Лицо Клавы затуманилось. Она обернулась и увидела, как на ертаульный челн проворно прыгнули братец Ивашка с пятью удальцами, оттолкнулись и быстро пошли в стремнину. За ними, пока держась у берега, таясь в зеленой тени, поплыли другие струги. На одном стоит Ермак, широко расставив ноги, настороженный и властный. Близко к атаману сидит Брязга. "Провора-казак, и мастер на сердечные слова, улестит любую. Нет, не он мне надобен! Такого подомну и будет под пяткой. Эх, Ерм-а-ак!" - с грустью вздохнула Клава. Тряхнула головой и, поднявшись с камня, побрела по стану. У шалаша Василиса в синем сарафане могучими руками чистила рыбу. Работала она споро, ладно, - из-под острого ножа так и сыпалась серебристыми блестками рыбья чешуя. Под работу тихо напевала:
Я нарву цветов, совью венок
Милу другу на головушку…
Носи, милый, да не спрашивай,
Люби меня, да не сказывай…
- Это кому же ты венок плетешь, корова? - посмотрев на Василису, насмешливо спросила Клава.
- А хошь бы и ему! - подбоченясь в крутые бедра, с вызовом ответила повольница. - Стоющий! Силен, кучеряв, такой в сладости кости сломит. Ах, милая!
Глаза девки потемнели, она сжала кулаки и, надвигаясь на соперницу, прошептала:
- Что говоришь, сатана старая…
- Я-то старая! - загораясь гневом, закричала Василиса, отбросила рыбу и выпрямилась: - Эко, глянь, что я за ягода-малина!
Темноглазая, тугая, она и впрямь выглядела в самой поре. Засмеялась так, что ослепительно блеснули ее белые, чистые зубы; бойко повернулась вправо и влево перед казачкой.
- Гляди, вон какая я пышная! Зачем ему худерьба, башенка астраханская? Любуйся! - Василиса притопнула ногой в козловом башмаке и звонко шлепнула себя ладонью.
Едкий занозистый смех соперницы перевернул сердце Клавы. В траве, у колодца, валялся тяжелый старинный топор-дроворуб, переделанный из стрелецкой секиры. Казачка рванулась к нему…
- Зарублю!..
Василиса схватила острый нож, повела злыми глазами:
- Не посмеешь. Зарежу…
Напряженно разглядывая друг друга, с минуту стояли соперницы, полные неукротимой злобы, жгучей ревности, сторожа каждое движение друг друга. Обе - стройная, розовая казачка и кареглазая, налитая силой и здоровьем повольница - были одинаково страшны.
Первой очнулась Клава. Усмехнулась криво, уронила топор и медленно пошла прочь. Облегченно вздохнув, опустила нож и Василиса.
Волга текла навстречу, могучая, веселая, играя на солнце серебристой чешуей. Вправо тянулись длинные песчаные отмели. Нижегородский купец Яндрей - толстомордый жох, провора - сидел на скамье у мурьи и поглядывал то на парус, то на бурлацкую ватагу. Глаза Яндрея - сытые, довольные - щурились от речного блеска.
Влево береговой осыпи, по раскаленному галечнику, согнувшись в три погибели и навалившись на лямочные хомуты, бурлаки тянули бечеву. Ветер стих, паруса обессиленными болтались на реях. Купец покрикивал на бурлаков:
- Эй ты, лягва болотная, шевелись бодрей!
Вел ватагу гусак, он и песню заводил:
Вы, ребята, не робейте,
Свою силу не жалейте!
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая, сама пойдет!..
Глядя на хлопотунов, купец Яндрей самодовольно думал: "Дика земля, дикий народ, - на том жить можно. Исстари боярин да купец крепко стоят за мужицкими горбами!"
- Эй, Ермошка, жбан квасу! - крикнул он тощему унылому приказчику. Тот угодливо сбегал в камору, притащил квасу. Яндрей жадно припал к жбану. Утолив жажду, погладил живот, крякнул: "Хорошо!.."
И все ему в этот жаркий солнечный день казалось приятным. Был он здоров, силен и удачлив: ловко обменял в Кызылбашской земле пеньку, мед, меха соболиные на узорье цветное, на шелка, ковры и платки расписные, мягкие, теплые, связанные из легчайшего козлиного пуха. Верилось Яндрею в свое счастье, так и подмывало его пуститься в пляс, да жара стоит. Он щелкнул пальцами, весело взглянул на Ермошку…
А тот словно застыл на месте, лицо с редкой молчаливой бороденькой вытянулось, стало тревожным:
- Ох, господи, Молодецкий курган близится. Пронесите, святые угодники!
- Да ты что струсил? - выхваляясь своей смелостью, выкрикнул купец. - Кличь ружейников, ставь еще парус, да эй вы, дружней, робята! Ведро хмельного, торопись!
Гусак заорал ватаге:
- Слышали… Разом, эх да… - и снова завел на все тихое раздолье:
Эх ты, тетенька Настасья,
Раскачай-ка мне на счастье…
У-у, дубинушка, ухнем!
У-у, зеленая, сама пойдет!..
- Ходу! - горласто приказал купец и вдруг оторопел.
- Куда, батюшка, торопиться? - загалдели бурлаки. - Глянь-ка, станица спешит!
Гусак сбросил лямку и устало опустился на песок, за ним бросили бечеву ватажники. Яндрей подбежал к борту судна и загрозил кулаками:
- Галахи, что расселись! Шкуру спущу!.. Торопись, проскочим!
- Поздно, батюшка, - смущенно отозвался приказчик. - Становись на колени да молись Господу, может солнышко в последний раз видим…
- Да ты сдурел? Может то и не станица, а рыбаки на тоню выплыли, - запротестовал купец.
Ружейник, стоявший у борта, хмуро отозвался:
- Какие рыбаки? Не пора им. Нешто не примечаешь, хозяин, как упористо гребут. Рыбаки неторопко, покладисто идут - на весла не ложатся. Казаки спешат!
- Братики, за пищали! - завопил купец. Он смахнул шапку и закрестился часто. - Свят, свят, обереги нас, Миколка угодник. Коли уберегешь, пуд воску на свечу в обитель сдам! - он подошел к пищальникам и стал пытливо вглядываться в их отчужденные, хмурые лица. "Продадут, как Бог свят, продадут", - с опаской подумал Яндрей и позвал приказчика:
- Ермошка, кати сюда бочонок хмельного. Пей, братцы, жалую. Ничего не жалко, только обороните!
- Ты, хозяин, не лебези! - строго остановил его старшой охраны. - Вином не купишь, а биться с повольниками по уговору будем…
Яндрей со страхом взглянул вперед. Из-за солнечного плеса выбежал ертаульный струг в шесть весел. Шел он ходко в самой стремнине, а из тальника, подле речного устьица, утиной стайкой вынырнули струги. Сидели они низко в воде, и только сверкающие брызги алмазной россыпью разлетались с быстро взмахиваемых весел.
На переднем струге, под парусом, стоит кудрявый детина с густой смоляной бородой. Он протягивает в направлении купецкого судна руку и что-то кричит. Легкий речной ветер доносит глухой рев голосов и свист. Струги полным-полны ватажниками. У Яндрея на лбу выступил холодный, липкий пот.
- Братцы не выдавай! Ермошка, топор мне! - а сам кинулся в мурью. В ней образ Николы мирликийского, перед ним лампадка теплится. Купец бухнулся на колени и стал со слезой просить:
- Сбереги, святитель, добро мое! Ей-ей, не забуду. Во Нижнем Новгороде молебен отстою. Ей-ей, нищую братию семишниками одарю…
Рядом зашумела вода, раздались буйные окрики:
- Эй, бурмакан-аркан, кидай пищали, а то в Волгу пометаем!..
Яндрей зажмурил глаза: вот когда беда подкатилась к порогу. По палубе затопали тяжелые шаги: разбегалась охрана. Приказчик пронзительно завыл:
- Сгибли, ой, сгибли, братушки…
Словно кнутом хлестнул купца выкрик:
- Сарынь на кичку!
Яндрей схватил топор и выбежал наверх. Из стругов уже лезли станичники. Багры крепко вгрызлись в борта. Высокий казак с кистенем подбежал проворно к вопящему приказчику и хлестнул его в темя. И не пикнул Ермошка, - вытянулся насмерть. А казак кричал:
- Батько, одного угомонил!
Ермак перебрался через борт, и вот он, как чугунный, крепко расставив ноги, стоит перед пищальниками:
- Ну, что удумали? За купца биться станете или жизни надо? - озорная усмешка блеснула в курчавой бороде.
Старшой пищальник ответил за всю охрану:
- Жизни нам!
- Коли так, складывай пищали да сходи на берег!
- Разбойники! - завопил купец. - На трудовое позарились! Не дам, непущу! - А мы и спрашивать не станем! - с насмешкой сказал ему Ивашка Кольцо и перехватил топор. - Братцы, кунай его в воду!
Повольники скрутили купцу руки и подвели к Ермаку. Атаман нахмурился, неприязненно глянул на Яндрея.
- Чего вопил?
У купца перехватило дыхание: по глазам Ермака угадал он свою судьбу и сразу опустился на колени.
- Батюшка, половину добра бери, а другую мне оставь, - взмолился Яндрей. Ермак усмехнулся: - Жигули, купец, еще не минул. Там вторую половину возьмут. От хлопот тебя избавим…
- Душегубы! - рванулся купец и бросился на Ермака. Могучий кулак опустился на голову Яндрея.
- Кончай, да грузи тюки! - крикнул повольникам атаман.
Купца схватили и, раскачав барахтающееся цепкое тело, бросили в самую крутоверть.
- Помяни, господи, его душу! - крикнул в догонку Богдашка Брязга и побежал к трюму. Сорвали замок и стали вытаскивать товары и грузить на ладьи.
Бурлаки сидели на сыром песке и, понурив головы, ждали своей участи. - А с нами как, атаман? - спросил Ермака гусак ватаги.
- Выдать им бочку меду, да куль муки, да на рубахи, и пусть уходят подале от беды! - распорядился Ермак и стал поторапливать казаков…
Опустились сумерки. На реке опустело. У берега запылал костер, бурлаки черпаком по кругу распивали мед и поминали купца:
- Скареда был…
- Каждый кус в счет клал.
- Ни отвального, ни отчального, одна брань.
- Ни лаптей, ни щей…
Гусак тяжело вздохнул и обронил:
- Солона ты, жизнь бурлацкая. Выпало счастье, гуляй орава!
Волга покрылась мраком, в котором слышался плеск волн. Шумели темные леса. Бурлаки захмелели и завели веселую: