- Да. Вы не поверите, господин лейтенант, что здесь творилось! Здесь ведь строились Мессершмитты. Наши Ме-109. заняты были тысячи людей…. Вам я могу откровенно сказать: Ме 262 - ну, реактивный истребитель, здесь тоже строится, а именно его фюзеляжи. Тогда те, наверху думали, что никакие бомбардировщики сюда не доберутся, а потому и не создали никакой противовоздушной обороны. А результат? Более 400 убитых. Люди как раз были на обеде.
- На обеде?
- Да, на заводе. Понимаете, это был дневной авианалет, и по совершенно новому плану….
Мало-помалу меня начинает все больше занимать это описание.
- Они летели точно на цель, словно их кто-то вел, а затем не улетели назад, а полетели дальше в направлении Мюнхена, точнее говоря, мимо поясов обороны на юг, в Италию. Этакий челночный налет. Говорили, что они тогда из Англии через Регенсбург летели в Африку: 146 четырехмоторных самолетов-бомбардировщиков!
Никогда не слышал ничего подобного! - прерываю речь начальника вокзала.
- Вам не стоит удивляться. В сообщении Вермахта об этом ни словом не упоминалось. Вот, кстати, господин лейтенант, если интересуетесь, я вырезал это из газеты. Обратите внимание: заметка от 19 августа, а налет был 17. Прочтите-ка!
Аккуратно вырезанная статья бережно передается мне в руки:
"Вражеская банда, налетевшая вчера на юг Германии, потеряла, по подтвержденным данным, 51 четырехмоторный самолет-бомбардировщик и 5 истребителей сопровождения. В двух южно-германских городах имеются убитые и раненные среди мирного населения".
- Интересно, а другие южно-германские города? - невольно вырывается у меня.
- Свинство! Вот так солгали без сучка и задоринки! Теперь вы знаете как все обстояло на самом деле.
Сижу неподвижно и думаю: "А что же я знал и знаю об этом? Что можно знать, если все пропитано ложью, и только ложью. Ложь до тошноты. Только полные идиоты верят всему, что пишет Вермахт в своих сообщениях.
Очевидно, что маршалы ВВС союзников знали цели наверняка. У нас же эти налеты названы "террористическими налетами". Доктор Геббельс, "Рупор победы" - по меньшей мере, мне известно теперь, как все это выглядит при близком рассмотрении.
- Хочу пробежаться, я имею в виду, до отхода поезда посетить Ингольштадт. - обращаюсь к собеседнику.
- Вам это не доставит удовольствия, господин лейтенант - сейчас все закрыто.
- Я хотел просто размять ноги после долгого сидения в поезде.
- Тогда желаю успеха, господин лейтенант. Вы не заблудитесь. А у меня еще дежурство…
На перроне, в полутьме, вижу группу солдат, которые вповалку лежат на своих вещах - словно валуны около Бац-сур-Мэр, когда наступает отлив. Вновь выхожу к Дунаю. Чернильно-грязная вода катит свои волны в сгустившуюся тьму. "Пав на берегу Дуная, я умер в Польше. Где-то, когда-то - захватит и меня …". Вот был бы фокус, если бы эти бритты чуть лучше прицелились и попали бы в тот вагон, под которым я лежал!
Издалека до меня доносится гудение самолетов. Или мне это уже мерещится? Да нет! гудение усиливается и стихает вновь. Оно слабое, но интенсивное, словно принадлежит всему воздуху. Я не просто слышу это гудение, но буквально вдыхаю его.
Должно быть, летит довольно много машин. Я стою, и густое гудение охватывает меня. 10000 метров! Успокаиваю себя. Они летят наверняка на высоте 10000 метров! Но могут ли вообще эти летающие крепости подняться до такой высоты? Даже 6000 метров - это слишком для прицельного бомбометания. Надо бы спросить у зенитчиков.
Нигде никого. Ни машин, ни людей. Ничего и никого. Регенсбург мертв как Помпеи. Думаю о домах, в которых сейчас сидят люди. Вдруг слышу хлопанье дверей и громкие крики: "Выключите свет! Предатели!"
Полная темнота: здесь, в Регенсбурге органы ПВО строго соблюдают правила светомаскировки.
Справа, за какими-то ставнями слышится шум. Очевидно, какая-то пивнушка, которая все еще открыта. И в тот же миг ощущаю сильную жажду. Но если я сейчас открою дверь и заявлюсь внутрь - с золотом на фуражке, золотым кортиком на бедре - эти пьянчуги могут принять меня за какое-нибудь неземное существо….
Фактически я еще никогда не был в Регенсбурге. Когда, я спускался вниз по Дунаю, совершенно один, до Черного моря, то на своей лодке добрался до Пассау. В то время я не смог добраться в Босфор, т. к. уже шла война. Что мне оставалось делать? Я тогда здорово расстроился.
Внезапно вздрагиваю от разрывающего мне голову, охватывающего меня со всех сторон, ужасного шума: отовсюду одновременно завизжали сирены воздушной тревоги. Так я еще никогда не пугался.
Звуки сирен то накатываются на меня, то отступают: кажется, они никогда не закончатся. Чувство такое, будто я оказался внутри огромного органа, на котором играет, одновременно нажимая на все клавиши, спятивший органист. Невольно вставляю указательные пальцы в уши, но безумный вой проникает в меня со всех сторон, словно радиоволны. И хотя при этом я ору изо всех сил, едва слышу свой голос: "Пропади оно все пропадом!"
Когда все смолкает, в ушах все еще стоит завывающий вой сирен. Но и тогда, когда оглохшие уши вновь восстанавливают слух, уже нет той тишины, что была раньше. Теперь со всех сторон слышен шум другого свойства, шум, который трудно определить. Словно с размаха, как-то вдруг, везде возникает жизнь. Желтые полоски света пробиваются через ставни и жалюзи. Многоголосый крик со всех сторон: "Выключить свет!" Лучики света карманных фонариков скользят по фронтонам домов. Из одного окна на улицу падает широкий сноп света. Мгновенный стук ставень, затем стук каблуков - спешащие тени - ощущение такое, словно кавалькада черных всадников несется в том направлении. Мысленно вижу гравюру Катерины Кёльвиц: "Вооружение в подвале" - листок из учебника по истории гражданской войны. Здесь может быть происходит такое же вооружение народа.
Бледные пятна в темноте: лица людей. Один голос перекрывает все остальные: пронзительный вой резко прорубает шум голосов. Далеко в стороне звук пожарных сирен. слышен шум моторов - но нигде не видно ни одной машины. Небо безлунно. Ни лучика не пробивает облачное небо.
Тщетно всматриваюсь в низкое небо: взгляд натыкается на стоящие по обеим сторонам улицы дома. Но все же впереди возникает россыпь звездочек-жемчужин: разрыв зенитного бризантного снаряда. Где-то в направлении Мюнхена.
Ночь в переполненном поезде ужасна. Отпускники с фронта, легкораненые. В каких-то немыслимо вывернутых позах лежат они в проходах так густо, что едва осталось пространство, чтобы поставить ногу, проходя мимо. Подходы к туалетам загромождены коробками, баулами, рюкзаками и сумками.
Кое-где к окнам вагонов поднесли суп и чай. Некоторые, пока поезд стоит, стараются выбраться наружу через полуоткрытые двери. Радостно хотя бы то, что у пассажиров нет поноса. Вот была бы кутерьма! Невольно задаюсь вопросом: за что мне такие мучения? За какие грехи? Мысленно перебираю случившиеся со мной события: Ла Боле, дом Керр Биби, запеченные устрицы у мамаши Беню в Ла Крузик…. Атлантика у Баца, ландшафты Зальцбекена у Жирондо. Прибой в лучах заходящего солнца…. Эх, лучше не думать об этом!
К счастью, мой последний отъезд, тот, что из Аугсбурга - из Пасинга до Центрального вокзала пройдет без остановок.
МЮНХЕН - ФЕЛЬДАФИНГ
Уже полдень, когда поезд въезжает в Мюнхенский Центральный вокзал - точнее сказать: тащится вползая в его нутро, а затем с резким стуком, толчком, останавливается. Пытаюсь выяснить, почему мы двигаемся с черепашьей скоростью, и вижу через окно свежие отметины бомбовых разрывов. У вокзала начисто снесена крыша.
Вид многочисленных разрушений, очевидно, готовит меня к чему-то более ужасному. К счастью, мне, без особых уговоров, помогаю двое солдат. Каждый из них тоже тащит достаточно своего имущества, но у каждого свободна одна рука.
- Куда, господин лейтенант?
- К начальнику вокзала.
Помещение, где разместился начальник вокзала, выглядит как хибара бродяги. Встреченный мною капитан производит приятное впечатление. Объясняю ему, что мне надо ехать дальше, но прежде крайне необходимо заскочить в Академию искусств. Капитан с готовностью предлагает поместить мой багаж под его охрану, но тут же интересуется, а что это за рулоны я везу?
- Картины!
- Картины?
Опасаясь того, что он может мне отказать, быстро объясняю, что в рулоны свернуты спасенные из Берлина картины одного известного художника.
Узнаю, что прошлой ночью был страшный авианалет, и трамваи почти везде не ходят.
- Центр города выглядит, словно пустыня - и такое же творится в Швабинге…
- В Берлине я тоже повидал подобное, - отвечаю в унисон.
- Мне трудно судить о Берлине! - резко бросает капитан. - У нас в этот раз очень много погибших.
Уже собираюсь, откозыряв выйти из кабинета, как капитан добавляет:
- Полагаю, вы знаете дорогу? По пути вы будете очень удивлены.
Странно, но когда я пробираюсь через развалины, меня охватывает страх, что от Академии вполне могла остаться только пыль. Механически переставляю ноги, гоня от себя мрачные мысли. На какой-то миг меня охватывает такое чувство, словно я опять в Берлине: развалины одинаковы - только теперь я не на Потсдамской площади, а на площади Ленбахплац. Внезапно замечаю, что словно окоченел: я сломлен увиденным и удручен. Неужели вся Германия должна утонуть в грудах щебня и пепла?
На одной из таких гор люди растаскивают в стороны куски развалин. Имеющимися у них жалкими инструментами они будут копаться до глубокой ночи.