- Ты не бойся, не пугайся, Петро, не убьет Ермишка! - подбадривал он Полетая. - Только гляди, не ровен час, полетишь в небо… Эх, сошлись! Эх, схватились.
Казак стал против Ермака, и оба, разглядывая друг друга, примерялись силами.
- Давай, что ли? - сказал Полетай и схватился с противником. Станичник напряг все силы, чтобы смаху грянуть смельчака на землю, но тот, словно клещами, стиснул его и поднял на воздух.
- Клади бережно, чтобы дух часом не вышибить! - со смехом закричал Брязга.
Но Полетай оказался добрым дубком - как ни клонило его к земле, а все на ноги становился.
- Вот эт-та леш-ш-ий! - похвалил Полетая Степанка. - Крепкий казачий корень! Не вывернешь!
- Посмотрим! - отозвался Ермак и, с силой рванув станичника, положил его на спину.
- Ого, вот бесов сын! - пронеслось удивленно меж казаками. - Такой и впрямь гож в товариство.
Побежденный встал, отряхнулся и незлобливо подошел к Ермаку.
- Ну, сокол, давай поцелуемся! Люблю таких! - он обнял победителя и похвалил: - Ровни меж нами тебе нет.
- Постой, станичники, погоди, если так, - всем скопом на вожжах потягаться! - предложил Брязга.
- Давай! - вмешался до сих пор упорно молчавший казак Дударек, маленький, но жилистый, и хороший наездник. - Любо, браты, потягаться с таким молодцом.
- Любо, ой, любо! - закричали казаки, и Брязга проворно достал ременные вожжи.
- А ну, станичники, действуй! - протянул он концы Ермаку и Полетаю. За казаком уцепились еще трое. Изготовились, крепко уперлись ногами в землю.
- Дружно, браты, дружно! - закричал призывно Дударек. - Не стянуть нас супостату с донской степи, со приволья! - и он затянул широким плавным голосом:
Да вздунай-най ду-на-на, взду-най Дунай!
Ермак перекинул ременные вожжи через плечо и в ответ крикнул:
- Раз, два, зачинай. Тащи, вытаскивай! - подзадоривая, он изо всех сил натужился. На его загорелом лбу вздулись синие жилки, выступил пот. Минутку-другую ременные вожжи дрожали, как струна. Все притихли.
- Врешь, животов твоих нехватит! - сердито выкрикнул Степанка.
По степи пробежал ветерок, вздул пламя костра, стало светлее. И Полетай заметил, как его ноги, обутые в мягкие кожаные ичиги, медленно-медленно поползли вперед.
- Стой, стой, ты куда же, леший! - заорал Брязга и тоже, вслед за товарищем, заскользил вперед. - Эхх!..
Ермак всем телом навалился на вожжи и рванул с такой силой, что двое, взрывая ногами землю, потянулись за ним, а Дударек и Степанка с гоготом упали.
- Оборони, господи, глядите, добрые станичники, экова мерина родила мать!
- Ну, сокол, потешил! Твоя сила взяла! - сконфуженно сказал Полетай. - Сворачивай в нашу станицу: с таким и на татар, и на ногаев, и на турок, и на край света не страшно идти! Айда к тагану, да ложку ему живей, браты!
И в самом деле, приспела пора хлебать уху: она булькала, кипела в большом чугунном казане и переливалась через край на раскаленные угли.
Ермак расседлал коня, снял и сложил переметные сумы, умылся и уселся на казачий круг.
Влажный и знобкий холодок - предвестник утра - потянул с Дона. Тысячи разнообразных звуков внезапно рождались среди тишины в кустах, камышах, на воде: то утка сонная крякнет, то зверушка пропищит, то в табуне жеребец заржет, то внезапно треснет полешко в костре и, взметнув к небу искры, снова горит ровным пламенем.
Усердно хлебали уху из общего котла. Брязга поднял голову и внимательно поглядел на семизвездье Большой Медведицы.
- Поди уж за полночь, пора спать! - лениво сказал он, отложив ложку.
- И то пора, - согласился Степанка и предложил Ермаку: - Ты ложись у огнища, а завтра ко мне в курень жалуй!
Почувствовал Ермак, что станичник поверил ему.
Улеглись у костра, который, как огненный куст, покачиваясь от ветерка, озарял окрестность. Приятно попахивало дымком. Ласковым покоем и умиротворением дышала степь. Ермак растянулся на ворохе свежей травы и смотрел в глубину звездного неба. Беспокойные думы постепенно овладели им: "Вот он добрался-таки до вольного края и сейчас лежит среди незнакомых людей. И куда только занесет его судьба? Пустит ли он корни на новом месте, на славном Дону, среди казачества, или его, как сухой быльник, перекати-поле, понесет невесть куда, на край света, и сгинет он в злую непогодь?"
Долго лежал он не смыкая глаз. Над Доном уже заколебался сизый туман и на землю упала густая роса, когда он, подложив под голову седло, крепко уснул.
Утром, на золотой заре, казак Степанка повел гостя в свой курень. Пришлый шел молчаливо, с любопытством поглядывая кругом, за ним брел оседланный послушный конь его с притороченными переметными сумами. Минули осыпавшийся земляной вал, оставили позади ров, вот высокий плетень, а вдали караульная вышка с кровлей из камыша. По скрипучим доскам ходит часовой. По сторонам разбросанные в зелени избенки да землянки, как сурковые норы. Ермак вхдохнул и подумал: "Эх, живут легко, просто, не держатся за землю!"
Пересекли густые заросли полыни, а станицы, какой ее желал увидеть Ермак, все не было.
- Где же она? - спросил он.
Казак улыбнулся и обвел рукой кругом:
- Да вот же она - станица Качалинская. Гляди!
Из бурьянов поднимались сизые струйки дымков, доносился глухой гомон.
- В землянках живем. Для чего домы? Казаку лишь бы добрый конь, острая сабелька да степь широкая, ковыльная, - вот и все!
Степан свернул вправо: в зеленой чаще старых осокорей - калитка, за ней вросшая в землю избушка.
- Вот и курень! - гостеприимно оповестил хозяин.
Ермак поднял глаза: под солнцем, у цветущей яблоньки, стояла девушка, смуглая, тонкая, с горячим румянцем на щеках, и пристально глядела на него. Гость увидел черные знойные глаза, и внезапное волнение овладело им.
- Кто это у тебя: дочь или женка? - пересохшим голосом спросил он казака.
Степан потемнел, скинул баранью шапку, и на лбу у него обозначился глубокий шрам от турецкого ятагана. Показывая на багровый рубец, волнуясь, сказал:
- Из-за нее помечен. В бою добыл ясырку. А кто она - дочь или женка, и сам не знаю. - Много тоски и горечи прозвучало в его голосе.
Ермак сдержанно улыбнулся и спросил:
- Как же ты не знаешь, кто она тебе? Не пойму!
Если бы гость не отошел в сторону и не занялся конем и укладками, то увидел бы, как диковато переглянулись Степан и девка и как станичник заволновался.
Не смея поднять глаза на девку, Ермак спросил ее имя. Стройная, упругой походкой она прошла по избе и не отозвалась, за нее ответил Степан:
- Уляшей звать. Как звали ранее - быльем поросло. Взял двоих: татарку Сулиму и девку. Везла басурманка черноволосую в Кафу, к турецкому паше. Эх, что и говорить…
Гость украдкой взглянул на ясырку. Девушка была хороша. Бронзовая шея точеная и сама гибка, как лоза, а губы красные и жадные. Опять встретился с нею взглядом и не мог отвести глаз. Сидел, словно оглушенный, и голос Степана доносился до него, как затихающий звон:
- Уходили мы к морю пошарпать татарские да ногайские улусы. Трудный был путь. Кровью мы, станичники, добывали каждый глоток воды в скрытых колодцах, на перепутьях били турок. И вот на берегу, где шумели набегавшие волны да кричали чайки, у камышей настигли янычар - везли Сулейману дар от крымского Гирея. Грудь с грудью бились, порубали янычар, и наших легло немало. Стали дуван дуванить, и выпали мне старая ясырка Сулима да девушка, по обличью цыганка. Сущий волчонок, искусала всего, пока на коня посадил… Одинок я был, а тут привез в курень сразу двух. Только Сулима недолго прожила, сгасла как свеча, и оставила мне сироту - горе мое…
Степан смолк, опустил на грудь заметно поседевшую голову.
- Чем же она тебе в напасть? - спросил Ермак.
- Да взгляни на меня. Кто я? Старик, утекла моя жизнь, как вода на Дону, укатали сивку крутые горы…
Тут Уляша тихо подошла к старому казаку, склонилась к нему на плечо и тонкой смуглой рукой огладила его нечесанные волосы:
- Тату, не сказывай так. Никуда я не уйду от тебя. Жаль, ой жаль тебя! - на глазах ее свернули слезы.
"Что за наваждение, никак она опять глядит на меня?" - подумал Ермак. И в самом деле, смуглянка не сводила блестевших глаз с приезжего, а сама все теснее прижималась к плечу Степана, разглаживая его вихрастые волосы.
- Добрый ты мой! Тату ты мой, и мати моя, и братику и сестрицы, - все ты мне! - ласкала она казака.
Сидел Ермак расслабленный и под ее тайным взором чувствовал себя нехорошо, нечестно…
Оставался он в курене Степана неделю.
Станичник сказал ему:
- Ну, Ермак, бери, коли есть что, идем до атамана! Надо свой курень ладить, а без атамановой воли - не смей!
Гость порылся в переметной суме, добыл заветный узелок и ответил Степану:
- Веди!
Привел его станичник к доброй рубленой избе с высоким крыльцом.
- Атаманов двор? - спросил Ермак и смело шагнул на тесовые ступеньки. Распахнул двери.
В светлой горнице на скамье, крытой ковром, сидел станичный атаман Андрей Бзыга. Толст, пузат, словно турсук, налитый салом. Наглыми глазами он уставился в дружков.
- Кого привел? - хрипло, с одышкой спросил атаман.
- Рассейский бедун Дону поклониться прибыл, в станицу захотел попасть, - с поклоном пояснил Степан и взглянул на дружка.
Ермак развязал узелок, вынул кусок алого бархата, развернув, взмахнул им, - красным полымем озарилась горница.