- Мы им покажем! - сказал один из присутствующих. - Мы закроем склады и конторы и поморим их голодом. Пусть-ка побунтуют на голодный желудок. Мы их…
- Дорогой Филипп, - прервал его Броше, - вы забываете, что закрытые конторы и склады отразятся и на наших желудках. Прежде чем воевать с чернью, мы должны разделаться со своими изменниками.
- Дюмолар! - вскричало несколько голосов.
Поднялся невероятный шум, в котором Генриетта улавливала лишь отдельные слова: "подлец", "якобинец", "обманул короля", "демагог"…
- Господа, к делу, - раздался скрипучий голос, и рядом с Броше выросла тощая фигура генерала графа Роге.
Мгновенно наступила тишина. Выстроившись гуськом, лионские буржуа двинулись пожимать генеральскую руку.
- Господа, я - бывший наполеоновский солдат и, хвала господу, никогда не был на гражданской службе. Скажу прямо: Бувье-Дюмолар и его меры - не более как мятые панталоны.
Роге дал возможность своим слушателям вдоволь нахохотаться.
- Не ему побороть нас, людей дела, господа. Гарнизон города равен тысяче восьмистам человекам. Национальная гвардия насчитывает десять тысяч. Эти молодчики не внушают мне особого доверия, но в худшем случае они докатятся до нейтралитета. Драгуны - дело другое, - прошли отличную школу и но рассуждают, а действуют. Предвкушаю удовольствие от зрелища, когда мои солдаты распотрошат сброд окраин. Предлагаю оповестить обо всем Париж и сегодня же выслать надежных представителей сословия в палату депутатов. Надеюсь на вашу отвагу и предприимчивость, господа! - Генерал Роге вышел так же неожиданно, как и появился.
Генриетта высунулась в окно в надежде увидеть Жоржа и не ошиблась. Он сопровождал верхом карету командующего войсками и в ответ на воздушный поцелуй барышни Броше отдал честь.
Господин Броше огласил заготовленный им документ, резко возражающий против тарифа. Фабриканты заявляли, что после Июльской революции внутренний сбыт сократился во Франции и Европе, что холера ухудшила положение дел:
"Один из самых важных вопросов, которые могут возникать в современном обществе, где материальные интересы занимают столь большое место, только что разрешен в Лионе с невероятным легкомыслием, - это вопрос о заработной плате рабочих. Наши власти показали свою полную неспособность поддержать порядок.
Вместо того чтобы ждать увеличения заработной платы от восстановления промышленности, рабочие вообразили, что добьются этого путем нажима…"
Броше долго читал петицию. Кончив, он вручил документ своему компаньону, который положил его в конверт и скрепил сургучными печатями. Затем избрали делегатов в Париж.
В полном молчании негоцианты покинули кабинет своего предводителя. Едва последний из них скрылся за низкой дубовой дверью, Генриетта бросилась к отцу.
- Как интересно, - почти революция, почти гильотина, и как раз теперь, когда я на пороге жизни, на пути к Парижу, когда Жорж Дюваль согласен подать в отставку, если его не переведут отсюда, и жениться на мне!..
Недоуменно вытаращив глаза, Броше смотрел на дочь, появление которой в кабинете не сразу заметил.
- Жорж Дюваль, - сказал он и выразительно разломал гусиное перо, - глупый фат - зять первого лионского фабриканта? Что сделал Жорж Дюваль для Броше такого, за что Броше должен платить Дювалю?
- Но, отец, он храбр, он повезет меня в Париж.
- Город накануне беспорядков, честные люди, может быть, накануне смерти, а моя единственная наследница занята покупкой себе пустоголовых офицеров! Через два дня ты уедешь в приморское имение. А Жорж Дюваль пусть скажет мне, за что я должен ему платить.
Генриетта поняла, что зашла к отцу не вовремя, и, заплакав на всякий случай, на ходу завязывая под подбородком тесемочки бархатной шляпки, выбежала из конторы. За углом в переулке ее поджидала карета.
Фабрикант Броше был чересчур взволнован, чтоб заниматься делами. Он отослал секретарей и погрузился в чтение только что прибывшей парижской газеты.
Одна из статей тотчас же привлекла его внимание.
- Какое единство мыслей со мной! - произнес он самодовольно, вторично пробежав глазами несколько столбцов.
"Незачем утаивать, - писал безыменный автор, - ибо чему служат притворство и умалчивание? Лионский конфликт может открыть важную тайну - внутреннюю борьбу, происходящую в обществе между классом имущим и классом ничего но имеющим. Наше торговое и промышленное общество имеет свою язву, как и прочие общества: эта язва - рабочие…"
- Именно язва, - подумал вслух Броше и продолжал читать:
"Нет фабрик без рабочих, а с рабочим населением, все возрастающим и всегда нуждающимся, нет покоя для общества".
- Правильно! - подтвердил фабрикант.
"Каждый фабрикант живот на своей фабрике, как колониальный плантатор среди своих рабов, один против ста, и возможность рабочих восстаний - своего рода возможность возмущения туземцев на Сан-Доминго. Варвары, угрожающие обществу, находятся не на Кавказе и не в татарских степях, нет, они - в предместьях наших фабричных городов…"
"Таково тяжелое бремя фабриканта", - сокрушался Броше, складывая газету.
12
Лионским беднякам приходилось нередко селиться вне черты города - не только ввиду крайней дороговизны квартир, но и из-за городских налогов на предметы первой необходимости. По тем же соображениям жила в Бротто гадалка. Хотя среди ее клиенток числились жены и дочери богатых буржуа, госпожа Деи оставалась небогатой: ее вконец разоряла неодолимая тяга к спиртным напиткам. В дни запоев старуха не вставала с кровати, почти касавшейся закоптелого потолка.
Катерина Буври застала гадалку дремлющей возле печки, на которой дымился чугун с картофелем.
Около часу посетительница сидела, съежившись, но смея нарушить тишину. Наконец госпожа Деи проснулась, быстро выпила рюмку вина и взялась за карты.
- Светлый шатен, глаза неопределенные, не безработный, женатый, а может, и неженатый, этого карты не хотят сегодня сказать, - подмигнув, изрекла она.
- Женатый?! - ужаснулась Катерина и с чувством собственного достоинства разъяснила: - Женевьева - добрая католичка и не может полюбить женатого, я сама прокляла бы ее за это.
Но ворожея не сдавалась:
- Может, король и не женат, но обязательно имеет подружку, - сказала она и сердито собрала колоду.
Катерина заметила по вспухшим губам и свистящей одышке, что госпожа Дои пьяна и находится в дурном настроении. Ворожея забраковала принесенное мясо и презрительно отшвырнула кружево, приняв только сантимы, которые предварительно испробовала на трех зубах, оставшихся еще в коричневом зловонном рту.
- Следи за светловолосыми мужчинами! - добавила она, бесцеремонно выпроваживая посетительницу.
В черной подворотне Катерина повстречала нарядную барышню в длинном голубом салопе, отороченном горностаем. Ткачиха почтительно посторонилась. Выбравшись на улицу, проходя мимо величественного кучера в черной, золотом увитой ливрее, она спросила, благоговейно прикасаясь к лакированному кузову:
- Чья карета?
- Барышни Броше, дочери фабриканта.
13
Девятнадцатого ноября, накануне получки, в рабочем Лионе наступило зловещее затишье. Фабриканты собирались опять выплачивать по старым расценкам, несмотря на то что истек почти месяц со времени принятия тарифа. Их предательство и измена соглашению 25 октября стали очевидными. Они посмели бросить вызов сорока тысячам трудящихся.
От станка к станку перебегал шепот недовольства и возмущения. Оторопевшие вначале пролетарии стали искать выхода из тупика, в который их завели.
В подворотнях, трактирах, на улицах собирались ткачи. Их молчание было значительнее крика. Единство оказалось полным.
- Мы не возьмем грошей от негоциантов, покуда негоцианты не подчинятся тому, что сами подписали, - сказали сто двадцать рабочих одной из крупных мастерских Лиона.
Эти слова разнеслись с быстротой ветра. Их подхватили тысячи голосов, но уши негоциантов остались глухи.
Великим стихийным событиям предшествует тишина. Накануне восстания Лион говорил шепотом.
В субботу Женевьева получила расчет.
- Господин Каннабер забраковал работу и потребовал твоего увольнения, - сказал ей хозяин с состраданием. - Но погоди, в эти дни многое решится, - и он погрозил кулаком.
Женевьева не слушала его слов. Слезы залили ей лицо.
На пороге мастерской девушку догнала подруга.
- Дура! - шепнула она злобно и насмешливо. - Вот до чего доводит заносчивость! Я получше тебя, а не погнушалась комиссионером и теперь плюю на всех, а ты несешь домой только невинность и шиш.
Запас слов и образов у Женевьевы был мучительно беден.
- Святая дева, за что? Святой отче, почему? - шептала она, кусая губы.
Дома Женевьева боялась признаться в том, что лишилась работы. Рассказать об истинной причине расчета, о приставаниях Каннабера, она не смела, видеть же укоризну в глазах ласкового отца и слышать плач матери, винящих ее в отсутствии старательности и трудолюбия, казалось девушке жестоким и незаслуженным унижением. Отказавшись от ужина, она вышла на улицу и направилась к заставе.
"Светлый шатен", - приговаривала про себя Катерина и, опустив деревянную ложку, разглядывала склоненные над общей миской мужские головы.
Все рабочие Буври, за исключением немца, были черноволосы. Глаза старой ткачихи впились в тусклые волосы Стока.
"Если не шатен, то уж, во всяком случае, светлый", - решила Катерина и, дождавшись, когда рабочие снова стали к станкам, подошла к нему.
- Вот что, парень, - сказала она грубовато, - почему молчит и плачет Женевьева?