Продолжая жить в квартирке сестры на улице Грегуар-де-Тур, Леа попыталась подвести итоги. Денег, полученных от Красного Креста, ей едва хватит на то, чтобы обзавестись гардеробом и вернуть небольшие долги теткам. Оставаться в Париже она не могла, так как не имела ни работы, ни доходов, ни собственного жилья. Леа не хотелось каким-то образом изворачиваться или спекулировать по примеру Лауры. Ей очень недоставало Франсуа Тавернье. Уж он-то нашел бы для нее выход из положения. Но, к ее удивлению, он не давал о себе знать. Скорее всего, ему пришлось задержаться в Нюрнберге. Может быть, Сара что-нибудь знала о нем? Но идти снова к Саре было выше ее сил. Нет, говорила она себе, только не теперь, когда столько жутких картин постоянно стоит перед ее внутренним взором. Она до такой степени страшилась услышать голос Сары, что всякий раз упрямо отказывалась подойти к телефону, когда та, зная, что Леа больна, звонила ей. С другой стороны, тетя Альбертина просила Леа поторопиться с приездом в Монтийяк, где было необходимо ее присутствие. В конце концов, Леа с чувством облегчения покинула Париж, так и не повидавшись с Сарой.
Зима была очень холодной, а весна дождливой. На нормальное отопление просторного дома не хватало денег, а кроме того, недоставало и угля. Франсуаза, Руфь и дети большую часть дня проводили на кухне. Усевшись у зажженного очага, женщины слушали радио или занимались домашней работой, приглядывая за Шарлем и Пьером. Шумные игры и смех детей вносили некоторое оживление в их монотонную жизнь. По утрам Шарль отправлялся в школу в Верделе и возвращался только вечером. Мальчик был не по годам серьезен, и все свободное время посвящал чтению и рисованию. Малышу Пьеру в декабре исполнилось четыре года. Мать во всем потакала своему непоседливому и часто капризничающему сыну, вызывая тем самым возмущение Альбертины, не одобрявшей воспитания без принуждения. Однако Франсуаза не могла ни в чем отказать ребенку.
Молодая женщина думала, что возвращение в родной дом, многочисленные заботы по содержанию имения, помогут ей забыть пережитые муки. Ничуть не бывало! С наступлением каждого нового дня она погружалась в состояние мрачного одиночества, из которого ничто не могло ее вывести. Она не переставала думать о любимом человеке, о его смерти, об унижении, которому ее подвергли, обрив голову на церковной паперти в Париже, об оскорблениях, которыми ее осыпали, о презрении, которое ей демонстрировали знавшие ее с детства лавочники Лангона, о замечаниях, бросаемых в ее адрес занятыми в хозяйстве рабочими, об отказе принимать ее у себя со стороны подруг и родственников, живших в Бордо. После ее возвращения никто не попытался повидаться с ней, понять ее или хотя бы проявить по отношению к ней немного участия. Теплая забота теток и Руфи оказалась явно недостаточной. Только новый управляющий Ален Лебрен, похоже, не интересовался ее прошлым. Франсуаза была ему за это признательна и с удовольствием работала вместе с ним.
Приезд Леа поначалу всех обрадовал, но радость вскоре угасла при виде хмурой, печальной и молчаливой девушки. Работы внутри дома были закончены, мебель расставлена по местам, занавески и картины повешены. Леа все время казалось, что где-то в углу коридора она вот-вот столкнется с отцом или матерью. Всю первую неделю она провела, уединившись в своем "владении" - кабинете отца, где снова воцарилась атмосфера незыблемого спокойствия и уюта, рассеивавшая когда-то ее детские страхи и умиротворявшая вспышки гнева. Забившись в угол старого дивана, и укрывшись одеялами, большую часть дня она дремала или же часами смотрела на огонь в камине. Она едва притрагивалась к блюдам, которые приносила Руфь.
У Альбертины хватило благоразумия переждать неделю прежде, чем подступиться к Леа с расспросами. Однако Шарль опередил ее. Он пробрался в комнату Леа и, заливаясь слезами, спросил, почему она его больше не любит.
- Дорогой мой, я по-прежнему люблю тебя, - ответила она и обняла мальчика.
- Нет, неправда, ты больше не рассказываешь сказки, не играешь со мной… Ты даже не садишься с нами за стол и не разговариваешь. Я отлично вижу, что ты меня больше не любишь.
Мальчик так рыдал, что Леа испугалась за него.
- Прости меня, голубчик, прости… Я тебя люблю, люблю больше всех! Не сердись на меня… Мне было плохо, я очень горевала, но теперь все кончено!
- О чем ты горевала, если я так тебя люблю? - проговорил мальчик, обхватив Леа за шею, неуклюже целуя и орошая слезами ее лицо.
- Ну, будет, будет, мне щекотно!
Он отпрянул от нее и захлопал в ладоши.
- Ты засмеялась, Леа, засмеялась!..
Шарль прыгал от радости вокруг нее, а она смеялась все громче, глядя на выкрутасы, которые он выделывал.
- Что здесь происходит? Что это вы так расшумелись?
Это была Франсуаза, за ней следовала любопытная, как всегда, Лиза, шествие замыкала Альбертина.
При виде вопросительного выражения их лиц веселость Леа мгновенно испарилась.
- Благодарю вас всех за терпение. Если бы не Шарль, не знаю, смогла бы я отделаться от мучительной тоски…
- Ты могла бы, по крайней мере, попытаться поделиться с нами своими переживаниями.
- Но только не с тобой, Франсуаза, - сухо ответила Леа и тут же пожалела об этом.
Молодая женщина с короткими волосами и печальными глазами вздрогнула и побледнела. Выходит, и родная сестра, как и прежде, осуждает ее за любовь к немцу!.. Она столько надежд связывала с ее приездом, думала, что после всех ужасов, которые ей пришлось увидеть, она сможет лучше понять, что жизнь не всегда укладывается в те рамки, которые ей навязывают люди. Она рассчитывала обрести друга, которому можно было бы довериться, а увидела перед собой судью и врага. Франсуаза стояла, дрожа всем телом, униженная, неспособная произнести ни слова. Леа было стыдно, она не знала, что сказать, и ее молчание только усиливало неловкость. Лиза и Альбертина, сознавая свое бессилие, оставались немыми свидетельницами драмы двух сестер. И снова Шарль разрядил обстановку.
- Пойду скажу бабушке Руфи, что Леа выздоровела и что по этому случаю надо испечь сладкий пирог.
Это заявление вызвало смех у Лизы и бледную улыбку у Альбертины. Леа подошла к сестре и обняла ее.
- Прости меня. Вижу, что причинила тебе боль, но клянусь, это получилось нечаянно. Ты - жертва, как тысячи других, которых они искалечили…
- Отто был не такой, как они!
- Знаю, но он виноват вместе с остальными…
- Нет, он был добрый и не мог никому причинить зла!
- Он был немец!
- Остановитесь, девочки, - вмешалась Альбертина. - Вам обеим надо попытаться забыть прошлое.
- Забыть?.. - воскликнули обе разом.
- Да, забыть. Нельзя жить, постоянно пережевывая свои горести. Ты, Франсуаза, должна думать о сыне, а ты, Леа, отвечаешь за Шарля. Ради этих невинных детей вы должны сделать все, чтобы забыть. Это не только ваш долг, это - единственное разумное решение.
Пока тетка говорила, перед глазами Леа стояла Сара с невидимым ребенком на руках. Она зажмурилась и до боли сжала кулаки.
- Тетя Альбертина права. Ни к чему погружаться с головой в грустные воспоминания. Надо сделать над собой усилие. Я помогу тебе, Франсуаза, а ты мне.
Плача и нервно смеясь, сестры обнялись.
И вновь настали ясные дни - как в природе, так и в отношениях между обитателями Монтийяка. На семейном совете было решено, что Альбертина и Лиза будут жить в большом доме на втором этаже, где для них будут обустроены удобные комнаты, и что они без промедления дадут объявление о продаже домика в Лангоне. Не прошло и недели, как появился покупатель - молодой врач, желавший обосноваться невдалеке от родителей-пенсионеров, живших в Вилландро. Продажа домика принесла определенный достаток всей семье, позволила приобрести кое-какой инвентарь для виноградника, а также новый маленький грузовичок и подержанную легковую машину. В начале лета сестры де Монплейне не без грусти перебрались на постоянное жительство в Монтийяк. Лиза предпочитала, как она выражалась, "жить в городе", подразумевая под этим Лангон, что неизменно вызывало смех у Леа.
- Не волнуйся, милая тетя, я буду возить тебя за покупками в магазины Бордо, - утешала она старушку.
Пожилая модница и вправду успокоилась, услышав такое обещание. Альбертина же, не знай она о своей тяжелой болезни, никогда не согласилась бы на переезд из одного только опасения стеснить племянниц. Однако больше всего на свете она боялась оставить одну-одинешеньку свою ненаглядную и простодушную Лизу после ее, Альбертины, смерти. Не сказав никому ни слова, она купила участок на кладбище в Верделе недалеко от могилы Тулуз-Лотрека и от места захоронения Изабеллы и Пьера Дельмасов. Эта скромная и скрытная женщина готовилась в последний путь с единственной заботой: свести к минимуму хлопоты близких и любимых ею людей по ее погребению. Она хотела уйти из жизни со свойственным ей достоинством.
Каждый день Леа поджидала на пороге почтальона, но время шло, а от Франсуа не было никаких известий. Наконец, как-то утром ей вручили помятый конверт с множеством марок и штемпелей. Письмо было отправлено из Аргентины три месяца назад.
Леа бегом спустилась к террасе и, усевшись на металлическую скамью, на которой любил по вечерам отдыхать отец, нетерпеливо разорвала конверт.
"Буэнос-Айрес, 6 марта 1946 года.
Мой нежный ангел!