Прошло три дня после провозглашения царем Ивана Алексеевича, и стрельцы, собравшись снова перед Красным крыльцом, отрядили своих выборных к великим государям с челобитною, в которой просили, чтобы правительство царством московским, ради ранних лет их величеств, вручить сестре их, благоверной государыне царевне Софье Алексеевне. Скоро в ту пору все делалось по требованию стрельцов, а потому оба царя, патриарх, духовные власти, бояре, думные и служилые люди, а также и выборные от московских сотен отправились, не медля, в терем царевны.
Сдерживая охватившее ее волнение, царевна спокойно, как казалось, встретила явившихся к ней просителей. Все они ударили ей в землю челом, за исключением царей, сделавших перед сестрою три низкие поклона.
- Пришли мы к тебе, государыня-царевна Софья Алексеевна, бить челом, чтобы ты соизволила принять правление царством московским, за малолетним возрастом великих государей, братьев твоих, - заговорил патриарх Иоаким, обращаясь к Софье Алексеевне.
- Не женских рук такое великое государское и земное дело, святейший владыка! - отозвалась царевна. - Нет у меня к тому делу ни навыка, ни познаний, да и в государстве московском то не за обычай.
- Пресветлейшая государыня-царевна! Соизволь исполнить волю Божию и желание всего московского народа! - просительно заговорили присутствующие и снова упали ниц перед будущею правительницею, - Снизойди, государыня-царевна, на рабские мольбы наши! Не оставь нас, великая государыня, в скорбях и печали! Ты, единая, утвердишь у нас покой и тишину…
Долго слышались мольбы, и не раз колени и лбы усердно стукались об дол. Гордо стояла молодая царевна с лицом, не покрытым фатою, а разных чинов московские люди - эти исконные притеснители женского пола, поучавшие его "жезлом", - покорно, умиленно, со слезами просили, чтобы она стала править российским царством!
"Теперь я на высоте! - думала, торжествуя, царевна. - И не сойду я отсюда долу!"
- Уступаю я, - заговорила царевна, обращаясь к присутствующим, - мольбам всего народа и дозволяю думным людям докладывать мне обо всех государственных делах для совершенного во всем утверждения и постоянной крепости и повелеваю писать имя мое наряду с именами государей-братьев, нарицая меня великою государынею, благоверною царевною и великою княжною всея Великия, Малыя и Белый России.
От сильного, радостного волнения готов был перерваться звонкий голос царевны, но она осилила себя и довела речь до конца.
- Желаем здравия великой государыне!.. Пошли ей Господи многолетие! - воскликнули челобитчики, и снова застучали перед царевною их лбы и колени.
- Да наставит тебя Господь на путь правых! - произнес торжественно патриарх, благословляя царевну.
И трепет охватил Софью при сознании, что теперь все покорствует перед нею.
XVIII
Рассвет раннего летнего утра проникал в небольшую низенькую горенку, пропитанную запахом ладана и деревянного масла. На простом белом столе лежали увесистые книги в кожаных с медными застежками переплетах. На стене висели образа, черные ременные лестовки и разноцветные ладанки; в переднем углу горенки местился большой киот, на верхушке которого, под вербами, стояло множество стеклянниц со святою водою и просвиры всевозможных величин, а перед почерневшими от времени и копоти иконами теплилось несколько неугасаемых лампад и, вдобавок к лампадам, были прикреплены к самым доскам икон желтые восковые свечи. Кроме стола с книгами и небольшой скамейки, в этой горенке ничего больше не было, а под образами, головою к киоту, стоял белый тесовый гроб.
В дверь горенки кто-то постучался. Покойник зашевелился, повытянулся, приподнялся и, отбросив с лица саван, начал лениво протирать глаза, потом несколько раз перекрестился, зевнул и, не торопясь, вылез из гроба.
- Подожди! - крикнул он на продолжавшийся стук, снимая саван и надевая поверх белой рубашки старый черный подрясник из самого грубого сукна.
- Эх ты, отче Сергий, заспался! - слышался за дверью грубый голос.
- Какое заспался? С вечера до поздней ночи радел Господу Богу, так вот сон и одолел меня, и прилег-то я только перед самою зарею.
Вставший из гроба откинул щеколдку от двери, и в ней показался стрелец громадного роста, упиравшийся головою под самый потолок горенки.
Стрелец подошел к Сергию под благословение, а потом начал креститься перед образами. То же, вместе с ним, стал делать и хозяин.
- Пришел я к тебе с поклоном от нашей братии стрельцов: просят тебя в их круг пожаловать, - заявил расстриженному иноку Сергию выборный стрелец Обросим, или Амбросий, Петров.
- Идти-то к вам боязно, человек я тихий и смирный, а ваши-то молодцы больно шумят, - отозвался Сергий.
- Эй, батька, не робей! Не все ли тебе равно: ведь в стрельцы тебя не возьмем; ты, чай, и пищаль-то зарядить не сумеешь.
- Отстреливаюсь я от моих врагов божественною пищалью, а в мирской пищали и нужды мне не настоит…
- А что, батька, чай, бока-то в гробе порядком отлежал? - продолжал подсмеиваться стрелец, заглянув в гроб. - Для чего никакой подстил очки туда не положишь? Хотя бы сенца аль соломки?
- Не кощунствуй, Петр Гаврилыч! Пришел антихрист, а разве ты ведаешь, когда наступит конец миру. Не вспоминают об этом лишь нечестивые никониане, а нам, ревнующим об истинном древнем благочестии, постоять за него следует.
- Вот о том, чтобы ты постоял за него, я и пришел к тебе от нашей братии, - перебил Петров.
- В чем же дело?
- Нужно будет написать государям и государыне Софье Алексеевне челобитную, чтобы допустили они нас, православных, препираться с никонианами о вере.
- Изволь, такую челобитную я напишу, а потом что же будет?
- Станем всенародно спорить с никонианами и одолеем! - с уверенностью отвечал стрелец. - Столковаться, впрочем, с тобою, самолично я обо всем не смогу, а приходи к нам. Ведь не смуту хотим мы учинить, а к христианскому подвигу готовиться, и не ваше ли монашеское дело приуготовлять к тому нас, несведущих мирян?
- Коли так, то приду сегодня, если успею челобитную написать, а теперь Богу молиться нужно, - сказал Сергий, расставаясь со своим гостем.
После долгой и усердной молитвы и после сотни отброшенных поклонов, Сергий присел на скамью и, облокотись на стол, принялся обсуждать сам с собою, в чем должна состоять стрелецкая челобитная об истинной вере.
- Нужно первее всего постоять за "аз", - соображал Сергий. - Читалось прежде в символе веры "рожденна, а не сотворенна". С чего же никонианцы выпустили букву "аз"? Потом надлежит восстановить в чине богоявленского водоосвящения слова "и огнем". Молились прежде об освящении воды Духом Святым и огнем, а никониане "и огонь" из книг вычеркнули; хотели, значит, огонь в Божьем мире извести…
Нужно было также разрешить вопросы о "сугубой аллилуйе", о "хождении по солонь" и о "двуперстном знамении" в том смысле, в каком принято было это до водворения в православной церкви никоновских новшеств. Вопрошал он и о том, зачем никониане вместо "благословен грядый" стали петь "обретохом веру истинную", как будто прежде истинной веры не было; почему архиереи носят Жезлы с "проклятыми" змеями и надевают клобуки как бабы. Далее этих вопросов он не шел и в этом случае не был похож на других вождей раскола, которые придавали своему учению не одно только религиозное, но и политическое значение.
Обдумав, Сергий принялся писать челобитную, прося великих государей и великую государыню взыскать старую веру, в которой российские чудотворцы, великие князи и благоверные цари Богу угодили, и потребовать от патриарха и от властей духовных ответа, отчего они священные книги, печатанные до Никона, при первых благочестивых патриархах, возненавидели, старую и истинную веру отвергли и возлюбили новую, латино-римскую?
Закончив, Сергий отправился к стрельцам, которые собрались на сход. Умилились стрельцы, слушая челобитную, наполненную скорбью и сетованиями о падении в московском государстве древнего благочестия.
- Мы за тленное голов наших чуть не положили, а из-за Христа-света отчего не умереть? - кричали они, вспоминая о первом своем приходе в Кремль, и повели Сергия к своему начальнику, князю Ивану Андреевичу Хованскому.
- Вот, батюшка, - говорили они, кланяясь вышедшему к ним на крыльцо боярину, - привели мы к тебе инока Сергия, поспорит он с никонианами.
Хованский подошел к Сергию под благословение, а затем поклонился ему в ноги и, приняв от него челобитную, возвратился в свои хоромы, чтоб прочитать ее прежде подачи государям.
Нахмурился боярин. Сочинение Сергия показалось ему слабым для тех широких замыслов, какие имел Хованский, рассчитывая на возмущение раскольников.
- Ты, отче, - сказал Сергию боярин, вышедший снова на крыльцо, - инок смиренный, тихий и не многоглаголивый. Не станет тебя на такое трудное дело, как препирательство с никонианами. Надобно против них ученому человеку ответ держать.
- Хотя я, боярин, и не многословен, но надеюсь на Сына Божьего и верую, что он может и немудрых умудрить, - возразил Сергий.
- Так-то так, а все-таки…
Хованский призадумался. Видно было, что он не решился поручить Сергию борьбу с никонианами.
- Да не позвать ли на такое дело попа Никиту? - подсказал Хованскому кто-то из стрельцов.