Полгода назад жизнь их изменилась: в квартире на Большой Морской обитало теперь еще одно существо, такое маленькое, что хрупкость его внушала трепет. Луи. "Большеглазик", как называла его Элиза за очень большие, круглые и черные глаза. "Одуванчик", как ласково именовал его Алексей, потому что у него были уже очень густые и пушистые, светлые-светлые кудряшки.
Элиза долго не говорила мужу, что ждет ребенка, сказала, когда уже нельзя было больше скрывать. Огюст, услышав это, испытал порыв такого же сумасшедшего счастья, как в тот день, когда узнал об окончательном утверждении его проекта.
Потом он испугался за здоровье жены: кто-то ему говорил, что первые роды в тридцать один год могут быть тяжелыми.
По совету князя Лобанова-Ростовского Огюст свел знакомство с дорогим, но очень знающим врачом - Мишелем Деламье. Тот нашел здоровье Элизы отменным, предсказал ей прекрасные быстрые роды; и предсказание его, по счастью, сбылось…
Элиза и Луи оставались там, дома, за надежными стенами, за двойными рамами, но среди шума мятежной Сенатской площади, среди свалки и выстрелов Монферран почувствовал безумную тревогу за них, желание быть с ними рядом…
После исчезновения полицейского окончательно затихли, заснули тяжким сном рабочие в бараках, заняли свои места у ворот и калиток солдаты инвалидной команды. Можно было идти домой, но у Огюста вдруг явилось желание дойти до Невы и посмотреть, что там творится. Со стороны реки до темноты еще доносились выстрелы, но теперь все стихло.
Архитектор миновал освещенную несколькими масляными фонарями Сенатскую площадь, вышел на темную набережную и подошел к парапету.
Громадная река, покрытая льдом, развернулась перед ним, как немыслимый саван. Посреди реки лед был во многих местах сломан. Проломы чернели там, где недавно выстроились и пытались обороняться отступающие отряды восставших. Лед на реке не выдержал их тяжести, многие из них здесь провалились в полыньи и утонули.
Острым своим зрением Огюст различил на светлой поверхности льда упавшие кивера и сабли, офицерскую треуголку со сломанным султаном, чуть дальше - походный барабан, вросший наполовину в застывающую уже полынью. У самого берега Огюст увидел (или ему только показалось) полузаметенные поземкой черные пятна крови.
Ему стало тяжело и тревожно, и тьма вокруг показалась опасной. Он резко повернулся и столкнулся нос к носу с городовым, тихо подошедшим сзади. Должно быть, заметив одинокую фигуру возле парапета, городовой вылез из своей будки (она была в нескольких шагах) и стоял вблизи, наблюдая за незнакомцем.
- Ищете кого? - подозрительно спросил он.
- Мне здесь искать некого, - ответил Монферран. - А вам что от меня надо?
- Да ничего-с… Время позднее…
И городовой, не найдя, к чему придраться, отступил, но всем своим видом показывал, что незнакомцу лучше убраться восвояси.
Монферран рассмеялся ему в лицо и пошел прочь. Ему и хотелось и не хотелось идти домой. Состояния своего он сам не мог объяснить, однако чувствовал, что его как будто угнетает сознание какой-то вины, будто он сделал что-то плохое и в этом плохом должен был сознаться. Между тем он ничего дурного в этот день не делал, а все, что произошло здесь, произошло без его участия, и он не мог быть в этом замешан никак…
Дойдя до дверей своей квартиры, он вдруг обнаружил, что выронил ключ. Такое с ним случилось впервые, и он вскипел от ярости: "Надо же было до такой степени потерять голову в этой каше! И где же ключ мог выпасть? Ну, наверное, у ворот, когда я поднимал упавшего Алексея. Больше и негде…". Морщась от досады, Огюст рванул звонок. За дверью произошло движение, послышалась какая-то беготня, и затем голос Элизы воскликнул как-то необычайно ясно и громко:
- Кто там? Я вам не открою, мужа нет дома.
- Если не откроешь, Лиз, то и не будет, - ответил Огюст. - Я потерял ключ. Черт знает что такое!
Дверь распахнулась, и Элиза кинулась ему на шею, задыхаясь от волнения:
- О, Анри! Анри, отчего ты так поздно?! Я не знала, что думать… Я…
Она втащила его в переднюю, поспешно, с каким-то испугом захлопнула входную дверь. Огюст испытал запоздалое раскаяние и, стаскивая пальто, принялся бормотать несвязные оправдания.
- Ну что со мной могло произойти, Лиз, а? - беспомощно улыбаясь, твердил он. - Ну что? Не подумала же ты, что я замешан в бунте? И разве Алеша тебя не успокоил?
- Он очень успокоил меня, явившись с разбитым носом и со ссадиной на лбу, - голос Элизы уже не дрожал, но выдавал ужасную усталость. - Да и у тебя, Анри, вид сейчас не лучший. Иди-ка выпей чаю и ложись поскорее. Луи давно спит.
- Нет, мне надо еще в библиотеке поработать, - покачал головой Огюст. - Что бы там ни было, а работа есть работа.
- Какая вам библиотека сегодня? - почти сердито воскликнул Алексей, появляясь на пороге привратницкой с белым пластырем на лбу и с тарелкой гречневой каши в руках. - Что вы, в самом деле, Август Августович? На вас лица нет от усталости. Не пущу я вас в вашу библиотеку, и все тут. После начитаетесь. Сейчас скажу Аннушке, чтоб готовила ванну, да и отправлю вас спать!
- Раскомандовался! - фыркнул Огюст, чувствуя однако, что слуга прав и лучше не спорить: его только что не шатало от усталости.
В гостиной, уже усаживаясь к камину, он вдруг заметил на самом краю светлого ковра, озаренного мерцающими бликами, странные темные пятнышки, будто брызги чернил. Однако он не принял их за чернила: цвет был слишком знаком.
- Элиза, - воскликнул архитектор, поднимая на жену удивленные глаза, - откуда кровь? Что у вас случилось?
- Это кровь из Алешиного носа, - ответила, не раздумывая, Элиза. - У него, когда он пришел, опять началось кровотечение. Я едва остановила. Аня перепугалась до смерти… Знаешь, Анри, мне кажется, он ей очень нравится…
- Алексей Анне? - Огюст пожал плечами. - Я давно заметил. Ну так что же? Смешно было бы, если бы он да не нравился… Послушай, Лиз, ты знаешь, что такое там было? Что было сегодня, а?
- Знаю, - Элиза сидела в кресле напротив мужа и при этих словах вся подалась вперед. - Было восстание. Восстали полки, но их разогнали и расстреляли на Неве.
Монферран посмотрел на нее недоуменно и даже немного испуганно:
- Откуда тебе известно это? Кто-то здесь был? Кто-то тебе рассказывал?
- Никого здесь не было, - почему-то поспешно ответила молодая женщина, - но я сама ходила на площадь. И к Неве.
Огюст вскочил с кресла. Ему показалось, что огонь камина выплеснулся на ковер, ему под ноги.
- Ты… Днем?! Но ведь там стреляли!
Элиза засмеялась:
- Ах, как испугался! Но вот же я, цела… Я не могла не пойти туда, Анри, ну ты же понимаешь… Я знала, что и ты ведь тоже там. Правда, тебя я не видела. Но зато увидела, что творится на изгороди твоего строительства, и поняла, что ты уже там. И тогда ушла.
- Дрянная, сумасшедшая девчонка!
И он с возмущенным видом отвернулся к камину.
Элиза тоже встала, знакомым движением сзади обняла плечи мужа и стала ластиться, ероша левой рукой волосы на его висках, слегка касаясь губами его щеки, грея ее дыханием.
- Извини, Анри, не сердись на меня, пожалуйста… Я же циркачка… Натура такая. Зачем ты женился на циркачке?
- Лучше никого не нашел! - по-прежнему сердито ответил Огюст, но тут же обернулся. - Элиза, Элиза! Кто бы мог подумать, что здесь это произойдет… Ах, как странно, как дико! Как страшно…
- Ты осуждаешь их? - тихо спросила она. - Тех, кто восстал?
Огюст вспыхнул:
- Конечно, да! Для чего они пролили кровь? Для чего подставили мирных людей под картечь? Или им неизвестно, что революции - это кровь?
- Но они хотели отмены рабства, Анри!
- Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? - спросил Огюст.
На миг Элиза смешалась, потом решительно ответила:
- Об этом говорили там, на площади.
- Ты не так хорошо понимаешь по-русски, чтобы разбирать быструю речь, Лиз. Кто сказал тебе? - вновь настойчиво спросил Монферран.
Но она упрямо мотнула головой:
- Слово "рабство" я хорошо понимаю. Вспомни, как Сухоруков кричал: "Это мой раб!" - когда бил Алешу головой о карету… Анри, ты же сам считаешь, что рабства в цивилизованной стране быть не должно!
- Тише! - он схватил ее за руки и притянул к себе, будто испугался за нее. - Тише, Лиз, тише… Да, да, я считаю так, но я считаю, что этот вопрос можно решить и без революций. Они слишком дорого обходятся! Послушай, Лиз, давай, ради бога, не будем об этом говорить… Прошу тебя. Если Луи спит уже крепко, то я пойду на него взглянуть, и давай ляжем. Да?
- Да… Да, конечно, - прошептала Элиза и опустила погасшие в одно мгновение глаза. - Да, пойдем к Луи.
Детской в квартире на Большой Морской прежде не было. Огюст сам ее сделал, пригласив для этой цели двоих рабочих, которые попросту отгородили стеной дальнюю часть коридора с небольшим окном, а дверь библиотеки, оказавшуюся за новой стенкой, перенесли правее, прорубив новый дверной проем. Маленькая квадратная комнатка была обита золотистым штофом и украшена изящнейшими барочными орнаментами. Пол ее целиком покрывал ковер со светлыми, акварельными узорами, и посреди этого ковра, в сплетении вытканных на нем розовых кустов, стояла, окутанная дымом кисеи, белая, невесомая колыбелька.
Войдя в детскую, Элиза тихо откинула край полога.