Джамна, преодолевая боль в руке, встала и побежала; миновав кустарники, она нашла только одну, запутанную в привязных к дышлу ремнях лошадь, другая, порвав их, убежала. Джамна бросилась к повозке, которая лежала чуть на боку, уткнувшись передком в землю, так как колесо сломалось, натолкнувшись на дерево. Слава Богу, Гонория не ушиблась!
Джамна помогла ей выбраться наружу, потом успокоила подрагивающую боками лошадь, велела госпоже подождать здесь и снова спустилась в лощину.
Там она нашла лежащих без движения Радогаста и разбойника. Ант дышал, но на груди у него зияла рана. Из неё лилась кровь, а верзила оказался мёртв. Видимо, в последнем усилии они одновременно сильно ударили друг друга: ант убил противника, а тот его тяжело ранил...
Джамна, как сумела, перевязала раба, чтобы остановить кровь; тот находился в бессознательном состоянии. Девушка поднялась, стёрла со лба пот, оглянулась, оценив обстановку: наверху рядом с поломанной повозкой и одной оставшейся лошадью находится до смерти напуганная и неспособная к действиям госпожа, а на дне лощины лежит тяжелораненый ант... Но ей-то, здравомыслящей, надо что-то предпринимать! Джамна попробовала Радогаста потащить: она взяла за локти, но удалось лишь сдвинуть его с места... Положила снова на землю и вернулась к госпоже. Та, уткнув голову в руки, сидела на траве, ко всему безучастная; единственное, что оставалось рабыне, выйти на дорогу и попросить помощи.
Вскоре на дороге показался странный фургон с огромным чёрным верхом; сбоку бежал такой же чёрный, как верх фургона, привязанный верёвкой козёл; правил лошадьми старик с большой, тоже чёрной бородой. Увидев на обочине дороги чем-то встревоженную чернокожую девушку, остановил фургон. Из него тут же высунулась женщина, и показались два мужских лица.
- Что случилось, отец? - спросила женщина.
- Сейчас узнаю, - ответил старик.
Джамна, сбиваясь, со второго на третье, как могла, объяснила, что произошло, и старик в знак сочувствия покачал головой.
- Взбирайся ко мне, - сказал он Джамне. - Показывай, куда сворачивать...
Двое мужчин из фургона (а это были сын и зять старика) принесли со дна лощины так и не пришедшего в себя Радогаста, выпутали из ремней лошадь, привязали её, как и козла, к фургону, внутрь положили раненого, и старикова дочь, достав с полки какие-то мази, занялась им.
- Она у нас умелица! Сын и зять на потеху площадной публике, изображая гладиаторские бои, иной раз наносят себе серьёзные раны, и она их врачует вмиг. Думаю, дочь, помолясь Афродите, и вашего человека вылечит... Мы бродячие актёры. А вы куда ехали?
- В Рим.
- Ездили в Анкону на поклонение Изиде? - расспрашивал старик.
- Да, - соврала Джамна, так как вела разговор только она - молодая Августа никак ещё не могла оправиться от пережитого. Старик, усмехнувшись, указал на Гонорию: - Пусть твоя госпожа в фургон залезает... А ты, бойкая, садись рядом, всё мне веселее будет...
"Госпожа слышала, что я сказала... Значит, и она, если что, станет говорить, что мы ездили в Анкону поклониться Изиде..." - подумала Джамна и попросила сына старика перенести из повозки вещи. Затем опять легко вспорхнула на козлы, усаживаясь рядом со стариком. Вскоре фургон тронулся. Он, как и их оставленная на краю лощины повозка, тоже наглухо закрыт сзади; сейчас спереди полог был откинут, и Джамна, иногда оглядываясь, видела, как дочь старика возилась с раной Радогаста, а ей помогал муж. Сын старика что-то говорил Гонории, начинавшей, кажется, приходить в себя.
Джамна стала приглядываться к старику. "Для римлянина слишком он череп... Неужели раб, если судить по бороде и по тому, что не носит тоги?! Тогда и дети его тоже рабы..." Пригрело солнце, и старик снял головной убор, похожий на колпак.
И тут Джамна улыбнулась - у старика была наголо обрита голова.
"Значит, он стоик, киник, философ... Как Диоген".
Старый мудрец всё понял:
- Думала, что я раб, моя милая...
- Борода, вместо тоги - лацерна.
- Да, ты права. Но был рабом, и вот уже тридцать лет, как мне сделали поворот... Так что дети мои родились свободными. Хотя все люди рабы, один мудрец свободен... Но дети мои стали жалкими потешниками, как и их мать, которая умерла. А я им вместо возницы, но, если надо, могу сплясать Циклопа...
Джамна почувствовала, что кто-то тронул её рукой за плечо. Потом рука соскользнула вниз, легла на полуобнажённую правую грудь, рабыня дико вскрикнула, так как увидела, что рука вся густо заросла шерстью...
- А ну, негодница, прыгай обратно в фургон! - приказал старик вылезшей оттуда обезьяне. - Не пугайся, моя милая, - обратился к девушке. - Это наша обезьяна по имени Галла Плацидия... Вместе с козлом она представляет номер: "Императрица Плацидия верхом на своём очередном любовнике". Публика умирает с хохоту и бросает им дешёвые плоды.
Джамна громко рассмеялась, засмеялась и Гонория... Старик недоумённо пожал плечами: "С чего это женщины, не видевшие этот номер, вдруг развеселились?.."
- Сейчас, говорят, у неё новый любовник - смотритель дворца Евгений Октавиан... - продолжил говорить старик.
- Неправда это, - подала голос Гонория.
- Согласен... Я знаю, что его отправили на борьбу с пиратами, а любовники живут при дворе... И ещё говорят, что с ним сбежала и Гонория, дочь Плацидии. Но проверили корабль, на котором плыл препозит, а Гонорию не обнаружили...
Джамна при сих словах не смела даже обернуться и посмотреть на госпожу, чтобы ненароком выдать себя и Гонорию. Поэтому умница-рабыня повернула разговор на другую тему. Спросила старика:
- А ты, как и я, из другой страны будешь?
- Из Греции, моя милая. Продали меня сюда, в Гесперию, ещё мальчишкой. Хорошо служил хозяину, получил свободу. Верю в богиню, у которой три имени: Афродита - Урания - Анадиомена... И дети мои тоже верят в неё, зять...
- Значит, как и мы, вы тоже язычники, - снова соврала Джамна и, повысив голос, чтобы хорошо слышала Гонория, сказала: - Моя госпожа владеет в Риме несколькими инсулами...
- Нам приходилось в них жить. Крысы там бегают размером с кошку.
- Только не в моих инсулах, - поддержала игру Джамны Гонория.
- Тише, тише, - предупредила дочь старика. - Мы перевязали раненого, и он уснул... Пойдёт на поправку.
Встретились крестьянские телеги, в которые были впряжены быки; у некоторых на рогах привязано сено.
- Вишь, как бодливых отмечают... Чтоб люди не подходили к ним. Я бы чиновникам, которых нужно опасаться, ко лбу тоже что-нибудь привязывал, чтоб таких обходили. Да разве их стороной обойдёшь?!
Гонории к вечеру показалось душно в фургоне, да во сне стонал Радогаст. Попросилась наружу, и Джамна уступила ей место.
Помолчав, старик сказал:
- По имени я, госпожа, Хармид. Дочь моя Трифена, муж её Полемон, сын Филострат. Он ещё эфеб... - Увидев на лице римлянки удивление, пояснил: - По-эллински значит молодой гражданин от восемнадцати до двадцати лет. Ему девятнадцать.
- А я Дорида, - громко, чтобы тоже слышала Джамна, сказала Гонория. - Рабыню мою зовут Джамной, раба из Скифии - Радогастом.
- Почему, милая моя, ездишь одна, без мужа?
- Нет у меня его... Вернее, был... Мы разошлись.
- О, нравы, нравы! Был, да сплыл... - улыбнулся старик. - А ты, госпожа Дорида, когда-нибудь страстно любила? - спросил Хармид без всяких обиняков.
Но Гонория восприняла этот вопрос как должное.
- Не только любила, но и люблю. У меня есть жених...
- Какой я дурак, моя милая!.. Надо было вначале всмотреться в твои глаза и разглядеть в них "любовные огоньки", можно было бы и не спрашивать.
- Но раз ты спросил, я и ответила...
- Да... И страдала, наверное?
- И страдаю...
- Я ведь тоже страстно любил их мать. - Хармид кивнул на фургон. - И сильно страдал оттого, что возлюбленная, ставшая моей женой, изменяла мне... Дети, конечно, не догадывались об этом.
- А где она сейчас?
- Я похоронил её в Сицилии. Она была родом оттуда.
- Как это печально, Хармид!
- Да, моя милая... Так же, как в элегиях поэта Проперция о своей любви к красавице Кинфии и её измене... Я хоть и грек, а хорошо знаю римских поэтов.