После поражения Бонифаций удалился в Гиппон, где его тревожные размышления, как-то сглаживаясь, перемежались назидательными беседами с другом Августином, епископом Гиппонским, считавшимся светилом и опорой христианской церкви. Но город, в котором находились двое друзей, вскоре также подвергся осаде со стороны вандалов. На третьем месяце осады в возрасте семидесяти шести лет скончатся Блаженный Августин, причисленный церковью к лику святых, хотя юность этого святого, как он сам чистосердечно признавался не раз, была запятнана пороками и заблуждениями. Но с той минуты, как он обратился на истинный путь, до самой смерти отличался чистотою и суровостью своих нравов, а самой выдающейся его добродетелью являлась пылкая ненависть к еретикам христианства. После себя Блаженный Августин оставил двести тридцать два тома, написанных на богословские темы, а также книги обширных толкований Псалтыря и Евангелия и множества посланий и проповедей...
А Бонифацию удалось сесть на корабль, заполненный побеждёнными солдатами, и отплыть в Италию. Полководец, нанёсший республике своим пагубным легкомыслием неизлечимую рану, не мог войти в равеннский дворец без тревожных опасений за свою жизнь. Но эти опасения были рассеяны приветливым обхождением Плацидии, ибо она ведала всю подноготную содеянного Бонифацием...
Пока Бонифаций по вине Аэция участвовал в позорной "африканской одиссее", тот находился в лагере гуннов. Дело в том, что отец Аэция Гауденций был родом из Скифии и оказался в Паннонии вместе с гуннами, где эти дикие воины основали на плодородных берегах Тизии, населённых местными пастухами и охотниками, свою ставку.
Под знамёнами гуннов Гауденций участвовал в их завоевательных походах, проявил себя как искусный воин и командир и особенно понравился вождю Ругиласу.
Одно время у Рима и гуннов общими врагами оказались готы. И судьба распорядилась так, что Гауденция отослали в Рим, и он стал служить в императорских войсках начальником кавалерии, но дружбу с Ругиласом не прекращал.
Когда у Гауденция и богатой знатной римлянки подрос сын Аэций, то отец определил его на суровое воспитание в лагерь к гуннам, и мальчик воспитывался там наравне с племянниками Ругиласа Аттилой и Бледой.
Вот как характеризуют Аэция историки: он был небольшого роста, но очень сильный. Хорошо ездил в седле, стрелял из лука, метал дротик и кидал аркан. Он мог по нескольку суток голодать, не спать и оставаться бодрым. Он был одарён мужеством.
Надо сказать, что эти качества подходили для полководца, и в конце концов Аэций стал им, заслужив у современников в то смутное для Римской империи время героическое звание - "последний великий римлянин". И это звание было дано не на пустом месте. Если Бонифаций считался героем защиты Массалии, то Аэций был герой защиты города Арелата (Арля) - богатого торгового центра в Галлии, который полководец отстоял от завоевания вестготов короля Теодориха.
Узнав, что Бонифаций находится уже в Италии и прощён императрицей, Аэций не стал больше сидеть в ставке Ругиласа и с выделенным ему вождём сильным гуннским отрядом тоже вернулся на свою родину.
Плацидия должна была немедленно арестовать Аэция, но она делать этого не захотела, а избрала выжидательную тактику. В конце концов, как и предполагала императрица, эти два непримиримых полководца сразились между собой; Бонифаций получил от Аэция глубокую рану копьём, от которой через несколько дней и скончался.
Плацидия объявила Аэция бунтовщиком, зная, что она его простит. Догадывался об этом и Аэций, когда снова убежал к гуннам и, став во главе шестидесяти тысячного войска дикарей, начал слёзно просить прощение у императрицы... Та, разумеется, простила, апеллируя к сенату, ибо страна оказалась в плачевном положении после отпадения Африки. Вот тогда-то Аэций и выторговал себе звание патриция и консула; он был назначен главным начальником кавалерии и пехоты и сосредоточил в своих руках всю военную власть.
Скорее из благоразумия, чем из сознания своего долга, Аэций оставил порфиру на плечах Феодосиева внука, так что Валентиниан III под патронажем своей мамочки мог наслаждаться спокойствием и роскошью в то время, как патриций выдвигался вперёд во всём своём блеске героя и патриота.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ТРЕВОЖНЫЕ БЕРЕГА ГАРУМНЫ
I
Никто бы сейчас в старике, голова которого посыпана пеплом, а на голое тело надета власяница из грубой медвежьей шерсти, ставшем согбенным, с глазами, красными от недосыпания и горя, не смог бы признать всесильного короля Теодориха.
Раньше с ним рядом по утрам гуляли по берегу Гарумны или возле священного пруда, расположенного недалеко от королевского дворца, шесть его сыновей-молодцов; теперь он воспретил им сопровождать себя, только два оруженосца-телохранителя где-то маячили у подошвы одного из холмов, окружающих Толосу, ставшую с 419 года на подвластной Риму территории, называемой Галлией, столицей вестготов.
Если бы кто захотел покуситься на жизнь их короля, то сделать это не составило бы никакого труда: оруженосцы из-за расстояния, отделявшего их от повелителя, не успели бы защитить его, да и у самого Теодориха, кроме дубовой палки, служившей ему посохом, ничего в руках не было.
Но о жизни своей король не думал, она для него сейчас представляла малую цену: если и погибнет, то есть кому возглавить созданное в Аквитании новое государство вестготов, омываемое с востока морем, а с запада - океаном.
"Старею... И горе меня придавило... Разве подобные мысли могли бы прийти в мою голову, скажем, двадцать пять лет назад?! Наоборот, тогда свою жизнь я ценил высоко, ибо мы с королевой должны были обязательно заиметь наследника трона. А рождались все дочери... А потом, точно из корзины, из которой галльские жрецы-друиды высыпали цветы на головы своих богов - или Белена, или Огмия - вырезанных из дерева, "посыпались" также из чрева жены один за одним шесть сыновей, голубоглазых, со светлыми волосами. Истинные германцы! Радость неописуемая..."
Теперь король в образе страдающего старика на своих прогулках не может близко подпустить даже телохранителей, чтобы они не видели потоки слёз, хотя, возвращаясь во дворец, придворные зрят белые полосы на грязных щеках, сочувствуя его великому горю.
Никогда Теодорих не мог представить, что страдать его заставят не сыновья, если бы что случилось с каждым из них, а дочери, вернее, старшая - Рустициана, выданная замуж за второго сына Гензериха - короля вандалов, чьи владения расположены по соседству, в Испании, тоже находящейся под патронажем Римской империи, и в Африке, завоёванные Гензерихом при содействии Бонифация, а правильнее сказать, по его вине.
Теодорих посыпал голову пеплом и надел власяницу, чтобы скоро встретить её, едущую к нему в обезображенном виде, - ей, молодой, высокой, статной красавице, по приказанию самого короля вандалов отрезали нос и уши и отправили назад к отцу в толосский дворец...
Слава Единому и Вездесущему, слава епископу Ульфиле, переведшему на готский язык Библию, последователю учения Ария, что не дожила до этого страшного дня королева, хотя в молодости Теодорих и она любили шутить, что обязательно достигнут оленьей старости. Считалось, что олень живёт девять вороньих веков, а ворона - три человеческих. Умерла любимая, а значит, как родителю, горе горевать теперь ему одному!..
А сыновья?.. Что они? Души их лишь охвачены жаждой мщения. "Давай, отец, превратим Барцелону, столицу вандалов в пепелище..." - предлагают они, как будто это фиал вина выпить, и невдомёк им, что не одолеть сейчас вестготам вандалов. Поэтому и осмелел Гензерих, не посчитался с отцовскими чувствами короля-соседа, обезобразил дочь его... А вся-то вина Рустицианы, что заподозрили её в намерении отравить свёкра. Теодорих знает, напраслину на его дочь возвели, и горше ему ещё оттого, что не сможет он сейчас отомстить за неё и тем самым утихомирить и свою сердечную боль.
В мрачных раздумьях король не заметил, как оказался у священного пруда, заросшего кое-где цветами лотоса; для него и придворных этот пруд всего лишь природный бассейн, наполненный водой, а когда-то для галлов он считался священным, ибо в нём обитало их божество. А сейчас уже никто не вкладывал в это название никакого смысла.
"Осушить бы его и найти на дне золотую казну, как нашёл римский консул в этом пруду 15 тысяч талантов золота - золотое сокровище, вошедшее в поговорку как aurum tolosanum ("золото толосатов"), которое галлы запрятали на дне пруда перед самым сюда приходом римлян... Да за это золото не то что армию, а целое государство купить можно. Тогда бы я показал подлецу Гензериху, откуда у него начинается голова..." (То есть отделил бы голову от шеи).