицы.
Когда плыли по Чусовой, она бурлила и пенилась в стремительном беге, яростно бросалась на скалы, злилась, шумела и разбивалась на мириады сверкающих брызг. Чусовая бушевала, гремела у частых камней - "бойцов" и на перекатах. Но вот струг вырвался на синюю Каму, и воды стали тихими и покорными. Осеняя их ровным шумом, над рекой, на высоких отвесных скалах, громоздились вековые лиственницы и кедры. Они раскидисто тянули к небу свои могучие косматые вершины. Как хороши и величественны были они в сиянии северного весеннего дня! Вот и глухая тропка вдоль берега, на ней еще не просохла земля, и совсем низко у береговой кромки едва-едва колышутся вереницы низеньких ветвистых березок.
Дивно! Эх, мать-природа, сколь благословенна ты! - не выдержал, чтобы не порадоваться, Демидов.
Но вовсе не благословенными были камские берега. От устья Чусовой плыть приходилось против течения, и приказчик пригнал к стругу ватагу оборванных, мрачных бурлаков. Они приладили к судну канаты, а к ним лямки и поставили его до утра на прикол, а сами разлеглись на прибрежном песке, подложив под голову кто котомку, а кто просто камень. Демидов сошел со струга и с любопытством разглядывал бурлаков. Были среди них молодые, крепкие, мускулистые и согбенные, иссушенные старики. Роднило их всех одно - тяжелая маята. От нее выглядели они злыми, изнуренными.
- Ты что, барин, так разглядываешь? - строго спросил старик, подняв взлохмаченную голову.
- Любопытно! - прищурился на него Николай Никитич.
- Завидуешь нашей доле? - дерзко спросил бурлак. - Айда, впрягайся в лямку и гуляй с нами! - Он насмешливо подмигнул товарищам, а в глазах под густыми нависшими бровями блеснули озорные огоньки.
- А куда пойдем? - не унимаясь, спросил Демидов.
- Известно куда: дорога наша пряменькая - от бечевы до сумы. От нас неподалеку, на твоем струге, полные закрома добра, а бурлацкий живот подвело с голодухи.
- Замолчи, галах! - высунулся из-за спины барина приказчик и прикрикнул на старика.
- Видишь, кричит, галахом обзывает, - спокойно отозвался бурлак. - А попробуй с нами на бечеве пройти, увидишь, как нужда скачет, нужда плачет, нужда песенки поет!
Демидов с брезгливостью посмотрел на босые, потрескавшиеся ноги бурлаков, отвернулся и пошел к стругу.
Всю ночь за бортом плескалась вода. На берегу горел яркий костер, подле него ласковый баритон душевно пел: