В это время казачий отряд выскочил из леса и двинулся к домишкам.
- Огонь! - скомандовал Огюст.
Треснули шесть выстрелов. В ответ прозвучал мощный ружейный залп, однако казаки стреляли вслепую и никого из французов не задели, тогда как трое из них самих свалились с лошадей.
В отряде произошло замешательство. Многие казаки осадили лошадей.
- Целься! Огонь! - снова крикнул квартирмейстер.
Опять затрещали выстрелы. Еще двое всадников упали; трое, очевидно, были ранены, ибо кони их встали на дыбы, а сами они припали к седлам.
- Кто мажет?! - яростно прошипел Огюст. - Почему выстрелов шесть, а попаданий пять? Я вам помажу! Целься! Огонь!
Перезаряжая ружье, Огюст заметил, что из рукава его мундира стекает уже не мутноватая струйка воды, а что-то куда более темное.
"Тьфу ты, куда же меня царапнуло? - с досадой подумал он. - Локоть, кажется. Ах, не до того! Успеть бы только… Мост они уже перешли…"
И он опять закричал:
- Целься! Огонь! А теперь вниз, вниз, не то они нас здесь накроют! Вниз и за горящие сараи!
Расстреляв патроны до конца и уверившись, что полк Дюбуа исчез за рощей на левом берегу, Монферран принял решение отходить, ибо казаки уже спускались к воде, и одна минута промедления могла погубить шестерых французов.
- Быстро всем на тот берег! - приказал он солдатам. - И рубите канаты моста! Живо!
- А вы, мсье квартирмейстер? - спросил один из солдат.
- Без вопросов, черт возьми, когда вам приказывают! С этой стороны канаты тоже надо обрубить, не то бочки останутся господам русским, и они могут вновь навести мост! Вперед! Я переплыву реку и вас догоню. Дым меня прикроет…
Говоря это, он вытащил из-за пояса пистолет и сквозь просвет в клубах дыма выпустил последнюю пулю в приближающихся казаков.
Солдаты поспешно перешли Об по мосту. Когда последний из них, выскочив на берег, кинулся с ножом к веревочным креплениям, которые уже резали четверо его товарищей, Огюст обнажил саблю и что есть силы принялся рубить веревки на столбах. От пылающих сараев исходил жар, летели искры, и мокрый мундир молодого офицера за минуту почти совершенно высох. Огюст стал задыхаться в дыму, однако сумел перерубить все узлы и с облегчением увидел, что "бусы" из бочек быстро поплыли вниз по реке.
Он уже собирался нырнуть в воду, тем более что теперь ему страстно хотелось ощутить холод реки, но на пути его внезапно появилась фигура с ружьем, и возле своего лица он увидел тусклую сталь штыка.
- Прочь с дороги! - закричал квартирмейстер, со всего плеча ударяя саблей по штыку.
От его яростного натиска казак отступил, споткнулся на неровном скате берега и опрокинулся навзничь. Он оказался прямо под ногами офицера, и тот занес саблю, собираясь нанести новый удар и очистить путь к реке, которая была теперь в двух шагах от него.
- Ма-а-ма! - вскрикнул вдруг звенящий мальчишеский голос.
И Огюст увидел перед собою, под своей занесенной рукой, круглое, совершенно безусое лицо подростка с вытаращенными, вперенными в лезвие сабли голубыми глазами.
- А! Молокосос чертов! Дома надо сидеть! - прорычал Монферран и, отведя саблю в сторону, прыжком обогнул скорченную на земле фигуру.
Но он опять не добежал до воды. На него, вынырнув из клубов дыма, накинулся здоровенный детина в офицерском мундире, с длинной саблей в руке. Его лицо, покрытое копотью, усатое, злое, выражало неистовую решимость.
Огюст понял, что все решится в несколько следующих мгновений, а его чутье, чутье уже бывалого, опытного воина, подсказало ему, что этот враг пощады не даст…
Русский офицер фехтовал великолепно, и уже после нескольких его выпадов квартирмейстеру пришлось отступить. Он оказался вплотную к пылающей стене сарая, часть которой уже рухнула, образуя огненный провал. Дальше некуда было отступать, и Огюст, видя, что противник превосходит его в искусстве владения саблей, решился на отчаянный ход. Сделав обманное движение, заставив врага широко шагнуть вперед и утратить таким образом свое преимущество в росте, квартирмейстер изо всей силы нанес удар по основанию его сабли, рассчитывая выбить ее у офицера. Страшная ошибка! Монферран слышал, но в эту минуту позабыл о небывалой прочности русских клинков. От удара лезвие его собственной сабли разлетелось пополам, в руке его остался обломок длиною в ладонь. Этим обломком он успел заслониться от ответного удара, но тут же потерял равновесие и упал на спину, к счастью для себя, не в огонь, а в промежуток между двумя пылающими бревнами.
В этот миг он сам оказался в том же положении, в каком минуту назад был мальчишка-казак. Его противник взмахнул саблей и несколько мгновений смотрел на лежащего, будто прикидывая, куда поразить его длинным голубоватым лезвием. Огюст понял, что если он вскрикнет или сделает попытку заслониться от удара, то будет немедленно убит: враг словно ждал от него проявления малейшей слабости. И он, спокойно глядя в искаженное ненавистью лицо офицера, не шелохнулся. Но наконец, нервы его не выдержали, и он сказал, тщетно пытаясь перевести дыхание:
- Послушайте, мсье, мы с вами не в театре. Сцена затягивается. Рубите, наконец, или дайте мне встать.
Офицер тихо, хрипло выругался, затем отступил на полшага и чуть ниже опустил свою саблю.
- Вставай! - проговорил он на довольно правильном французском языке.
Собрав остаток сил, Огюст поднялся на ноги. У него начала кружиться голова, и в сознание вдруг проникла мысль, полная безумного отчаяния: "Плен! Я в плену! Господи, да что же это такое? Лучше бы он убил меня!"
Но дальнейшее тут же заставило его раскаяться в этой греховной мысли.
Офицер, держа саблю на уровне его груди, тихо спросил:
- Где полк? Куда делся полк?
- Перешел реку, - спокойно ответил Огюст.
- Каким образом? Здесь нет брода.
- По мосту. Видите веревки? Мы навели понтонный мост.
Офицер скрипнул зубами:
- Откуда взялись понтоны? У вас их не было!
- Зато в этих сараях были бочки, - довольно веселым тоном, сумев справиться с собою, проговорил Монферран. - Что же вы не велели вашим лазутчикам их убрать?
- Никто не думал, что французы бывают так изобретательны! - зло произнес офицер. - Кто это придумал?
- Я, - не раздумывая, с достоинством ответил молодой человек. - И я же приказал поджечь сараи, чтобы дым заслонил отступление полка.
- Ну так и получай же за весь полк, собака! - вдруг проговорил русский офицер. - Ты устроил это пекло - ты им и насладись! Быстро в сарай!
- Что вы сказали?!
Квартирмейстер не поверил своему слуху. За спиною его бушевала огненная буря, крыша сарая уже готова была рухнуть…
- Я что, забыл твой поросячий язык?! - взревел офицер. - Нет, меня ему неплохо научили! Ступай в сарай, или я тебя проткну насквозь!
У Огюста потемнело в глазах. Ужас, отчаяние, возмущение, неимоверная физическая слабость, сменившая лихорадочный подъем сил, едва не заставили его упасть в обморок, но он еще нашел в себе каплю воли и воскликнул:
- Опомнитесь, мсье! Я же военнопленный…
Но офицер словно не слышал. Его лицо в это мгновение выражало безумие.
- Паршивый трус! Ступай!
Отведя саблю в сторону, свободной рукой он толкнул пленника в проем горящей стены.
- На помощь! - крикнул Огюст, даже не соображая в этот момент, что звать ему решительно некого.
Новый удар, на этот раз по лицу, лишил его равновесия, и он почувствовал, что падает спиною навстречу языкам пламени. Сдавленный крик застрял в его горле.
И тут чьи-то очень сильные руки поймали его, подхватили под мышки и рывком оттащили в сторону. Над собою он увидел широкое, грубое лицо солдата-казака, изуродованное оспой и двумя кривыми шрамами, пересекавшими губы и левую щеку. Слева на мундире казака висел Георгиевский крест.
Казак, поддерживая обмякшее тело квартирмейстера, отступил еще на несколько шагов и опустил его на землю в стороне от горящего сарая.
Офицер что-то резко крикнул казаку, негодуя на его поступок, и тот ответил тихо, одной лишь фразой, о смысле которой Огюст, не понимая ни слова, догадался:
- Это же живой человек, ваше благородие…
Офицер, вдруг смешавшись, отступил. С лица его сошла лихорадочная краска, он побледнел и сквозь зубы бросил:
- Ладно, Аверьянов. Не твое дело, ну да ладно… Посторожи его - это штабной, он может заинтересовать полковника.
И развернувшись на каблуках, он размашисто пошел прочь.
Огюст с трудом встал на ноги. Его лихорадило. Он посмотрел в изъеденное оспой лицо казака и прошептал:
- Господи!.. Да как же сказать вам, чтобы вы поняли?! Вы…
- Да понимаю я, понимаю! - махнул рукою солдат, который, само собою, ничего не понимал. - Ну и ладно… и слава богу, что так! Ясное дело, легко ли помирать-то такому молоденькому?.. Да вы бы сели, ваше благородие, вон вас ажно шатает! Ну, будет вам, успокойтесь… На поручика Крутова как уж найдет… Шальной! Да полно, все образуется. Как у вас говорят-то? "Шер ами". Ну все "шер ами" и будет, ваше благородие!
Больше ничего Огюст не слышал. У него зазвенело в висках, и, теряя сознание, он успел еще услышать слова Аверьянова, обращенные к другому подошедшему казаку, смысла которых опять-таки не мог понять:
- Гляди-ка, а он ранен! Весь рукав в крови…
И все потонуло в темноте.