Погода плаванию благоприятствует, но некоторым купцам московским все равно не по себе. Они то и дело вынимают из-за пазухи взятые ими на дорогу маленькие иконки и усердно, торопливо молятся, растерянно, робким взглядом окидывая морские просторы. Путешествие это иным из них казалось божеским наказанием, которое в угоду царю следует нести со всем смирением и безропотно. Кое у кого из них пропала охота к еде: что ни съешь - мутит и рвет.
Роде и его товарищи посматривали на новичков в морском плавании с едва заметной усмешкой.
- Уж если Господь Бог рассудит мне живу остаться, часовню воздвигну на Лисьих Ямах… - оглядывая с унылым видом морские просторы, проговорил почтенный гость Иван Тимофеев.
- Полно, Иван Иваныч! Плавал я на оных ковчегах… Жив остался… Не всем же тонуть, кому ни то и торговлю вести надо… - усмехнулся Степан Твердиков. - Да и с незапамятных времен наш брат, русский гость, плавал по морям… Ничего. Бог милостив. Не страшись. А мне так по душе это море.
- А вдруг - хвать - и утонешь! - сострил Юрий Грек, играя лукавыми черными глазами. "Греком" его прозвали за "черномазость", а был он самым коренным ярославцем.
- Как сказать? Зарекаться бы не след. Верно. Но и моря бояться грешно… Без риска и торговли не бывает. Коли Господу Богу угодно будет и государю, так погибнем с честью, все вместе, и опасаться того не след… - глубокомысленно проговорил Твердиков, поднявшись с груды каната, и набожно перекрестился.
- Правильно, дядя Степан! Что тут?! Вон погляди на пушкарей да на стрельцов - веселые, бедовые и будто не в чужие края, а к себе в деревню плывут, - сказал один из купцов, дремавший дотоле у основания бизань-мачты.
- Зазноба будто вон у того, у старшего пушкаря, у Андрея, на Печатном дворе осталась, - улыбнулся Юрий Грек. - Вчерась он мне сам сказывал.
- Што же из того! У него зазноба - у меня старуха… Бабы - они и есть бабы, - с досадой в голосе проговорил Федор Погорелов. - А все ж я Студеное море николи не променяю на Западное. Крепости, могучества здесь того нетути. Простор не тот. Воздуху мало…
- Какого ж тебе воздуха? - удивленно спросил Тимофеев. - Токмо воздух и есть: вода и воздух, и боле ничего… Глядеть-то не на што… Пусто! То ли дело на земле - всего насмотришься, всего наслушаешься. Да и прибыльнее.
Андрей Чохов, подойдя к купцам, громко рассмеялся.
- Глянь-ка, Иван Иванович, - сказал он. - Полюбуйся.
Все оглянулись, куда показывал рукой пушкарь.
- Гляди… паруса-то… гляди…
Позади "Ивана Воина", один от другого поодаль, на расстоянии трех-четырех ширин судна, величественно шли остальные московские корабли с распущенными в три яруса парусами. Впереди, по боевому обычаю, были самые сильные, хорошо вооруженные суда.
Долго любовались купцы красавцами кораблями. Но вот ветер стал крепчать. Керстен Роде приказал убрать паруса с грот-мачты. Оставил паруса только на передней фок-мачте. Легли на бейдевинд.
Особенно выделялась своею ярко-голубою окраскою, с золотыми узорами на бортах, "Держава".
Купцы поднялись, с любопытством следя за тем, как матросы, лазая по мачтам, свертывают паруса.
- Вот на том корабле теперича сидит Мишка Бобер… Меду, стервец, што везет. Страх! И где тока набрал? Не люблю я его - завистлив, злобен, - проговорил ни с того ни с сего Трифон Коробейников.
- Нешто меду на Руси мало? - вставил свое слово подошедший к купцам Андрей Чохов. - Чего завидовать?
- Всего на Руси много… Токмо сиднем сидим мы у себя на дому и оттого прибытка не имеем. Пожалуй, сиди на печи да гложи кирпичи. Товар лицом надо казать, - сказал кто-то из купцов.
- Ну, брат, не говори. Мы вот Ледовый окиян у себя объехали. Наш товар везде известен. Нас не укоряй! - покраснев от обиды, воскликнул Погорелов. - Живем не бедно. Дай Бог вам так жить. Погляди на Строгановых… Блаженствуют… Иноземцы с поклоном к ним ездят… будто к князьям. Наши холодные края могут согреть своим богатством всю Русь. Мы не сидим на месте. Што нам окиян - не боимся мы его.
- Полно тебе, милок, похваляться. Обожди. Купец русский во всех местах побывает, не гляди, что вертлявости в нем той нет, што у немца, - произнес, задумчиво разглаживая бороду, Тимофеев. - Русь-матушка всех нас и накормит, и напоит, и соседям кое-что достанется. Русский купец с легкой государевой руки не токмо в холодных краях - повсюду закопошился. Вон даже в Эфиопию-страну один заехал… Стало быть, к тому причина есть… Хохлатые куры двором ведутся… Господь Бог не обидел Русь. И без ваших краев есть места.
Из посольской каюты вышел на палубу дьяк Петр Григорьевич Совин, нарядно одетый, чистенький, приглаженный, с подстриженной бородкой. Огляделся кругом, помолился на все четыре стороны. Он плыл с гостями по поручению царя. Разговорчивый. Веселый.
- Чего вы тут гуторите?.. - спросил он, подойдя к купцам.
- На корабли дивуемся, ваша милость… Уж больно гожи! - низко поклонившись, сказал Тимофеев.
- Так-то и приличествует русскому государю, дабы порухи чести его не было. Чин блюсти - великое дело. Не срамите его. - Совин указал на царский вымпел с двуглавым орлом, трепетавший на фок-мачте. - То - наша хоругвь государская.
Усевшись на скамью, Совин стал рассказывать, как два года тому назад ему привелось совершить плавание по этому же морю с великими государевыми послами, с дворецким Нижнего Новгорода князем Антоном Ромодановским и "печатником" Висковатым. А ездило посольство на королевский двор во град Копенгаген. Было с ними еще шесть дворян и около полутораста душ слуг и два толмача.
- А скоро ль изволили, батюшко, доплыть вы до того бусурманского города? - боязливо оглядывая всех, перебил Совина Тимофеев.
- Да нет. Неладно вышло. Четыре недели, почитай, носило нас по морю. Одному мне посчастливилось десятью днями раньше прибыть в тот город Копенгаген… Ветром нас пригнало… Так вот, слушайте: продолжу я вам свой сказ…
Царь Иван Васильевич при отправке тех послов наказывал: "Пуще глаза своего беречь честь его имени и честь государствия Русского". То же надлежит во всех странах соблюдать и гостям, и всем людям их.
Послам было велено: чтобы при крестном целовании "грамота королуса дацкого была внизу, а государева наверху". Если же королевская грамота будет положена иначе, то "говорить накрепко, чтобы переложили". А "если этого не сделают, сказать дацкому королусу: снял бы он с блюда царскую грамоту и целовал бы крест на одной своей, а заупрямится, то никакого дела не делать и ехать назад".
Государь заботится о том, чтобы его люди в чужих краях радели о доброй славе Московского царства. А все происходящее в Москве истолковывали бы во благо государю и родной земле, своего достоинства бы не теряли, ни перед кем не унижались бы.
Совин от себя прибавил, чтобы торговые люди, которые в Англии высадятся, узнавали бы для царя: "Чем обильна та земля и какие в нее товары приходят из заморских стран: золотое, которое в деле, и серебряное, и камки, и тафты, и свинец, и олово, и доспехи, или что иное привозят ли в ту землю - о всем выспросив, написать в особый список".
Смеясь, Совин рассказал, как русские послы заставили датского наместника в Копенгагене Франца Броккенгуса встретить их с должным почетом.
О короле датском Фредерике Совин отозвался с большой похвалой. При входе послов в приемную палату дворца король встал, а когда князь Ромодановский начал ему править поклон от царя, то король и шапку снял, спросил о государевом здоровье и позвал послов к своей руке…
Московские люди с довольной улыбкой выслушали рассказ Совина о ласковом и достойном приеме русского посольства в Дании.
- Государь батюшка Иван Васильевич склонен со всеми в мире и добре жить, да не тут-то было!.. Много завистников у него в западных странах. И свои людишки нашлись неверные - всяко пытаются они поссорить нашего государя с королями.
Едва Совин закончил свою речь, как на корабле поднялась тревога. Выстрелила пушка. На грот-мачте "Ивана Воина" быстро вздернули черный флаг. После этого на середине галерной кормы корабля взвился белый остроконечный флаг, что обозначало, чтобы все корабли приблизились к атаману для переговоров.
Торговые люди поднялись со своих мест - понять не могут, в чем дело. Как будто никакой и беды не угрожает, а на палубе суматоха, крик, шум. И только хотели они по-деловому, обстоятельно осмотреться кругом, как матросы-датчане, пушкари и стрельцы погнали их с палубы в трюм. На купцов напал страх: столпились, полезли, толкая друг друга, в раскрытые люки…
- Господи, что же это такое?!
- Молчи, Иван Иваныч, тут, видать, и напляшешься, и наплачешься.
- Буде вам. Лезьте ходчее! После поговорим.
- Весь сок, братцы, из меня выжали, полегше… Кто это? Креста на вас нет. Батюшки-светики!
Когда палуба от торговых и иных вольных людей очистилась, толмач перевел слова Керстена Роде, стоявшего на своем капитанском мостике. Он приказал убрать остальные паруса и взяться за весла. Матросы на всех кораблях один за другим по веревочным лестницам полезли на мачты. Рулевые застыли у руля, ожидая распоряжения Керстена Роде, который дал сигнал в рожок пушкарям, стрельцам-пищальникам и копейщикам готовиться к бою.
Вдали, куда пристально вглядывался Керстен Роде, можно было различить идущие прямо навстречу московским кораблям три судна.
Толмач переводил слова Керстена, продолжавшего неотрывно следить за этими судами: