- Правда ли, что целый эскадрон курьеров от князя Репнина живет в Санкт-Петербурге?
Попов в замешательстве признался:
- До десяти наберется, ваше величество!
- А зачем вы их держите? - полюбопытствовала императрица.
- Нет приказаний светлейшего.
- Ах, так! Скажите князю, чтобы непременно сегодня ответил Репнину, что понужнее. А мне пришлите записку, в котором часу ваш курьер уедет!
Потемкин в ночь отправил курьеров, а отославши их, вызвал генерал-аудитора и раскричался:
- Почему не допустили ко мне гонцов? Расказню тебя, Демидов!
Николай Никитич молча проглотил обиду; все знали, что ругань была лишь для отвода глаз…
Раздраженный Потемкин снова целые дни валялся на диване. Сколько времени длилась бы неопределенность - неизвестно, но государыня вынуждена была покончить с этим. От побед на юге зависела судьба страны. Императрица решила через Зубова или Безбородко передать Потемкину приказ немедленно выбыть в армию, но ни тот, ни другой не осмелились пойти к нему с подобным поручением. Тогда Екатерина Алексеевна сама пошла в покои светлейшего и твердо объявила ему свою волю.
И странно: всегда своенравный, упрямый и строптивый, Потемкин на сей раз сделался кротким и послушным.
Двадцать четвертого июля он выехал из Царского Села с тяжелой тоской на сердце. Пожелтевший, мрачный, он со скорбью оглянулся на Санкт-Петербург и горестно вздохнул: "Придется ли сюда вернуться?" Отвалившись в угол кареты, Потемкин сидел безмолвно, с закрытыми глазами.
На первом привале, подойдя к экипажу, Демидов увидел, что из-под ресниц князя блеснули слезы.
- Что с вами, ваше сиятельство? - обеспокоенно спросил генерал-аудитор.
- Оставь, Демидов! И без тебя тяжело на душе!
Сказал и замолчал. Так и не вышел он из кареты, приказав везти дальше.
Восемь дней мчался на юг Потемкин, стремясь скорее попасть в Яссы. Адъютант Николай Демидов охрип от брани, разнося в пух и прах станционных смотрителей и торопя фельдъегерей скакать вперед по тракту с известием о проезде князя. На почтовых стоянках никого не допускали к светлейшему: он не хотел выслушивать доклады губернаторов, принимать генералов и представителей дворянства. Едва успевали сменить запаренных коней, как Потемкин уже нетерпеливо кричал:
- Гони!
Однако ни бешеная езда, ни широкие степные просторы, которые всегда его успокаивали, не приносили забвения. Угрюмый, молчаливый, он сидел в углу дормеза, устало опустив голову. Всегда любивший сытно и вкусно поесть, он долгое время не притрагивался к пище.
Чтобы развеселить светлейшего и заставить его есть, Николай Никитич пошел на некоторые ухищрения.
- Ваша светлость, вам надо перекусить да подкрепиться вином! - предложил он на одной остановке.
Потемкин молчал.
- Здесь приготовили для вас хороший ужин! - не отставал адъютант!
- Поди прочь! - заревел в гневе светлейший.
Но Демидов знал нрав Потемкина и не убежал от брани. Он смолчал, а через полчаса снова подскакал к дормезу и, наклонясь к окну, вкрадчиво проговорил:
- Тульские гольцы имеются, только что из воды, а калачи еще горячие. Право, все это стоит внимания вашей светлости!
Стекло в дормезе опустилось. Николай Никитич заговорщицки посмотрел на Потемкина и умильным голосом продолжал:
- Алексинские грузди и осетровая икра заслуживают вашей снисходительности!
- Гм!.. - поперхнулся светлейший и сделал рукой протестующий жест.
- Есть и ерши крупные, животрепещущие, так и просятся в уху!..
- Сатана! - выкрикнул Потемкин и высунулся в окно. - Что там еще?
- Сверх того, ваша светлость, здесь, на станции, мигом приготовят и яичницу-глазунью!
- Стой! Вели открыть карету! - сдался наконец Потемкин, соблазненный заманчивыми блюдами.
Он вышел из дормеза, вытянулся во весь богатырский рост, сладко зевнул:
- Ну, веди, Демидов!
Они пошли к почтовому дому, где на столе ждали сытные яства: уха из ершей, горячие калачи, яичница-глазунья и превосходное вино.
С Потемкина сняли дорожный плащ, он сел в глубокое кресло в тяжелом изнеможении. Адъютант и слуга придвинули к нему блюда. Светлейший стал есть. В горнице все молчали, пока он насыщался. Утолив голод, Потемкин кивнул Николаю Никитичу:
- Флягу с водкой!
Он налил бокал водки, выпил, и взор его оживился. Взяв с тарелки редьку, князь отрезал от нее толстый ломоть и жадно закусил.
- Знаешь, Демидов, тут каждое блюдо так и просится в рот. Право, я начинаю бояться за свой желудок!
Он поднялся из-за стола и приказал отнести в дормез редьку.
- Едем дальше! - коротко сказал он и пошел к выходу…
Снова вихрем понесли кони, но и после сытной еды Потемкин не повеселел. Он вздремнул, а когда проснулся, пожаловался Демидову:
- Не пойму, что со мной. Все нутро жжет. Вели остановить коней!
- Вот, кстати, и Чернигов, ваше сиятельство. Можно отдохнуть!
И впрямь, навстречу путешественникам со взгорья поплыл торжественный звон колокола.
- Где это? - спросил Потемкин.
- Встречают, ваше сиятельство. Звонят в церкви Иоанна Богослова!
- Приятный звон…
Под гуденье колоколов Потемкин въехал в Чернигов. Чувствуя себя больным, он пролежал много часов в постели и все время велел звонить в колокол, а на утренней заре вновь пустился в дорогу.
- Демидов! - наказал Потемкин, уезжая. - Поручаю тебе столь приятный звоном колокол стащить со звонницы и отправить в Екатеринослав!
Николай Никитич поскакал выполнять приказ князя. К полудню шестисотпудовый колокол спустили с колокольни, погрузили на особые дроги и повезли. Старушки со слезами провожали колокол.
Не обращая внимания на их жалобы, Демидов стегнул по коню и понесся нагонять светлейшего…
Несмотря на бешеную скачку, Потемкин опоздал в Яссы. За три дня до его приезда князь Репнин подписал в Галацах предварительные условия мирного договора с Турцией.
Узнав об этом, Потемкин рассвирепел. Он вызвал к себе Репнина и при генералитете набросился на него с упреками.
- Кто дал вам право на подобные действия? Что вы сделали? - в гневе закричал Потемкин.
- Светлейший князь, я исполнил свой долг! - спокойно ответил старик Репнин.
- Как вы смели начать без меня кампанию? - не уступал князь.
- Ваше сиятельство, я вынужден был отразить нападение тридцатитысячного турецкого корпуса визиря Боталь-бея!
Потемкин помрачнел, подошел вплотную к Репнину и в запальчивости крикнул:
- Как вы дерзнули заключить мир? Кто дал вам на это согласие? Вы поплатитесь головой за эту дерзость! Я буду судить вас, как изменника!
На лице Репнина выступили багровые пятна. Еле сдерживая гнев, он возразил:
- Ваша светлость, если бы вы не были ослеплены в эту минуту гневом, то я заставил бы вас раскаяться в последнем слове!
- Угрозы! Дерзкий, знаешь ли ты, что я через час могу приказать расстрелять тебя!
Репнин пристально взглянул на Потемкина и, чеканя каждое слово, холодно прервал Потемкина:
- Знаете ли вы, князь, что я могу арестовать вас, как человека, восстающего против повелений государыни?
Потемкин опустил голову, шумно задышал.
- Что сие значит? - упавшим голосом спросил он, догадываясь о правде.
- Это значит, ваше сиятельство, что я повинуюсь и обещал отдавать отчет в своих действиях одной государыне.
Князь Репнин учтиво поклонился и вышел из горницы. Потемкин тяжело опустился на стул. С минуту он раздумывал, потом с горечью заговорил:
- К чему была сия торопливость? Надо было знать, в каком положении наш черноморский флот и об экспедиции генерала Гудовича. Дождавшись донесения их и узнав от оных, что вице-адмирал Ушаков разбил неприятельский флот и уже его выстрелы были слышны в самом Константинополе, а генерал Гудович взял Анапу, - мы могли бы заключить мир на более выгодных условиях!..
В голосе его прозвучала скорбь.
Для всех было очевидно, что Потемкин прав: договор с турками можно было заключить на более выгодных условиях. Понимал это и сам Репнин, но честолюбие ослепило его, и он решил под носом у светлейшего перехватить лавры победы.
Адъютант Демидов сопровождал Потемкина в Галацы. Настроение светлейшего резко ухудшилось: он стал крайне раздражителен, ипохондрия окончательно овладела им. К этому прибавились резкие боли в животе. Неумытый, в халате, он уныло бродил по мягким коврам, хлопая шлепанцами. Адъютанты не допускали к нему посетителей, сами же ходили тихо и переговаривались шепотом. Демидов с тревогой заглядывал в лицо князя: оно осунулось, стало серым. Страшная усталость улавливалась в его взгляде.
- Вы больны, ваше сиятельство. Нужны лекари! - осторожно намекнул как-то Демидов.
Потемкин с завистью взглянул на свежее, розовое лицо юного офицера.
Ах, Демидов, старого не воротишь! - с горечью сказал он. - И я был совсем недавно таким, как ты! Быстро пролетела младость!..
- Вы несчастливы, ваше сиятельство! - с горьким сочувствием вымолвил Николай Никитич. Ему стало невыносимо жаль еще недавно могучего и красивого гиганта, теперь сраженного духовной и телесной немощью.