Ты коли, руби сабельками
Богачей, лиходеев татар,
Ты секи, круши губителей
Все мечами да булатными…
Окружавшие гусляра ватажники молча слушали. В деревянную чашку слепца посыпались семишники, сухари.
- Не ходи, старик, на Дон, там и без тебя лихо развеселят, - в раздумье сказал Ермак. - Иди ты на Русь и воспой холопам, всему русскому люду правду. Слово твое - искра, затлеет от него огонек…
- Слушай атамана, дед, - заговорили казаки. - Ничто так простому человеку не любо, как добрая песня. Она и боль утишает, и сердце зажигает.
Дед внимательно слушал, опустив седую лохматую голову.
- Чует сердце, говорите вы, сынки, сущую правду, - после глубоко раздумья, наконец согласился он. - Вставай, малец! - сказал он, подымаясь, поводырю. - Скушно, видать, на Дону, коль казак с него ушел. Да и на Руси хмуро: лют царь-государь, хитер…
- Как звать, дед? - приветливо спросил Ермак.
- Власием кличут!
- Айда, дед, с нами на Волгу! - предложил атаман.
- Слепец я, что робить буду там, - жалостливо отозвался нищеброд.
- Песни петь, душу радовать. Айда! Казаки подхватили Ермака: - Айда, душа праведная, вертай в Камышинку! Будем поджигать.
- Коли так, будь по вашему, молодцы, - согласился слепец. - Следом дойду.
Ермак махнул рукой, казаки посели на коней. Поводырь со слепцом свернули на тропку, ведущую к овражине, в которой ютилось селение.
Вот и глухое устье Камышинки-реки, на воде покачиваются струги. Над речкой - мазанки, крытые соломой. Посреди них высится крохотная посеревшая колоколенка. А рядом распахнулась сияющая Волга-река.
На берегу толпится народ, на улице ряды телег, ржут кони. И где-то на дальнем дворе трогательно блеет козленок. В черной кузнице ворота распахнуты настежь. Покрывая голоса людей, из нее доносится перезвон наковален.
Ватага пропылила под угорье. И казалось, навстречу казакам приближалось торжище. Откуда столько народа? Ермак обеспокоенно разглядывал встречное. Рука его плотно лежала на крыже сабли. Оглянулся на ватажку:
- Братцы, коли чего - не зевай!
Иван Гроза серьезно посмотрел вперед, построжал и сказал Ермаку:
- Не стрельцы и опричники тут. По всему видать, гулевые люди.
Ермак нахмурился, подумал: "И гулевые люди бывают разные. Не обманул ли нас гусляр?"
Кони поровнялись с первой мазанкой; в окно мелькнуло румяное женское лицо.
- Ахти, радость моя! - вскрикнула баба и выбежала на улицу.
Ермак взглянул на нее и что-то знакомое мелькнуло в чертах молодки. Не успел он и слова вымолвить, как она ухватилась за стремя и, вся сияя женским счастьем, заговорила:
- Желанный мой, вот где довелось свидеться. Вот коли удача!
Атаман сурово оглядел бабу:
- Никак обозналась ты, женка!
- Эх душа-казак, скоро запамятвовал, - сокрушенно отозвалась женщина. - Да я же Василиса! Может, и вспомнишь меня, голубь, как я поставила тебя на астраханскую дорогу?
- Браты, - весело оповестил Брязга. - Да ведь это и впрямь Василиса.
- Э-ге-гей, здравствуй, красавица! - шумно приветствовал ее казак.
Василиса опять засияла. Уставясь радушно в Ермака, она сказала теплым грудным голосом:
- Ну, сейчас, поди, узнал меня?
Теперь и атаман вспомнил встречу в лесном углу, и суровое лицо его осветилось улыбкой.
- Ты, Василиса, - добрая баба, спасибо тебе за прежнюю послугу! - ласково сказал он. - Откуда же ты взялась, и что за люди на берегу?
- И, милый! - живо отозвалась женщина. - Народ тут гулевой, брательники мои. Рады будут, айда, казаки, за мной!
- Стой, не торопи, красавица! - остановил женку Ермак. - Кто у тех гулебщиков атаман?
Василиса блеснула карими глазами и охотно ответила:
- Атаманят двое. Яшка Михайлов, брат мой… из Руси бежал от боярина-лиходея…
- Аль мы будто сейчас не на Руси? - недовольно перебил Ермак.
- На Руси, это верно, - согласилась женка, - только Русь тут беглая, гулевая. Айда-те за мной!
- Стой, а кто же второй атаман?
- Иванко Кольцо! Ух, и провора, и молодец! - оповестила Василиса.
Ермак сразу повеселел.
- Иванушко, вот где ты! Ах, милый, как совпало. Ну, женка, спасибо за утеху. Веди, родимая, к Иванко Кольцо!
Она пошла рядом со стременем, заглядывая в лицо Ермака. Он крепко сидел в седле, широкоплечий, строгий богатырь. Чувствовалась в нем покоряющая сила, и Василиса - счастливая и гордая - не могла отвести от него своих глаз.
Навстречу из избенки выбежал ладный молодец с озорным лицом и широким вздернутым носом. Яркий румянец на лице оттенялся золотистой бородкой. На бегу он вымахнул из ножен кривую сабельку и задиристо закричал:
- Стой, кто такие?
Брязга захохотал:
- Откуда только налетел такой петушок?
Ермак направил коня на ватажника, тот удивленно разинул рот и опустил саблю. Всилиса повела бровью:
- Аль не признал, шальная головушка, набольшего? Молчи, Егорка. Мчи до Иванки Кольцо, да живо!..
Казаки медленно продвигались по селению. У телег, груженных добром, толкались мужики. Навстречу попадались хмельные повольники. Оии куражились и кричали задиристо донской станице:
- Гей, бобровники, куда торопитесь?
- Козлодеры!
- Лягушатники!
Ермак ехал молча, насупив брови. На нем легкий шелом, колонтарь из железных бляхах, скрепленных кольцами. Справа на боку короткий нож, слева - тяжелая сабля.
За атаманом безмолвно покачивались в седлах казаки.
Тихо позвякивали удила, и звук этот вплетался в глуховатый топот копыт. На Брязге стеганый кафтан, набитый пенькой и кусками железа, у пояса турецкий ятаган. Озорные выкрики губельщиков обжигают сердце Богдашки. Выхватил бы саблю и показал бы… Да нельзя: зол батька, взыщет крепко.
Из-за мазанки вдруг выскочил пьяый казак огромного роста; размахивая палицей, заорал:
- Браты, наших бьют! - и кинулся на Ермака.
Атаман весело прищурил глаза и укоризненно покачал головой:
- Эх, Колесо, Колесо, сдурел ты!
Казак взглянул в лицо атамана и радостно ахнул:
- Ермак! Браты, гей-гуляй, с Дону сила пришла!
Пошатываясь, он полез к Ермаку целоваться. Не сдежался, пролил хмельную слезу. Но, завидя Василису, заорал:
- Прочь, бесова баба. Недоступница!
- Не гони, женка честная, хорошая, - мягко остановил Ермак.
Весело шумел оживленный базар. Дорогу преграждали возы, груженные животрепещущей рыбой и всякой снедью. По майдану разносился неистовый поросячий визг, хлопанье птичьих крыльев. Надрываясь, румяные, здоровенные бабы-торговки голосили:
- А вот петушки - золотые гребешки…
- Кому горячих калачей?
- Вкусны блины и оладьи!
- Квасу! Квасу! Полугару!
Пахло свежим сеном, топленым молоком и человеческим потом.
Василиса искательно глядя в глаза Ермака, со вздохом сказала:
- Ох, и до чего же жизнь весела, казак… Айда в гулебщики!
- На эту стезю и путь держу! - улыбаясь ответил Ермак, и увидел впереди домик, расписное крылечко, а на нем знакомую фигуру Кольцо.
Казак Колесо нырнул в толпу, не решился показаться атаману Иванке хмельным. Василиса провожала Ермака до избушки. Остановившись неподалеку, она по-бабьи пригорюнилась и ласково смотрела на атамана.
Ермак подъехал к крылечку, соскочил с коня.
- Иванушко! - протянул он руки. - Вот он где, бегун донской!
- Батько! - заливаясь румянцем, радуясь и не веря встрече, вскричал Кольцо. Он проворно сошел с крылечка и крепко обнялся с атаманом. Казаки окружили их, и каждый старался обнять и поцеловать Иванку. Ермак схватил друга за плечи и повернул:
- Экий казачище стал. Широк в плечах, ус длинный и сам ухарь!
На крылечко выбежали донцы.
- Батько! - весело приветствовали они Ермака.
Сметил Богдашка Брязга: в темном проеме двери, забросив руки за голову, потягиваясь, зевая, стоит стройная девка с русыми косами.
- Клава! - узнал казак свою зазнобу и бросился к ней.
- Жалуйте, браты, - позвал Ермака и ближних к нему казаков Иванко. - А прочие - по соседям… Всех приветим.
Казаки соскочили с коней, привязали резвых к тыну. Стуча подкованными сапогами, одни поднялись на атаманское крыльцо, а другие разошлись по избам. Навстречу Ермаку встал плечистый, с угрюмым взглядом, бородатый молодец и потянулся к нему.
- То Яшка Михайлов - атаман повольницы. Жалуй, Яшка, - Ермак, мой верный дружок в сече! - сказал Иванко.
Атаманы крепко обнялись. Ермак радушно сказал:
- Наслышан, удалец, о тебе от женки Василисы.
- Сестра мне, в девках ходит, - сдержанно улыбнулся Яков и распахнул двери. В синем чаду табачного дыма, в кругу тесно сбившихся, разгоряченных и слегка хмельных повольников, павой плыла, сверкая длинными подвесками в ушах, веселая Клава. А вокруг нее увивался, выкидывая коленца, молодой черноусый казак.
- Шире круг! - лихо закричал он, увидя атаманов. - Раз-з-дай-ся! - И, перехватив одобрительную улыбку Кольцо, так ахнул и свистнул по-разбойничьи, такие пошел вязать кренделя и коленца, что видавшие виды донцы застыли, очарованные русской, ни с чем в мире несравнимой по молодечеству, лихой пляской.
Он дважды прошел вприсядку, то далеко выкидывая ноги, то мячом взлетая от полу на человеческий рост. А Клава впереди него переваливалась уточкой, манила улыбкой, рукой, - все зазывала к себе. Богдашка на сводил глаз с удалой казачки, весь сжигаемый ревностью и радостью встречи.