- Однако, дорогая, деревенские дикари кормят нацию. Около четверти их пшеницы вывозится на мировой рынок. Но без наших паровозов, как без воздуха, им нет жизни, - ответил англичанин (он был представителем английского концессионного общества, начавшего постройку железных дорог в Германии). - Цивилизация и мощь нации - вот что обуславливает экономический прогресс. Чем цивилизованнее страна, тем выше уровень ее экономического развития. Англия доказала это… Но развитие промышленности и могущество страны начинаются с эпохи провозглашения национальной свободы, - добавил, напыжившись, британец.
Карл старался не пропустить ни одного сказанного рядом слова. Старый еврей хрипло засмеялся.
- Молодой человек, я был сапожником в Львове, я работал, не разгибая спины, дни и ночи, чтоб в срок сдать обувь фабриканту. Моя семья ела картофельный суп и только на пасху - рыбу. Фабрикант говорил мне, обсчитывая меня и бракуя товар: "Борух, равноправие и свобода будут тогда, когда я открою фабрику. Это будет нечто замечательное, и закраивать будут у меня не люди с ножницами в руках, а машины". Есть чему радоваться!..
Недалеко от Дюссельдорфа Рейн образует излучину. Холмы подходят к воде. По склонам вьются деревья. Карлу припомнилась гора у Майнца и посвященная ей баллада о коварной Лорелей. В осенние сумерки Рейн грозен и таинствен. Карл повторял "Песнь о Нибелунгах", воскрешал старые преданья, отдавался мечтам и фантазии. Тысячи слов прибоем шумели в голове.
"Может быть, буду поэтом!.." - многолетнее заветное желание. Вспомнил любимые стихи Гейне. Пожелал, чтобы скорее шли годы.
"Буду, быть может, хорошим поэтом".
В темноте "Франкфурт" пристал к дюссельдорфской пристани. Шел дождь. Город на берегу выглядел озябшим, закутанным в старый сырой плащ. С крыш на грязные мостовые уныло стекала вода. Едва светили уличные фонари. Карл, побродив по малолюдным улицам, зашел в трактир. Несколько степенных посетителей пили пиво. Говорили о дороговизне, ругали перекупщиков, вздувающих цены. Жатва прошлого года не была обильной, виноград пострадал от дождей.
- Нынче хлеб выгоднее закупать в Нидерландах, - решил один из них.
Карл подсел ближе.
- Беда наша в том, что Рейнландия не имеет прусского уложения: введи мы телесные наказания, крестьяне не ленились бы, как нынче, - сказал помещик.
- Крестьянин злопамятнее медведя и хитрее лисы, - поучал местный судейский чиновник.
- Замечено, что в нашей провинции на зиму крестьяне перебираются в город и, чтоб избежать налогов и не работать, умышленно воруют, хотят в тюрьме кормиться на казенный счет.
- Кодекс Наполеона устарел для Рейнландии, господа.
Карл вышел из трактира. За собором начались кривые улицы, дома, близко наклонившиеся друг к другу. Четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый века притаились здесь, как призраки.
Маркс долго бродил по спящему городу, встречая смешных, нетрезвых чудаков и жалких бродяг. Ему вспомнился Гофман и его герои, странные люди мансард, немецких закоулков, кабаков. Думалось о старых, годных лишь на слом городах, о спящей Германии, о будущем. И, как всегда, Карл мучился неудовлетворенным желанием заглянуть в глубину причин, открыть истину.
Утром на переполненном пассажирском грузовом пароходе нидерландской компании Карл поплыл за границу.
Голландцы, прославленные мореходы, исполненные презрения к тихим рекам, пускают по Рейну неповоротливые, грязные пароходики. Впрочем, Карла вовсе не интересовали условия переезда. Он не оценил преимуществ кёльнского пароходного общества перед нидерландским.
Среди многочисленных пассажиров боннский студент нашел сверстников-филологов, едущих на каникулы в приграничные города. Заговорили о литературе и тотчас же коснулись правительственного указа, запретпвшегопо всей стране сочинения пяти писателей: Генриха Гейне, Карла Гуцкова, Генриха Лаубе, Рудольфа Винбарга и Теодора Мундта - вдохновителей "Молодой Германии".
Втайне надеясь посвятить себя поэзии и литературе, Карл следил за каждой новой книгой, алчно набрасывался на каждый новый сборник стихов, не пропускал ни одного литературного события.
Позорный запрет Союзного сейма он знал наизусть:
"В последнее время под именем "Молодой Германии", или "Молодой литературы", образовалась литературная школа, направляющая свои усилия к тому, чтобы в беллетристической форме, доступной всем классам читателей, нападать самым дерзким образом на христианскую религию, подрывать существующие социальные отношения, разрушать всякий порядок и нравственность".
В полдень пароход миновал крепость Везель и, обогнув крепостной вал, причалил к пограничному Эммериху. Начался таможенный досмотр.
Германия осталась позади. Голландские таможенные чиновники учтивы, недоверчивы, медлительны. Неторопливо пломбируют трюм, открывают сундуки и чемоданы пассажиров и, приложив к форменным фуражкам два пальца, исчезают.
При Вестерооде река делится на два рукава. Огромная плодоносная равнина Бетюве вдается между ними узкою, остроконечной пикой.
Издалека виден Нимвеген. Красивые, светлые дома тянутся вдоль берега. Густую приречную рощу сторожит старинная башня.
Прямо со сходней Карл попадает в объятия поджидающих его теток, дядей и кузин. Иоганн Пресборк, взяв под руку племянника, торжественно ведет его домой. Кузины, шествующие позади, на непонятном, цокающем голландском языке оценивают перемены, происшедшие в приезжем.
- Он вырос, но слишком худ и черен, Глаза - угольки!
- Не похож на тетю Генриетту.
- Да, весь в отца.
- Довольно судачить! - прерывает сердито Иоганн, обернувшись.
Девицы конфузливо умолкают.
На улицах необычайное оживление. Суббота. Город чистят, скребут, моют. Обычно занавешенные, окна домов доверчиво раскрыты. Служанки протирают двери, пороги, рамы. Из ручных пожарных труб опрыскивают постройки сверху донизу. Вода журчит, стекает, омывает тротуары.
Дома неширокие, вышиною в три яруса, почти везде кирпичные, редко оштукатуренные и выбеленные. Улицы узкие, темные, мощеные. Перед лавками сидят на табуретах купцы в стеганых жилетах, в шапочках, - сосут трубки, читают газеты. Бесцельно прохаживаются рослые миловидные женщины в тяжелых платьях и крахмальных несгибающихся чепцах, окружающих пухлые свежие лица. Детей на улицах не перечесть. С субботы до понедельника закрыты школы. Малыши разъезжают в колясочках, запряженных козлами или собаками. По Ваалу, пересекающему город, ползут барки и лодки. Паруса на них рыжие. Голландцы варят ветхие полотнища в дубильной воде, которая сообщает им крепость и необыкновенный ржавый цвет.
Большой зажиточный дом Пресборков живет размеренной, однообразной, сытой жизнью. Первые дни Карл подолгу спит, мало движется. Силы быстро возвращаются к нему, но вместе с выздоровлением подступает и пресыщение провинциальным бытом. За обедом ведутся неисчерпаемые беседы о ценах и сбыте голландских товаров, о дерзости Бельгии, о пороках прусского монарха и добродетелях голландской королевы. Карл бежит от этих бесед на одинокие прогулки.
На каждом шагу, даже в скромном Нимвегене, - напоминание о былом величии страны победоносных мореплавателей.
В большом зале ратуши, украшенном потертыми драгоценными коврами-трофеями и бюстами императоров, был заключен некогда почетный мир между Людовиком XIV и республикой Соединенных Нидерландов.
Карл залпом прочитывает историю павшей республики. Венеция, Португалия, Голландия, - как сходны их исторические судьбы! Карл настойчиво думает об этом странном сходстве. Но не только история, его увлекают и легенды и песни. Кузины переводят на немецкий язык унылые напевы рыбаков. Карл узнает о призрачном герое Мартине Шенке фон Нейдеке. Тень воина, утопившегося в Ваале, чтобы избежать пленения испанцами, бродит в полнолуния по старой башне. Шенк фон Нейдек ищет, стеная, свое рассеченное врагами тело… - так поется в нимвегенских песнях.
Несколько недель бездействия проносятся мигом. Отдохнув, опять веселый и сильный физически, Карл покидает гостеприимный Нимвеген.
7
- Ты псе еще чувствуешь себя школьником, а не первокурсником, Маркс, - презрительно сказал Грюн, безусый мальчик, обутый в высоченные сапоги-пушки.
Костюм молодого студента при всей его маскарадности был обычен в Бонне. Не желая уступать французской моде, Грюп предпочел косоворотку манишке и галстуку.
- Студенты призваны спасти Германию, потому что, кроме нас, прочие немцы представляют собой лишь серую сплошную массу филистеров. Однако не книжная премудрость поможет делу.
В подтверждение своих слов Грюн концом отточенной шпаги разит учебник римского права и, кружась и притопывая, в неистовой пляске пускается по комнате.
Листы растерзанной, поверженной в прах книги падают к сапогам студента. Ловким приемом Грюн опустил оружие и брезгливо отбросил "Римское право" в угол.