Молодой человек, к которому обращены были последние слова, немного покраснел, потупился и пробормотал:
- Ну мог ли я не придти полюбоваться на сие чудо - дом князя Лобанова-Ростовского…
- Это я Петра Андреевича привела с собою! - заявила Наталья Кирилловна. - Он, сударь мой, нынче в моей свите, я никуда его от себя не отпускаю. И вас теперь не отпущу, Николай Михайлович. Садитесь-ка да составьте нам с господами партию. И вы, князюшки, пожалуйте! Будет вам курить да тянуть шампанское! Николай Владимирович! Прошу! Князь Василий, будь любезен…
Это приглашение, а вернее сказать, приказание все трое мужчин восприняли весело и, не заставляя даму его повторять, уселись к ней за столик. Они знали, что возражать бессмысленно.
Наталья Кирилловна Загряжская, родственница Кочубея, была женщина примечательная. Ей было семьдесят лет, но даже те, кто это знал, с трудом этому верили. При самом ярком освещении ей нельзя было дать больше пятидесяти, а ее туалеты, умение держаться, легкость походки, свободная смелая речь совершенно сбивали с толку человека постороннего.
В этот вечер на ней было черное с сиреневым платье, совершенно закрытое, но столь изящно сшитое, что выглядело легким бальным туалетом. Голову ее, породистую, красивую, обрамленную пепельными буклями (никто так и не мог догадаться, чем же она моет волосы, чтобы придать им такой оттенок и скрыть седину), украшала наколка - пышный черный бант с лиловыми кружевами, пеной рассыпанными по затылку. С левого плеча небрежно скользнула, обвивая руку, шелковая сиреневая шаль. Словом, Наталья Кирилловна была одета смело, но ни одна напыщенная ханжа не посмела бы шепнуть своей приятельнице в порыве самой неистовой зависти, что туалет Загряжской вульгарен или не по возрасту. В этом наряде все было "очень" и все "в меру".
- Так вам, любезный Николай Михайлович, понравился дворец сей? - раскладывая карты, без предисловий спросила Загряжская.
- Дворец этот - чудо! - совершенно серьезно сказал Карамзин. - Вы знаете, я много нахожу чудесного среди строений Санкт-Петербурга, но надобно заметить, что в этом доме есть много особенного. Он весьма нынешний, в духе лучших веяний моды и построен, и украшен, однако если вдуматься, то в этих прекрасных залах есть что-то доселе нам неведомое. Совершенно, я бы сказал, новое. Тут все дышит ампиром, однако же в рамки его не вмещается.
- И я, и я заметил это же! - воскликнул молодой человек, названный Петром Андреевичем. - Тут ничто не сковано традицией, канон скорее намечен, чем соблюден. Архитектура сия свободна!
- Любимое словцо ваше, Вяземский, - "свободно", - без всякого раздражения, с легкой улыбкой заметил князь Кочубей. - Вам бы только о свободе поговорить.
- А господину Карамзину о романтизме! - отпарировал Петр Андреевич, разворачивая карты веером и утыкаясь в них носом, потому что был близорук и плохо видел знаки на них. - И правда хорош дом. В нем любой найдет то, что ему мило: богач - роскошь, прелестная дама - изысканность, романтик - загадку…
- А старая картежница вроде меня - удобный мраморный столик! - подхватила Загряжская. - Князь Николай Владимирович, я бы, право, хотела от вас самого услыхать то, что мне князь Василий рассказывал. Правда ли, что вы чуть ли не первый в Петербурге познакомились с господином Монферраном?
- Это правда, - подтвердил Лобанов-Ростовский, который не играл, а, сидя возле стола, продолжал посасывать свою трубку и только наблюдал за игрой. - Случилось это четыре с лишним года назад, господа. Я куда-то или откуда-то ехал, не помню, право… Лето было, дожди… И вдруг экипаж мой на одном повороте едва не сшибает с ног какого-то прохожего. Он вслед мне: "Невежа!" Я кучеру тотчас велел остановиться да после его отчитал как следует. Говорю: "Ты ж, мерзавец, мог зашибить человека!" А он мне: "Нет, ваша светлость, я его за сажень целую объехал, да вот, видать, чуток обрызгал…" Это я потом уже узнал. Ну я тут извинился, тот, прохожий-то, любезно ответил, что сам, мол виноват. Я было подумал, что он совсем юн, вид у него был… (да он и сейчас ненамного старше выглядит), потом ростом невелик, блондин совершенный и лицо в веснушках… Вижу: приезжий, наверное, только-только из Парижа. Я из одной любезности предложил ему помощь в поисках службы, ежели трудно придется. Ну, вот тут он и показал характер: глаза засверкали, лицо побледнело, и говорит: "Если вы хотите предложить мне место учителя или гувернера, то это мне не подходит, я имею счастье быть архитектором!" Я подумал - бахвалится, какой он там архитектор… Ну, назвал ему себя, на всякий случай (что-то в нем меня весьма расположило). А он мне тоже себя называет: "Огюст Рикар де Монферран!" - и говорит, что если я в свою очередь буду нуждаться в его услугах, то, мол, он милости просит!
- Дерзкий малый! - заметил пожилой генерал, крутя седоватый ус и вытаскивая из колоды червового туза так, что всем это было видно.
- Помилуйте, где ж тут дерзость! - удивился Кочубей. - Человек знает себе цену, а что она не мала, так это мы знаем теперь.
- О да! - усмехнулся князь Лобанов-Ростовский. - Ну так вот, представьте, через год я ведь и явился к нему сам! Дом этот заказывать. Как раз вот рядом с его будущим великим творением - собором, если только он умудрится построить его, пока мы будем еще живы, господа. Четыре архитектора отказались строить на треугольном участке, а он ведь взялся, Монферран этот. И вот что выстроил! А теперь Василию Петровичу особняк на Фонтанке перестраивает. И когда только его на все хватает?
- Одного не могу понять… - задумчиво произнес Вяземский. - Как это такому молодому и неизвестному архитектору, приезжему, да без связей, такой заказ доверили? Как он так сумел понравиться Бетанкуру? Ведь генерал суров, его улыбками да лестью не проймешь!.
- Пф, пф! - вскричал, едва не выронив карты, гренадерский полковник, подвижный, краснолицый толстяк. - Да вы что же, господа, не слыхали, что ли, что этот господин весьма ловкий пройдоха? Он во Франции еще государю нашему альбомчик своих проектов преподнес да своей лестью сумел ему, видно, запомниться… И здесь он сразу же стал при дворе себе поддержку искать и сыскал…
- Простите меня, граф Аркадий Андреевич, - сухо возразил полковнику Кочубей, - но слова ваши лишены смысла. Разве ж только пройдохи делают подарки императорам, и разве такой подарок, да еще бог весть когда сделанный, мог обеспечить господину Монферрану любовь и даже внимание императора, ежели он и подарков получает немало, и лести слышит предостаточно ежедневно? Ну, а связей у господина Монферрана при дворе не было, да и нет. Я уж знаю это хорошо, я ведь сам при дворе, да не первый год. Нет, что хотите, а мне он нравится. Он гениален, оттого-то его Бетанкур и выделил, он видит это.
- Согласна с вами, князь Василий! - поддержала родственника Наталья Кирилловна. - Я вот приобрела альбом, изданный сим архитектором, с описанием и рисунками будущего собора… Диво, да и только! Это в тридцать лет такое придумать! Боже мой! Говорят, он альбом этот издал в долг, разорился на нем. Ты бы, князюшка Васильюшка, ему побыстрее за особняк-то расчет выдал…
- Ну, прежде, чем закончит, как я могу?.. - поднял брови Кочубей.
- А я тут встретил вчера господина Оленина, президента Академии художеств, - подавая взятку Загряжской, заметил Карамзин. - Мы как раз много говорили о проекте Исаакиевского собора, о господине Монферране… Ох, Алексей Николаевич и не любит его… Ох и не любит… Такого наговорил мне… Я, признаться, удивился…
- И что он вам сказал? - поинтересовался Лобанов-Ростовский.
Писатель усмехнулся. Его выразительное лицо на миг сделалось жестким, но тут же смягчилось.
- Да ведь он все по обществу измеряет, - проговорил Николай Михайлович. - У него, хоть он и умница, и учен, и способностями обладает немалыми, свое мнение всегда как-то исподволь от общественного проистекает, да не от того общественного, которое мы вот с Петром Андреевичем каждый на свой лад сделать стараемся, а от того, что из салонов течет, из самых изысканных… Он свое мнение высказывает обыкновенно тогда, когда оно ему безопасно кажется. А тут, видите ли, больно уж неожиданный и яркий случай попался - новый гений на голову упал! Да еще какой-то своевольный, да еще иностранец, а у нас сделалось модно иностранцев ругать… Впрочем, президент Академии не удаляется от мнения своих академиков, а большинство из них, как я слышал, сомневаются в талантах господина Монферрана.
- От зависти, что ли? - резко спросил Кочубей.
- Почем же мне, к ним не имеющему отношения, знать, кто и почему? - развел руками Карамзин. - Говорят, проект для молодого такого (а они его молодым именуют, хоть ему и за тридцать уже) слишком смел. И потом, альбом он издать-то издал, да без чертежей, ну, по нему и не видно, как рассчитано здание, фундамент, стены. Сомнения вызывает. Так мне господин Оленин сказал.
- Да ведь у нас издательства чертежей не публикуют! - воскликнул Вяземский.
- Ну да, так вот и получилось, что вышли одни картинки.
- Но какие! - Загряжская хлопнула последней картой по карте Карамзина, как всегда первой выйдя из игры. - Какие картинки… Какая мысль… Ах, что за скучные люди эти академики! Неужто они свободы в мыслях не терпят?
- Осторожно, Наталья Кирилловна! - усмехнулся Петр Андреевич. - Так вы и до свободомыслия договоритесь!
- А кого мне бояться? - повела плечом достойная дама. - Ежели только заподозрят меня в связи с каким-либо тайным обществом… Их, говорят, много теперь завелось. Все от французов набрались идей!
- Свое бы лучше знали, чем в чужие идеи поигрывали! - морщась, бросил Карамзин и тоже сдал карты. - Революционеры… Ну кому в России нужна революция, милостивые государи?