Уборные богатых или царствующих римлянок были намного просторнее, чем их спальни; тот, кто впервые попадал в комнату, где стояло их ложе, дивились миниатюрности помещения и сразу могли составить понятие о тех крошечных голубиных гнёздах, где женщины любили проводить свои ночи... Да и само ложе походило на узкую кушетку, нежели на широкие кровати под балдахином, как у персидских царей; узкое лёгкое ложе в зависимости от времени года, соответствующего освещения и должного отопления, а также других обстоятельств могло переноситься куда угодно, и совершаться на нём могло что угодно...
Пока ornatrix собирала локоны императрицы, искусно переплетая фальшивые с настоящими, в огромную башню, Плацидия сочиняла в уме своё сегодняшнее выступление в сенате, хотя теперь, после смерти патриция и консула Бонифация и когда нет в Равенне полководца Аэция, она уже не так тщательно обдумывала каждое слово, которое предстояло произносить, потому как раньше приходилось выступать то на стороне одного, то другого... Эти два влиятельных человека в империи враждовали между собой, и каждому надо было угождать. Однажды Бонифаций сильно разозлился на императрицу и в отместку призвал в Африку из Испании вандалов. В конце концов ссора между двумя полководцами вылилась в кровавую дуэль. Победил Аэций, провозгласив себя также патрицием и консулом. Императрица и сенат не возражали, более того, назначили его главнокомандующим войсками империи. И сейчас, находясь в Галлии, Аэций одержал свою вторую победу над восставшими варварскими племенами.
В сенате Галла Плацидия поблагодарила в первую очередь оптиматов за дальновидность и единодушие в выборе главнокомандующего войсками, который уже должен возвращаться и, пользуясь случаем, связанным с титулованием её дочери (Плацидия повернулась в сторону, где сидели популяры, поддержавшие эту идею, и кивнула им), просит сенаторов о разрешении на выезд всего царственного двора в Рим, о триумфальном прохождении легионов Аэция по Марсову полю и об увенчании полководца лавровым венком победителя. По выражению лиц сенаторов императрица поняла, что её просьба будет удовлетворена.
Вернувшись во дворец, Плацидия позвала помощника-евнуха. Когда тот явился, она сказала ему:
- Антоний, как можно быстрее сочини для Аэция послание. При обращении к нему не жалей таких слов, как "ты последний великий римлянин, потому на тебя вся надежда и опора"... Пусть он готовит войска к триумфальному шествию по Марсову полю в Риме... И ещё вот что, мой друг... - Так Плацидия обращалась к корникулярию, когда дело касалось чего-нибудь секретного: - Моя дочь отказывалась ехать в Рим. Но в этот же вечер она согласилась, проявив покорность овечки... А я не верю в покорность волчиц, даже если они рядятся в овечьи шкуры... О её согласии сказал мне её возлюбленный. Кто такой - тебе известно... На вопрос, почему она так быстро согласилась, ответа он не получил. Но обещал получить... Зная его характер и характер Гонории, сделать ему, думаю, это не удастся, так как дочь мою обмануть очень трудно.
- Да, Гонория - твёрдый орешек, - согласился помощник.
- Поэтому прошу тебя выведать всё самому.
- Постараюсь... Чего бы мне это ни стоило! - В глазах евнуха сталью вспыхнули зрачки, и губы собрались в тонкую беспощадную щёлку.
- Но не забывай, Антоний, что Гонория - моя родная дочь, и к крайним мерам не прибегай...
- Конечно, моя госпожа, превосходительная жена и величайшая Матерь отечества.
- Ладно, ступай.
Упомянутый ранее историк Марцеллин писал о евнухах, что "всегда безжалостные и жестокие, лишённые всяких кровных связей, они испытывают чувство привязанности к одному лишь богатству, как к самому дорогому их сердцу детищу..."
У сына императора Константина Великого Констанция II в услужении находился евнух Евсевий, придворные остроумно говорили, что "Констанций Второй имеет у Евсевия большую силу". Подобным образом строились отношения между Галлой Плацидией и её помощником евнухом Антонием.
II
Гонория почувствовала перемену в поведении самых близких ей людей - особенно Джамны, слегка затаилась и начала присматриваться. Нет, неспроста, пришла она к выводу, что чернокожая рабыня, как бы по-прежнему любя госпожу, стала много задавать вопросов относительно её поездки в Рим... И однажды, когда Джамна чересчур пристала к ней, Гонория повалила её на скамью, а рабу повелела принести медный таз и короткий меч.
Гонория обладала не только буйным нравом, но и силой, существенно выше той, которая присуща женщинам, а в момент, если принцесса ожесточалась, то могла запросто справиться со средним по мощи мужчиной. Джамна это хорошо знала, поэтому сразу перестала сопротивляться, ждала, что будет дальше...
Раб принёс медный таз и короткий меч, и тогда Гонория приступила к расспросу:
- Кто тебя, милушка, купил и велел всё у меня выспрашивать?
- Не покупал меня никто, госпожа... Позволь мне встать, я поклянусь Богом, и ты увидишь, что я говорю правду...
Гонория отпустила её; Джамна, такая же арианка, как и сама принцесса, поклялась Всевышним.
Но это ещё больше разозлило Гонорию.
- Святотатствуешь?! - вскричала она. - Раб, а ну попорти ей тёмное красивое личико...
Гонория стиснула ладонями голову Джамны, чтобы она не мотала ею из стороны в сторону. Ещё чуть-чуть, и раб, взявший в руки меч, действительно исполнил бы приказание своей повелительницы, и тут Джамна, не на шутку испугавшись, крикнула, что она всё расскажет...
Всхлипывая, она поведала, что, поклявшись, говорила правду - её никто не покупал, но расспросить Гонорию велел корникулярий Антоний; оба они родом из Александрии, в своё время, когда Антоний был ещё красивым мужчиной, он выкупил её из рабства, и Джамна долгое время жила у него в качестве любовницы. По натуре авантюрист, мечтавший иметь землю в Западной Африке, Антоний участвовал в походе вандалов против Римской империи. Попал в плен. Антония оскопили, и за сметливый ум оставили во дворце.
- Ты всё, что происходило на моей половине, сообщала Антонию?
- Не всё, госпожа...
- Негодница! Прогнать от себя - этого мало... Тебя надо зарезать, а кровь выпустить в медный таз.
Бедная рабыня приняла всерьёз угрозы принцессы, тем более что раб уже занёс над Джамной меч, повторяя:
- Прикажи, госпожа! Прикажи!
И тогда Джамна, повернув к Гонории в слезах лицо, взмолилась:
- Пощади.
Как ни была взбешена принцесса, но она увидела в её глазах кротость и обречённость и искренне пожалела рабыню, к тому же такую искусную на спальном ложе... И очень милую.
- Уходи, раб, - приказала Гонория. - И забирай всё, что принёс.
Затем принцесса усадила Джамну к себе на колени и, поглаживая по её вздрагивающей от рыданий спине, стала успокаивать. Наконец рабыня пришла в себя, тихо сказала:
- Прости меня, госпожа. Только тебе одной с этого дня буду служить. Только одной!
- Хорошо, я верю. А безбородому скажешь, чтобы он отстал от тебя, что я быстро передумала, потому как решила навестить мавзолей отца. Скажи, а хорош был на спальном ложе Антоний, когда росла у него борода?
- Очень хорош, госпожа... Тем более я любила его. Как ты своего Евгения.
- Думаешь, одну он любит меня?
- Ходят разные слухи.
- О них и я знаю... Ты мне только всю правду... Поняла?
- Но всей правды я не знаю, повелительница, - честно призналась Джамна.
- Ладно, оставь меня.
Отослав Джамну, Гонория с тяжким грузом на душе стала слоняться по царским покоям, затем наведалась к брату и застала его за любимым занятием - надуванием мыльных пузырей... Император делал это с удовольствием вместе со служанкой, к которой испытывал нежную привязанность. Но эта привязанность не походила на ту, которую испытывает мужчина к женщине, - скорее всего, она была сродни любви ребёнка к красивой игрушке... Или надуванию пузырей. В надувании их Валентиниан достиг огромных успехов. Он мог делать пузыри не только разных размеров, но помещать в них, не нарушая целостности, различные предметы. В этот раз в большом пузыре, который находился на маленьком столике, соприкасаясь с его поверхностью нижней частью, лежал отрубленный чей-то палец руки, и кровь, ещё капавшая с него, рубиново отблёскивала на мыльных изнутри стенках, затейливо искрясь в лучах солнца, только что проникших через узкие окна сумрачных императорских покоев.
Брата своего Гонория не видела несколько недель и отметила, что за это время он ещё больше побледнел и огрузнел. И дотоле его сырое, рыхлое тело не отличалось стройностью, но сейчас оно показалось даже полным, и волосы на голове Валентиниана заметно поредели... Только по-прежнему каким-то затаённым и болезненно углублённым в себя светом горели его тёмные глаза, как две капли воды похожие на материнские... "Может быть, и любит его Плацидия за эти глаза, раз так печётся за своего сынка..." - подумала Гонория.