II
Лето шло на убыль, по утрам все прохладней становился воздух, но в полуденную пору солнце еще жгло так яростно, точно на головы людей с неба лились потоки белого пламени.
В один из таких ясных, жарких дней Ярмат, обычно ведавший приготовлением пищи, несколько запоздал. Солнце уже подкатилось к самому зениту, а сигнала на отдых все не было. Юлчи, голый до пояса, с обмотанной платком головой, упорно продолжал взмахивать кетменем, но Алиахун, работавший рядом, не выдержал: он тяжело перевел дух и, стирая пот со своего широкого, кофейного цвета лица, проговорил:
- Нет больше сил, Юлчи-палван! И в брюхе пусто. Ярмат твой, муж блудницы, видно, уморить ас хочет.
- Время еще не подошло, Ахун.
- Нет, прошло уже. Брюхо мое, что хорошие часы, правильно показывает.
Проработав еще с полчаса, Юлчи с Алиахуном вскинули на плечи кетмени и направились к стану.
В верхнем конце байского участка была довольно высокая насыпная площадка, обсаженная джидой. Она-то и служила станом для батраков и поденщиков. Отсюда хорошо было видно все байское поле. Пять больших развесистых деревьев джиды в любое время дня покрывали площадку густой тенью и хоть на короткое время дарили покой и прохладу измученным тяжелой работой людям.
Алиахун, как только ступил на площадку, тотчас достал сложенную между ветвей джиды какую-то рвань, служившую ему и халатом и подстилкой, раскинул ее в тени и растянулся, широко разбросав ноги. Отдохнув немного, он поднялся, вытащил из грязной, засаленной от пота тюбетейки иголку, раздобыл откуда-то нитку и принялся чинить усеянную заплатами рубаху. Юлчи присел рядом на корточки, наблюдая за работой новоявленной "швеи".
Вскоре подошел к стану молодой киргиз Ораз, а за ним притащились и другие поденщики. Все они растянулись где попало. Некоторые, не в силах вымолвить слова, устало дремали. Ораз, прислонившись к стволу джиды, по привычке тут же потянулся за самодельной маленькой домброй.
Юлчи полюбил киргиза. Он проводил с ним почти все вечера, беседуя и слушая его домбру.
Оразу было семнадцать лет, когда один бай-скотопромышленник, приезжавший ежегодно для закупок на Каркару, нанял его за восемь рублей в год и привез в Ташкент. Три года проработал Ораз у своего первого хозяина и, хоть привык ко всяким лишениям, не выдержал побоев: когда до срока возвращения на родину оставался всего один год, он ушел от купца и нанялся батраком к богатому землевладельцу. Но оказалось, что и этот бай не лучше первого. Прожив у нового хозяина два года, он снова вынужден был уйти. Так Ораз мыкал горе у порогов многих баев и все не мог возвратиться домой. Наконец, год назад он нанялся батраком к Мирзе-Каримбаю. Одежда на Оразе была рваная, но сам он был парень красивый, веселый и общительный. Он так хорошо говорил по-узбекски, что, если бы не узкие глаза и немного скуластое крупное лицо, никто никогда не принял бы его за киргиза.
Ораз любил подшучивать над Алиахуном. И на этот раз, побренчав на домбре, он обратился к кашгарцу:
- Алиахун, нам давно бы надо было подыскать какую-нибудь хозяйственную старушку. Очень хорошо, что она сама объявилась. Вы и мне штаны почините!
Загрубелые, привыкшие к кетменю руки Алиахуна плохо владели иглой. Весь поглощенный необычным для него занятием, с сосредоточенно-прищуренным глазом, он делал крупные неумелые стежки и ворчливо ронял в ответ на шутку короткие фразы:
- Ты еще младенец… Ходи без штанов, в одной рубашке… - Кашгарец подвернул непослушный уголок заплаты. - Пропади она, бродячая жизнь… Надоело. Не чинить - значит с рубахой расстаться… Бедность гоняет человека… из страны в страну. Думал: приоденусь… скоплю в поясе десяток-другой царских бумажек… вернусь в родной край… А все далек от цели… Будь оно проклято, это скитание! Дома я и в руках не держал иглы… Никогда, ей-богу!.. Жена там осталась у меня что красная роза… - Алиахун хлопнул себя по лбу. - Вах, вах, несчастная моя голова! Ей-богу, что красная роза! Вспомню - сердце кровью обливается… А тебя, Ораз-бай, какие ветры принесли сюда из степей? Кто остался там у тебя? Невеста, зазноба?.. Э, кому ты нужен, бобыль!
Ораз рассмеялся:
- Ау тебя жена вправду есть или только разговоры одни?
Алиахун скривил губы: неужели, мол, я стану врать! - не шутливым пренебрежением посмотрел на Ораза:
- Чудак! Сказал же тебе - как красная розочка!.. Кашгарские девушки и молодицы - они все что спелые яблоки. Да что ты можешь понимать в этом, степняк!..
Ораз рассмеялся снова.
- Степь моя лучше тысячи городов, Ахун! И девушки у нас веселые и приветливые. Ласковым словом, милой улыбкой заставляют они огнем пылать сердца джигитов. В степи я каждый день с девушками гулял. Хоть и молод был, была и у меня любимая. Очень красивая девушка, певунья-девушка! Теперь она уже, наверное, замуж вышла, детей народила. А когда я покидал аул, вышли мы вечером в степь и долго сидели там, обнявшись. Плакала она, плакал я. Остаться нельзя было, отец запродал меня баю и деньги забрал - надо было кормить, одевать семью… - Ораз тряхнул головой, сдвинул на затылок войлочную шляпу. - Отправимся, Ахун, ты - в Кашгар, а я - в Каркару!
- Пешком, что ли, дурень? Денег нет…
В разговор вмешался молчавший до этого поденщик:
- Да, все дело в деньгах. Мне не довелось видеть тридевяти земель, но тридевять городов белого царя я прошел. Для бездомного батрака-бродяги и от земли до неба - один шаг, как говорится. Так жил только Шах-Машраб: выйдет вечером из ворот одного города, а к утру входит в ворота другого.
- Это потому, что он был святой человек, - перебил поденщика Ярмат, подошедший с бурно кипевшим черным кумганом.- Когда Шах-Машраб отправлялся в дорогу, всемогущий аллах сам сокращал ему путь.
- А почему он мой путь не сокращает?! - вскричал Ораз.
- В наше время все пути коротки только для людей денежных, - продолжал поденщик. - Я много где побывал и многое повидал. Для богача, скажем, и в пустыне рай, а для бедняка… Вы хвалите каждый свой край, а будь вы там сыты, разве пришли бы сюда? Ведь правда? Вот я - здешний, ташкентский. А какой от этого толк! Вот мне уже на тридцати четвертый перевалило, а я еще не женился. Увижу женщину, разум теряю. Старуха мать измаялась в поисках невесты. В какую дверь ни сунет голову, спрашивают: купец он, дом есть, сад есть? Поденщиков, батраков, ремесленников и за людей не считают в наше время…
- Ничего удивительного. Торговые люди - это цвет страны, братец! - вставил Ярмат.
- А мы, что же, колючки, выходит! - вырвалось у Юлчи.
Чтобы прекратить этот разговор, Ярмат поспешил разостлать перед рабочими дастархан.
- Давайте-ка чай пить, - проговорил он ворчливо, - работа не ждет. Вечером наговоритесь. Языки и уши при вас и никуда не денутся.
Батраки и поденщики вставали один за другим, усаживались в кружок. Поднялся и Алиахун. Он расправил широкую волосатую грудь, с минуту смотрел в даль, дремлющую в истоме, и вдруг звонким голосом запел:
В путь-дорогу, помню, выезжал я,
Милая в дверях рукой махнула.
"Ты когда вернешься, друг?" - спросила,
С карих глаз слезу рукой смахнула.Много дней любимой не видал я.
Каждый день "Еще увижу!" - думал,
Помнил крепко, не терял надежды,
"С каждым часом срок мой ближе", - думал…
Все оживились. Одобряли песню, хвалили голос Ахуна.
Вдруг за деревьями послышались мужской плач и всхлипывания. Все с удивлением обернулись в ту сторону. С покрасневшими от слез глазами подошел Шакасым - он сегодня не выходил на работу, сидел в своем шалаше возле больной жены.
- Скончалась моя страдалица, моя горемычная! Сейчас на руках у меня душу отдала. О, горе мне!..
От волнения у всех сдавило горло. Над площадкой нависло гнетущее молчание. Наконец сначала Алиахун, а за ним и другие принялись утешать Шакасыма, выражать ему сочувствие.
- Ты поскорее сообщи отцу-матери, - посоветовал Юлчи.
- Нет у нее, бедняги, никого, сиротой выросла. Оба мы с ней бездомные. - Шакасым еще горше заплакал, затем, пересилив слезы, попросил Ярмата: - Нельзя ли раздобыть у хозяина хоть немного денег? Сегодня до вечера надо похоронить ее. Можно ли в такую жару держать тело в шалаше, да еще при малом ребенке?
- Дни жаркие, до завтра оставлять нельзя, - поддержал его Ораз.
Ярмат в смущении покачал головой и принялся пощипывать свою реденькую маленькую бородку.
- Хозяин в городе, - проговорил он наконец, - а пока из города обернешься - и день кончится. Сегодня похоронить не успеете…
Юлчи с досадой возразил:
- Деньги, наверное, и у хозяйки найдутся.
- Есть у нее, знаю, да скупа она, - пробормотал Ярмат. - Кисеи на саван дала бы, и то большое дело.
Алиахун поднял руку.
- Друзья, неужели не поможем товарищу? - глухо воскликнул он. - Много ли надо, чтобы похоронить бедного человека? Могильщикам два целковых, мулле - две кредитки, обмывальщикам - рубль - и всего дела! Шакасым еще успеет залезть в долги. Главные расходы, сами знаете, придут потом…
- А как же с поминками, Ахун-ака? - неуверенно проговорил Шакасым, взглянув на кашгарца. - Что видела несчастная женщина на этом свете?.. По крайней мере похоронить надо по-человечески, пусть хоть душа ее порадуется!