Снова взвился белый рыхлый парок, толчками поднимаясь к небу и тая, а вслед за ним, как торжественный призыв, тонко и голосисто что-то загудело-запело. За оградой раздался хмурый, удивленный возглас:
- Ревет, дьявол!
Десятки глаз, потемневших от страха, настороженных, незаметно следили за Черепановыми и машиной. Поодаль на дворе толпились мастеровые: во избежание несчастий Ефим не допускал их близко. Они с радостным изумлением смотрели на механика. Широкоплечий, коренастый, с распущенной бородой, Ефим величаво стоял на мостике у котла, и лицо его лучилось от радости. Паровик работал ритмично, исправно, с пружинистой эластичной силой, - словно в нем билось молодое, крепкое сердце.
- Породил беса и тешится! - снова раздался за оградой неприязненный возглас.
Черепанов удивленно взглянул на сына:
- Кто это?
- С Кержацкого конца все старики и старухи прибрели. И откуда прознали?
Ефим нахмурился. На душе угасла радость. Темная, чужая сила вторгалась в его замыслы, не давала спокойно работать. Да что старики! Приказчики - и те, соблюдая приличие, боясь демидовской кары, шутя, а на самом деле с недоверием и ехидцей спрашивали:
- Ну, скоро своего змея-горыныча пустишь? А как ты думаешь, доберется он до Санкт-Петербурга?
Не нравились Черепанову эти скрытые, но язвительные насмешечки. Спасибо, работные относились к нему доверчиво. Они, не скрываясь, гордились Черепановыми.
- Гляди, чего может достигнуть простой русский человек! - говорили в рабочих семьях. - Ума палата, руки золотые. Эх, кабы не крепостные цепи, ух, и размахнулись бы!..
Между тем давление пара в котле усиливалось: об этом говорили деления на рычаге. "Хватит!" - решил Ефим, но иначе думал сын:
- Давай, батюшка, до последнего!
- Да ты что! Не выдержит! - запротестовал отец.
- Может, и не выдержит, а испытать надо. Все нужно знать, чтобы добиться лучшего. - Глаза Мирона горели. Он с надеждой смотрел на отца.
- Пробуй, только осторожно! - Ефим уступил место сыну и, сойдя с мостика, озабоченно предостерег мастеровых своей "фабрики": - Подальше, братцы, не ровен час взорвет! Покалечит!
На дворике стало тихо. Притихли и за забором. Мирон внимательно осмотрел котел, проверил, есть ли в нем вода, и подбросил уголь, а сам отошел подальше. Подле машины оставаться становилось опасно. Риск взбудоражил молодого механика. Скажи ему сейчас: "Оставь все, останови машину", - он ни за что не сделал бы этого! Он готов был лечь под плети, лишь бы добиться своего: узнать силу пара. А до этого приходилось доходить опытом.
Шли минуты. В наступившей тишине мощным дыханием гудел пар в трубе. Ефим насторожил ухо. За дощатым забором тихо возились и шептались ребята. Он слышал, кто-то скребется о доски. "Взбирается на забор!" - подумал механик, и в ту же минуту над тесинами показалась курносая ухмыляющаяся рожица мальчонки.
- Дяденька, а дяденька, погуди еще! Попугай старух, спасу от них нет!
- Подальше, ребята, котел может взорваться! - прикрикнул он.
Мальчонка ухмыльнулся и закричал со смехом:
- А мы не боимся!
За тесом завозились снова, и мальчуган исчез.
- Мой черед, мой! - заспорили звонкие детские голоса за забором…
И вдруг разом котел рвануло. Невидимой страшной силой его сдвинуло с места. С могучим ревом, клубясь, словно из пасти чудовища, вырвался пар. Трубу из тяжелого листового железа подбросило вверх, и с громом, дребезжащим гулом она покатилась к забору. Мимо Черепанова жихнули куски железа. Как золотые лобанчики, кинутые щедрой рукой, из топки разлетелись раскаленные угли. Чад и пар клубами закрыли развороченную машину, людей и самих механиков. Тонкий угасающий свист жалобно пронесся в воздухе, - из котла уходил последний пар…
- Га-га-га! - раскатисто раздалось за тесовым забором, и смех, яростный, ехидный и торжествующий, потряс воздух. Ржали, хохотали сотни глоток…
Ефим сжал кулаки, потемнел.
И в этот миг затрещали доски, что-то заухало, и большое прясло свежего теса под тяжестью многих тел упало на землю. Из парного тумана на Ефима на карачках поползли мужики, бабы, - бородатые старцы, ветхие старухи с горящими злобными глазами. Впереди всех добиралась, с распущенными космами, высокая жилистая скитница с исступленным взором. Ощерив темный гнилостный рот, из которого торчал большой желтый клык, она хрипло кричала:
- Бес! Бес!
- Ага, ага! - кричали-орали кругом.
- Не допустил господь, изгнал вражью силу! - извиваясь тощими телами, тряся головами, размахивая руками радуясь и беснуясь, торжествовали взбешенные старые кержачки.
Среди этого мрака, рева и визга колокольчиками зазвенели голоса ребят:
- Дяденька, дяденька, вот это си-и-ла!..
Они юлили, мелькали среди обломков, всюду слышались их радостные, полные жизни голоса.
- Ах, милые вы мои! - с заблестевшими глазами вымолвил Ефим и, схватив чумазого сероглазого мальчонку, одетого в мамкин шушун и в батькины сапоги, прижал к сердцу. - Родной ты мой стрижанок! Жаворонушка мой!
Из "фабрики" выбежали мастеровые и стеной двинулись на незваных гостей. Но осмелевшие старухи не хотели уходить. Они теперь толпились у развороченного котла и хихикали. Среди них высился старец Пафнутий. Он тыкал посохом в топку и рычал:
- Чуете, адским смрадом несет! Дьяволище тут!
Мирону было и горько и смешно. Он не растерялся от взрыва, - все было впереди. Его не пугала работа, - таков удел всех пытливых людей. Не сразу Москва забелела, не сразу все в руки дается! Он подошел к отцу, обнял его:
- Не горюй, батя! Свое возьмем!
Перехватив горестный взгляд отца, Мирон вдруг озорно крикнул толпе:
- Эй, люди добрые, спасайся, кто может! Зараз еще тарарахнет!
Мигом все успокоилось, будто вихрь пронесся, прошумел и стих. Озираясь, молчаливо и торопливо убирались со двора кликуши и старцы.
- Эх, тьма египетская в бутылочке! - вдруг улыбнулся Ефим и махнул рукой. - Погоди чуток, наладим машину, и загудит она по чугунным рейкам! Эх, любо-дорого!
Повеселев, он сказал сыну:
- И то слава богу, что живы остались и народ не покалечили!
Усталые и взволнованные, отец и сын прошли в мастерскую. Один за другим от станков стекались к ним мастеровые. Тяжело было старому механику смотреть им в глаза.
- Ну как, братцы, что скажете? - глухо спросил он.
Вперед выбрался слесарь Мокеев, крепыш с густыми темными волосами, забранными под ремешок. Он вытер руки о передник, поднял на Ефима умные глаза.
- А так скажем: давай дальше! Сегодня не вышло - завтра осилим! Поглядим, кто последним возрадуется. Будет и на нашей улице праздник, Ефим Алексеевич!..
В ту самую пору, когда Черепановы обдумывали ладить новый котел, кержаки во главе со скитником Пафнутием отправились к дому механика. С причитаниями, вздохами они шумно ворвались в светлую горенку и обступили Евдокию. Женка побледнела, в отчаянии опустила руки.
- С Ефимом худое сотворилось? Что молчите? - умоляюще спросила она.
Костлявые, желтоликие кержачки исступленно заговорили:
- Жив, жив! Что ему станется, твоему ироду? Бес-то с грохотом убег и железки-подковки свои растерял!
- Бог силен! Не хочет господь губить праведные души! - возвысив голос, изрек старец. - Евдокия, убереги их от напасти! Ведомо тебе, что они бесов тешат! Без покаяния умрут, и душа уйдет прямо в лапы к дьяволу! - Голос его звучал предостерегающе-торжественно, большие свинцовые глаза вдруг зажглись безумием.
- Слушай! Слушай! - закричали кержачки, подталкивая женку к старцу. - Беда грядет от затей Ефима! Птица на лету сгибнет, куры перестанут нестись от сего дьявольского шума и дыма. Отговори строить машину!
- Не трожь! - сурово перебила старух Евдокия. - Не галди! Не базар тут! И ты, отец, не грози карой. Бог и без тебя распорядится! - Она неустрашимо встретила взгляд фанатика. - Не стращай! Черепановский корень не из трухлявых, не сломишь.
- Ты что же, против старца? - зашумели кержачки.
- Молчи! - насупилась Евдокия. - Я в своем дому! Добрые люди без шумства входят в избу соседа, а вы что? Где пристойность? Ведомо вам, женки, что муж есть глава семьи, его и слушать надо!
Старец дрожащими руками теребил бороду, молчал. Евдокия резко сказала:
- Умен мой Ефим, оба с Миронкой к свету тянутся, а вы их в ночь зовете! Стыдитесь!
- Ух, дьяволица, замолчи! Убью посохом, - не утерпел и пригрозил скитник. - Женки, прочь отсюда! Тут дщерь вавилонская!..
Он раздвинул толпу и пошел к порогу. За ним, перекликаясь, потянулись женщины.
- Ах, Дуня, и в девках ты озорная была и по сю пору не угомонилась! - укорила старуха с Кержацкого конца. - Ты бы подластилась к Ефиму. Ведь муж…
- Уйди, не терзай меня! - отозвалась Евдокия и ушла за холщовый полог.
Невестки не было дома. Женка всплакнула. Не о том она горевала, что кержачки ругали ее, кручинилась она о другом: выдержат ли муж и сын тяжелые испытания…
Вечером она по-праздничному убрала стол. Садясь за трапезу, Ефим понял, что жена все знает. Она подкладывала сыну лучшие куски, смотрела на него с особой нежностью.
- Ешь, сынок! - В голосе ее разливалась такая сердечная теплота, что Ефим не утерпел и сказал:
- Что же ты нас не ругаешь? А ведь многие не верят в нашу затею! Особо кержаки!
- Кержаки - они всегда так! Строги! - сдержанно ответила она. - А ругать вас ни к чему. Небось на душе мука?
- Мука! - признался старик. - Руки опускаются, мать, когда подумаешь. По совести сказать, пал духом.