8
В воскресное утро, после завтрака, Карл повел голландского дядюшку на прогулку по Триру.
- Никто из нас не может сравниться с Карлом в знании истории города, - гордо сказал присоединившийся к ним Генрих Маркс.
Карл просиял. Прогулка с отцом доставляла ему всегда большое удовольствие. Отца и сына связывали глубокая Любовь и дружба.
- Не забудьте зонтиков: утро чересчур розовое, - посоветовала Софи, связывая букеты из свежих нарциссов и сирени.
Погода была чрезмерно, настораживающе хороша. Небо, подпираемое со всех сторон холмами, казалось фарфоровым блюдом, на котором сбитыми сливками лежали неподвижные облака. Было душно и тихо.
Уютен, беспечен и весел небольшой, затерянный в дубовых и сосновых лесах город в летнее праздничное утро.
Принаряженные зажиточные горожане, обмениваясь улыбками и поклонами, прогуливаются по главной улице - Симеонсштрассе. Генрих Маркс то и дело приветствует кого-нибудь из своих друзей и их жен.
Вот Хамахер: его видно издалека благодаря маскарадной вычурности бархатного костюма и шляпы, то и дело сползающей с взлохмаченной тевтонской головы. Он возвращается из церкви, чинный и красный. Возле старинной кузницы с лепными фигурами и латинскими изречениями юстиции советник натыкается на оживленно беседующую пару: Шлейг, только что вернувшийся; из Кёльна, громко рассказывает адвокату Ленсу свои впечатления. За ними, в такт размахивая маленькими пышными зонтиками, идут их жены.
- От театра, - заглушая мужа и проезжающую карету мощным голосом и шуршанием юбок, говорит госпожа Шлейг, - нам остается многого желать. Пока актрисы не перестанут перемигиваться с молодыми господчиками в то время, как молятся на сцене богу, пока пьесы не будут выбираться рачительнее - и только те, которые не вредны нравственности, - до тех пор они не могут быть полезны нашим дочерям.
Госпожа Лене меланхолически поддакивает.
Генрих Маркс, Карл и Пресборк, раскланявшись с дамами, проходят мимо и, обогнув "Дом трех королей", построенный в XVII веке, оказываются на Глоккенштрассе. Перед ними арка с воротами, ведущими в еврейский квартал.
- Здесь, - говорит Карл дяде, - жили наши предки, трирские раввины. Бабушка не раз гуляла с нами, детьми, но гетто. Дед, Маркс Леви, когда получил раввинское звание, жил недалеко от Глоккенштрассе. Впрочем, судя по рассказам тетушки Эстер - она живет во Франкфурте-на-Майне, - в трирском гетто давно исчезли нравы еврейских улиц тех городов, где господствует не французское, а прусское уложение.
- Это верно, - подтвердил Генрих, - там все еще живо средневековье. На ночь запираются ворота, и вне гетто евреям запрещено ходить по тротуарам, чтоб не осквернить своим прикосновением христиан. Все это не касается господ Ротшильдов, которые давно предпочли принять приглашение европейских королей… - и Генрих не досказал, взглянув на противоположный тротуар.
Опираясь на суковатую трость, там стоял Виттенбах, закинув голову и прикрывая цилиндром глаза. Трирский историк созерцал небо. Улица была узка, дома высоки, - директору гимназии не легко было вывести заключение относительно погоды.
- Горизонт ясен, но облака ползут с востока, следовательно, надо ждать грозы не позднее полудня, - объявил он, очнувшись и разглядев Марксов.
Ему представили господина Пресборка.
- Карл, мой друг, - сказал юноше старик Виттенбах, - покажи путешественнику Porta Nigra. Эти Черные ворота, как ты знаешь, назывались раньше Марсовыми и защищали с севера римский город Трир.
Директор гимназии собирался повернуть к Главному рынку, где в воскресные утра прогуливалась добрая половина городского населения, но юстиции советник в учтивейших выражениях попросил его показать чужеземцу достопримечательности города.
Местный летописец сдался. Трир и его история составляли главный интерес в жизни старика. Виттенбах повел почтительно внимавшую ему компанию к Porta Nigra. Полуразрушенные башни, как две неровные скалы, соединялись массивным переходом, образующим двойные ворота.
Иоганн Пресборк не нашел в памятнике римского господства ничего особо привлекательного. Проводник Гёте посмотрел на него с состраданием и не удостоил ответа.
- Трир бесконечно стар, - сказал директор гимназии, демонстративно повернувшись к Марксам. - Существует легенда о том, что он старше Рима на целую тысячу лет. На знаменитом Красном доме, что около Дитрихштрассе, построенном в 1664 году, есть надпись, плод этой легенды. Карл, повтори надпись, ты отвечал ее мне на уроке зимой прошедшего года.
- "Ante Romam Treveris stetit annis mille trecentis, Perstet et aeterna расе fruatur. Amen!" - сказал Карл, морщась. Превращение прогулки в экзамен раздражило его. - "До Рима Трир стоял тысячу триста лет. Да существует он впредь и наслаждается вечным миром. Аминь!" - перевел он дяде, не знавшему латыни.
- Прекрасно сказано: "Да существует он впредь и наслаждается вечным миром", - повторил Виттенбах. - Два тысячелетия стоит город, созданный до нашей эры и названный Colonia Augusta Treverorum, - продолжал старик. - Ноги потомков касаются следов далеких предков. Два тысячелетия прошло и пройдет, мы умрем, а Трир все будет жить. Я говорил господину Гёте более сорока лет тому назад то же, что говорю вам сейчас. И вот нет господина Гёте, не будет меня, не станет даже маленького Карла, но века не сокрушат старой развалины Porta Nigra. Знаете ли вы, господин голландец, что в четвертом веке эта тихая обитель стала резиденцией римского императора и по роскоши не уступала Вечному городу? Кёльн был в три раза меньше Трира… Какие силы движут историю? Свидетелем каких событий станет еще наш вольный Рейн?.. Кто прославит старый Трир?.. - Виттенбах погрузился в раздумье.
- Неужели больше Кёльна? - продолжал удивляться Пресборк.
Генрих Маркс уже досадовал на себя, предвидя утомительное старческое многословие.
Трирский историк привел спутников к громоздким развалинам некогда огромных римских терм.
Цепкие травы и нежный шиповник проросли в груде камней.
Дядя Пресборк осторожно присел на плоский камень и решил противопоставить богатым летописям Трира исторические заслуги родного Нимвегена.
- Мы тоже не бедны старым хламом, - сказал он важно. - Родной город твоей матери, Карл, а моей сестры построен, говорят, Юлием Цезарем. Впрочем, я не охотник до старины и всякой ветоши. Деловой человек теперь едва успевает идти вровень со своим веком. Нас, голландских купцов, сейчас больше занимает вопрос о том, как скорее кончить споры с Бельгией. Пусть себе отделяется от нас, но покупает голландские товары.
Внезапно откуда-то на римские термы полил дождь.
Истые трирцы защитились зонтами и поспешили найти убежище под сводами античных бань. Не прошло и двух минут, как солнце скрылось и раздались раскаты грома. Заметались молнии, откуда-то налетел теплый ветер.
Стемнело.
- Виттенбах на этот раз угадал замыслы погоды, - рассмеялся Генрих Маркс.
Зонт вырвался из рук юстиции советника и вприпрыжку поскакал по лужам. Карл бросился спасать его. Вода струилась по камням, омывая потрескавшуюся мозаику. Деревья роняли свежие листья на старые плиты.
- Нам остается, подобно древним, совершить омовение: бассейны полны влаги, - продолжал юстиции советник, прилаживая непослушный зонт в углубление между камнями.
Небо продолжало окатывать знойную почву лютым потоком воды.
К словам природы будь не глух,
И ты узнаешь ход светил,
И дух твой будет полон сил… -
начал Виттенбах, приведя в полное отчаяние Карла.
Притворившись, что не слышит директора гимназии, Карл решился на хитрость.
- В девятом веке, - начал он громко и быстро, - норманны нагрянули на Трир и жестоко расправились с жителями. После разгрома город превратился в ничтожную горную деревушку. Руины, пепелища, кладбища служили горьким напоминанием о сломленном могуществе.
- Мой друг, - вмешался Виттенбах, мгновенно позабыв "Фауста". - Упадок всегда чередуется с расцветом.
Иоганну Пресборку пришлось выслушать, как могущественные епископы возродили город, превратив его в место религиозного паломничества и торговли.
Город аккуратно отдавай дань сменявшимся векам.
Расположенный между Францией и немецкими княжествами, Трир неоднократно менял властителей. Во время Тридцатилетней войны его жители, по воле своего князя, сражались то на стороне Франции, то Испании, то Германии.
- Остальное, истинно важное с исторической точки зрения, - говорит Виттенбах, высовывая голову из-под свода, чтобы проверить, не стихла ли гроза, - относится к поре, когда в Трир пришли французы.
- Отлично помню августовский день 1794 года, - отвечает ему Генрих Маркс. - Мне было двенадцать лет. Вместе с мальчишками квартала я побежал к реке, чтобы видеть подступающие войска неприятеля. Путь им был открыт. Французы шли, распевая "Марсельезу". Барабанщики отчаянно громыхали в такт песне. Наши горожане ждали демонов либо ангелов, но пришли добродушные крестьяне в солдатских мундирах, весьма похожие на мозельских виноградарей.
- Великие дни! - вздыхает Виттенбах. - Когда господин фон Гёте был в Трире, я имел мужество защищать перед ним франков и их революцию. Якобинцы были отважные люди, но Робеспьер завел их слишком далеко… Французские войска вступили в наш город всего через каких-нибудь две недели после Термидора.
Карл вмешивается в разговор:
- Жирондисты умели критиковать Гору, но никогда, насколько я знаю, не противопоставляли ей своего плана.
- Птенцам рано судить орлов. У тебя есть еще время разобраться в этом и уж тогда изрекать свои суждения, - сурово отвечал Виттенбах.