Он протискался к Войцеку. Поляк сидел на траве. Запахи леса мучили его, как призраки; мечты перенесли далеко, в Лазенковскую еловую чащу по-над Бугом. С двадцатью тысячами таких же солдат, как он сам, ушел Войцек с родины. Как знать, с каким полчищем вернется он назад? Может быть, сейчас в этой пещере рождается та сила, что опрокинет, истопчет, уничтожит деспотизм, даст миру и, значит, Польше, свободу, счастье. Как предугадать? Думал ли он тогда, в лесу под Варшавой, о том, что спустя один только день вся Польша восстанет. Может статься, завтра подымется Германия либо Франция. Войцек сжимает губы, чтоб удержать безумный, ликующий вопль.
На камне-трибуне вместо Бюхнера - толстый резчик по дереву, в вязаном колпаке с кисточкой, болтающейся над открытым сизым ухом.
- Добро должно восторжествовать, - говорит он грозно. - Я здесь среди вас, друзья, потому, что нашей религией является убийство тиранов и всеобщее равенство… Я знаю наверное и надеюсь, что и вы, дорогие братья, верите, что скоро совершится нечто необыкновенное, знаю это из верного источника, от поляков и французов. Революция, говорю я вам, революция свершится, а с нею - всеобщее уничтожение…
Войцек, отталкивая Стока, бросается в пещеру.
- Революция свершится! - кричит он, весь во власти мечты.
- Браво! - единодушно подхватывают собравшиеся. - Революция свершится!
- Мы едины, пусть прольется паша кровь во имя революции! - кричит Август Беккер, разматывает шарф и обнажает тонкую, нежную шею. - Если нужно, пусть надет за дело свободы моя голова, насытив кровью злодеев!
Бюхнера и Вейдига оттеснили в темноту. На сером камне - Войцек.
Он говорит на родном языке и кончает песней: "Еще Польша не погибла".
Польский гимн довел до восторженного исступления членов "Общества прав человека". Гюркнер плакал.
Сток протолкался к заветному камню.
- Я был во Франции вскоре после июльских дней и видел, как обманули король, банкиры и фабриканты народ, - говорит он, обращаясь более всего к Бюхнеру, - Там, как и в Германии, страх заставил богачей бросить нам объедки. Мы поверили и получили, но что… шиш? Нет, хуже того. Я не умею говорить, а то я рассказал бы вам, братья, как лионские рабочие справедливо требовали работы, а добились смерти, тюрьмы, голода.
Сток не мог продолжать от волнения.
Холодный зеленый рассвет охладил собравшихся. Возбуждение сменилось усталостью. Гюркнер, зевая, спрашивал Войцека, как избежать гнева Маргариты. Кое-кто прикорнул на мокрой траве.
Бюхнер попытался перейти от слов к делу.
- Мы отпечатаем прокламации, и каждый из вас возьмет на себя доставку их в деревню.
Вместе с солнечным светом в пещеру ворвался Конрад Куль. Сток едва узнал его. Вместо учтивости и подобострастия, подмеченных ранее портным, Куль олицетворял чудовищный страх.
- Полиция!.. Шпионы!.. Спасайтесь! - судорожно дергаясь, выл он.
Поминая бога, Гюркнер бросился в кусты. Бывший караульщик шлагбаума не претендовал на мужество. Вейдиг и Бюхнер ни единым движением не выдали тревоги.
Помахивая неразлучной дубинкой, Беккер вышел на разведку. Люди в пещере обнажили оружие, готовые к обороне.
- Дуэль, - разочарованно сообщил вернувшийся Август.
Позвав Войцека, Сток пошел домой. Подле пещеры их окликнул владелец "Гессенского подворья". Его клетчатые брюки были перепачканы землей. Сюртук порван.
- Вояка! - сквозь зевоту буркнул добродушно Войцек, помогая Гюркнеру встать.
- Старый Буври, - сказал Иоганн, позабыв, что имя это незнакомо в Дармштадте, - седой и дряхлый, а пошел: в тюрьму, а ты… - портной красноречиво оборвал фразу и сплюнул.
На вершине Господней горы, на выступе, образующем пещерный свод, секунданты тщательно отмеривали дистанцию. Дуэлянты, в черных плащах поверх мундиров, отвернувшись друг от друга, с видом беспечнейшего равнодушия прогуливались между елями…
Рейнская долина и Дармштадт спали вдали под плотной периной - предутренним туманом.
11
Вокруг ратуши дармштадтские улицы, стиснутые высокими остроконечными домами из серого шифера, узки и темны, как колодцы. Летом тут пыльно и жарко, в остальные времена года сыро и грязно.
Маленькие лавчонки в переулках центра, пахнущие плесенью, торгуют предметами роскоши, производимыми на городских окраинах в мастерских ремесленников.
Столица Гессенского герцогства славится производством мебели, посуды, музыкальных инструментов, дорогих безделушек.
Сток в тщательно заплатанном сюртуке, оставшемся в наследство от отца, в картузе расхаживает по торговому кварталу, что тянется от герцогского управления вплоть до театра. Портной присматривает подарок Женевьеве ко дню рождения и не пропускает потому без внимания ни одной витрины. Все, что в них выставлено - бисерные кошельки, бархатные молитвенники, фарфоровые, украшенные амурами, цветками, голубками табакерки, коробочки и флакончики, шкатулки с деревянной или перламутровой мозаикой, чувствительного и поучительного содержания гравюры, пояски и косынки, - вовсе недоступно по цене жителю Церковной улицы. Да многие из продающихся здесь вещей и не для чего ему.
Иоганн улыбается, представляя себе хибарку в гюркнеровском дворе и Женевьеву, которой на подводе привезли бы этажерки с золочеными шишками по бокам, кресла, обитые переливчатой тафтой, диваны, украшенные львиными головами и небывалыми листьями. Но кровать из золотистого ореха портной купил бы, будь деньги.
"Наша жизнь легка, вся укладывается в котомку", - решает он. В открытую дверь лавки Стоку видны сундуки, окованные железом, мягкие кожаные чемоданы, добротные скрипучие соломенные корзины.
"Женевьеве не пришлось взять заветный сундук с приданым из Лиона, - вспоминает портной, - не до того было в вечер бегства из осажденного города. Не присмотреть ли ей сундучок? Но что ей туда класть?"
Ни фарфоровые маркизы и звери, ни тем более картины, на которых блюда полны фруктов и мертвой дичи, ни драгоценные кружева не нужны немецкому мастеровому. Круглый серебряный медальон с трилистником и колечко с подковой он купил бы, но ювелир не отдает их за два гульдена.
В переулке, где босые мальчишки играют на мостовой, Иоганн забрел к часовщику.
Здесь пусто и прохладно. Маятники движутся ровно, как игла в руках портного.
Создатель круглых, многоглазых неуемных существ, висящих по стенам, расставленных в шкафах и на прилавке, маленький хромоногий человечек появляется из-за шерстяной портьеры, бережно держа в руке тонкие косточки - части разобранного механизма. На нем - передник до самой шеи, рукава рубахи засучены, как у хирурга.
Сток успевает заметить за портьерой женщину, баюкающую ребенка в убогой клетушке. "Часы тоже не кормят, видно", - удивляется он про себя.
Часовых дел мастер оглядывает покупателя, стараясь определить его достаток и вкусы.
Длиннополый сюртук Стока обманывает.
Продавец достает с полки деревянного Лютера с Библией под мышкой. Вместо пьедестала - часы. Портной насмешливо отказывается от Лютера, от аллегорической Германии - полуодетой толстой дамы - и от фарфоровой розы с венчиком в виде циферблата.
Его выбор падает на небольшие часы в зеркальной оправе, наигрывающие два такта вальса. Поговорив о налогах и трудных для Дармштадта временах, Иоганн прощается с часовщиком и возвращается домой милю лавок, торгующих музыкальными инструментами. Он замедляет шаг и смотрит жадно в окно. Там - недоступная давнишняя мечта - скрипки. У дверей музыкальной мастерской с зеленой вывеской в виде плоского фортепиано, болтающегося подле фонаря, сидит на раскладном стуле старик Ерке в красном жилете и круглой шапочке. Сток вспоминает, что видел его несколько дней назад в пещере на Господней горе, кланяется единомышленнику и подходит, рассчитывая приторговать подержанный инструмент. Старик словоохотлив. Он выноси г две скрипки и перебирает их струны дряблыми голубыми пальцами, Иоганн поднимает одну из них к плечу и неуверенно подбирает мотив "Что для немца родина". Старик испуганно озирается.
- Не бунтуй на улице, - говорит он просительно.
Сток смеется и переходит на "Прощание Бертрана".
За эту мятежную песню вчера арестовали нескольких вольнодумствующих студентов. Старик вырывает скрипку у портного.
- Играл бы что-нибудь церковное, мальчик, - добавляет он наставительно.
На узкой мостовой мальчуганы, играя в войну, разбившись на два войска, теснят друг друга в подворотни. Их оружие - кулаки, их снаряды - зеленые, в шипах, незрелые каштаны.
Разметая пыль, проезжают, грохоча, экипажи и телеги. То и дело между лавок попадаются кабаки, из которых несутся брань и музыка.
На базаре лоточники предлагают свой товар, зазывают:
- Вишни, вишни!
- Щетки, пуговицы!..
Тут же примостились подмастерья.
- Чиню обувь дешево!..
- Шью, крою, латаю, белю, крашу!..
Сток пересекает рыбный рынок и добирается до широкой деревенской Церковной улицы, заканчивающейся фонтаном и кирхой.
Портной прижимает к жилету коробку с часами. Тесный сюртук мешает движениям. В голове назойливый вопрос - зачем Гюркнеру и Ерке "Общество прав человека"?