А с улицы все также долетала песня, хрипловатый голос певца тоскливо выводил одни и те же слова:
"Эх, кудрявая головушка,
Где… где ж родна твоя сторонушка?"
Монферран сделал над собою усилие, сложил аккуратно бумаги, встал из-за стола и, потушив лампу, ощупью добрался до двери. Снял с крюка свой заячий тулуп, за четыре года уже немного отощавший и обтершийся, решительно его надел и толкнул дверь плечом.
Метель кончилась. Умолкла песня.
Над конторским сараем, над всем строительством, надо всем Петербургом стояли в серебряно-черном небе огромные загадочные звезды… Вокруг каждой звезды горел маленький венчик лучей, будто нимб, и от каждой звезды исходило холодное дыхание, и казалось - это они, звезды, заморозили, покрыли инеем, осыпали хрупким стеклянным снегом этот мир, и в их власти заморозить его еще сильнее, погрузить уже не в сон, а в смерть; но в их же власти пробудить весну, соединить холодные язычки огня в жаркое пламя утренней зари…
Огюст стоял запрокинув голову и смотрел на звезды не мигая, любуясь ими.
От стены конторки отделилась в это время одинокая фигура и приблизилась к архитектору.
- Идемте домой, Август Августович.
Он вздрогнул. Обернулся.
- А, Алеша… Да, да, идем. А ты что на улице сидел. Будто в конторе места мало? Замерз ведь…
- Да нет. Я у костра сидел. Песню слушал.
- И я слушал, - признался Огюст. - Хорошая песня.
Алексей встрепенулся. В темноте архитектор не видел его лица, но ему показалось, что на губах слуги появилась радостная, почти детская улыбка.
- Понравилось вам!.. А вы поняли слова-то?
- Понял.
- Вот потому, знать, и понравилась. Она ж в чем-то будто про вас, в чем-то про меня… Хорошие песни всегда такие. Коли веселые, то каждому человеку про его веселье напомнят; а коли грустные, каждому его лихо злое помянут.
- Что такое лихо? - спросил Огюст почему-то шепотом, будто поблизости кто-то спал.
Алексей развел руками и опять, кажется, улыбнулся:
- А кто ж его знает, что оно такое? Говорят, его, как лукавого, к ночи не поминать лучше…
IX
- Алеша, который теперь час?
- Девять скоро, Август Августович. Без десяти минут.
- Черт! Я же опоздал на службу… Ты не знаешь, Элиза еще не вставала?
- Полчаса, как легла.
- Что?! Ты с ума сошел?! Что произошло, а? И почему ты торчишь около моей постели? И что… Ой! Что со мной?..
Он рванулся с постели, резко приподнял голову, и тотчас виски и затылок налились такой мучительной свинцовой болью, что на миг он перестал видеть, перед глазами заплясали лиловые и красные чертики. Потом туман рассеялся, и он увидел, как Алексей наклоняется над ним и опускает ему на лоб влажный компресс. От прикосновения холодного полотенца сразу сделалось легче, и тягостные впечатления вчерашнего дня всплыли в сознании остро и отчетливо, вызвав в душе глухой приступ отчаяния.
Он вспомнил весь вчерашний день почти до самого вечера… Почти…
В эти дни Огюст брал с собою на строительство Алексея так же часто, как в прежние времена, когда Алеша бывал для него толмачом. Ему так было спокойнее. Верного слугу всегда можно было послать с поручением, попросить кому-то что-то растолковать подробнее, если, скажем, мастера (что они любили делать) притворялись, будто не понимают объяснений архитектора.
В тот день Монферран уже завершал утренний обход площадки и собирался ехать в чертежную, когда Алексей отыскал его и сообщил:
- Август Августович, вас спрашивают.
- Кто? - с досадой спросил архитектор. - Что ему надо?
- Не знаю, - немного растерянно ответил Алеша. - Господин какой-то… Приезжий, по-русски не разумеет. Вертелся, вертелся кругом строительства, к мастерам приставал. Ему меня кто-то и показал. Он меня цап за рукав: "Parlez vous francais?" - стало быть… Я ему: "Oui." А он: "Invitez, s'il vous plait, monsieur Montferrand"… Ну и понес дальше что-то, я уже всего не понял. Я ему: "Attendez, господин хороший, сейчас позову!" Ну и за вами. Он там около лобановского особняка бродит. Лет ему этак за пятьдесят, а то и под шестьдесят, кто его знает?
Огюст пожал плечами и направился вместе со слугой к восточной стороне площади, к высившимся среди разрытой земли и низких барачных построек стенам старого алтаря, за которыми весело желтели на фоне холодного безоблачного неба стены нового дворца.
Возле пандуса, кутаясь в широченную шубу, расхаживал среднего роста плотный мужчина. Всмотревшись издали, Огюст узнал его, и у него явилось мгновенное желание повернуться и бежать сломя голову прочь, но сознание подсказало, что это бесполезно.
- О, господи! Только этого мне сейчас и не хватало! - простонал архитектор чуть слышно, хватаясь невольно за Алешино плечо.
- Что с вами, Август Августович?! - ахнул парень. - Кто это такой?
- Дьявол! - воскликнул Огюст жалобно. - Матерь божия, я погиб!
Между тем мужчина в широкой шубе заметил архитектора, заулыбался и, решительно шагая, пошел ему навстречу. Призвав все свое мужество, Огюст тоже улыбнулся, хотя ему впору было падать в обморок, ибо к нему приближался с обычной своей любезнейшей улыбкой не кто иной, как мсье Пьер Шарло…
Полчаса спустя они вдвоем сидели в кондитерской на Невском проспекте и вели беседу, которую сторонний человек вполне мог бы принять, во всяком случае вначале, за беседу двух давно не видавшихся друзей.
- Мне стоило труда вас разыскать, мой мальчик, хотя вы и стали теперь здесь знамениты, - небрежно говорил мсье Пьер, двумя пальцам поднося ко рту маленькую фарфоровую чашечку и осторожно отпивая кофе. - Квартиру вы поменяли… Предчувствовали, что я приеду?
- Нет, - покачал головою Огюст. - Та квартира была маловата.
- Ну да, разумеется, вы же почти имеете семью… - мсье Пьер усмехнулся, и глаза его заблестели. - Однако вид у вас преуспевающий, не то, что в Париже. Вы повзрослели немного, возмужали, хотя по-старому кажетесь куда моложе своих лет. Приятно видеть это, друг мой.
- С чем вы ко мне приехали, мсье Шарло? - спросил Монферран, все еще искусно скрывая свое нечеловеческое напряжение. - Не могли же вы проехать от Парижа до Петербурга ради того, чтобы сказать мне, что я хорошо выгляжу.
Достойный торговец рассмеялся:
- Само собою, я вовсе не так непрактичен. Нет, Огюст, как вы понимаете, я поведу речь о ваших обязанностях, о которых вы решили забыть.
Молодой человек с усилием перевел дыхание и заговорил вполголоса, ибо находящиеся в кондитерской случайные дневные посетители могли понимать по-французски.
- Послушайте, мсье, - проговорил Огюст, - я знаю: я виноват. Но согласитесь, подписание брачного соглашения и мое обручение с мадемуазель Люси были с моей стороны недобровольны. Вы меня к этому вынудили. И потом освобожден из тюрьмы я был не вами, вы это знаете, так что если считать наше соглашение торгом, то платы я не получил… Мне искренно хотелось исполнить мой долг, сдержать данное вам слово, но обстоятельства вынудили меня уехать из Парижа…
- И прихватить с собой мадемуазель де Боньер, - добавил мсье Пьер. - Она-то, бедняжка, знает, по крайней мере, что вы женаты?
- Я не женат, а обручен, мсье! - вскрикнул возмущенный Огюст. - В этом, по-моему, есть разница. И потом мы говорим с вами не о мадемуазель де Боньер, ибо мои с нею отношения вас не касаются. Чего вы хотите от меня?
- Странный вопрос! - вскричал мсье Шарло. - Право, очень странный… Вспомните, сколько прошло времени, Огюст. Моей дочери ныне тридцать один год. Собираетесь ли вы исполнить свое обещание, вернее, как вы сами сказали, сдержать слово!
Вот оно что! - молодой человек опять сделал над собой неимоверное усилие и улыбнулся. - А отчего же вы столько времени ждали, мсье? Вы мне и не писали даже, не пытались меня отыскать… Теперь же, когда я стал здесь известен и, как вы очевидно думаете, богат, вы приезжаете требовать, чтобы я женился на Люси.
- Я думал и ждал, что вы сами опомнитесь, - сказал мсье Пьер суровым тоном, - но вы оказались непорядочны. Извольте же, у меня ведь есть соглашение и свидетельство о вашем с Люси обручении. А, насколько я знаю, в России уважают законы. Кроме того, мне говорили, что император Александр, при коем вы состоите придворным архитектором, очень не любит незаконных сожительств.
На лице Огюста так явственно отразилось вспыхнувшее в нем желание кинуться на мсье Пьера и вцепиться ему в горло, что тот, видимо вспомнив табурет из тюрьмы Ла-Форс, поспешно отодвинулся от стола вместе со своим стулом, делая вид, что стряхивает с панталон капельку кофе.
Но Монферран тут же овладел собою.
- Вы хотите, чтобы ваша дочь переехала в Петербург? - тихо спросил он.
- Конечно, если уж вы здесь обосновались, - решительно ответил торговец.
- Я не согласен на это, - спокойно, с силой, которой прежде мсье Пьер в нем не замечал, сказал Огюст. - Я никогда не любил вашу дочь, и она не любила и не любит меня. Все равно я любой ценой разорву эту помолвку, и вы не заставите меня жениться.
Казалось, мсье Пьера не возмутили эти слова. Он прищелкнул языком, допил кофе и сказал со вздохом: