Мы ехали, и я думал о том, что впереди у меня только пропасть. Действующая часть была уже другою стороной пропасти. А пропастью был путь в нее. Пропастью была и последующая жизнь без Натальи Александровны. Но та пропасть была как бы другой пропастью, не столь страшной против первой, так как я, подобно декабрьской ночи на заставе, уже начинал вновь ощущать приближение единственного моего дня. Осталось лишь собрать силы на дорогу к этому дню. Чтобы приблизить его, я вновь пообещал полковнику Алимпиеву:
- Я обещаю вам!
В это время сил на исполнение обещанного я имел достаточно. Но связаться с генералом Юденичем тотчас не получилось. Едва оператор пробился в Тифлис, там что-то не заладилось. Полковник Алимпиев посмотрел на меня: будем ждать? Сколько мне ни хотелось решить судьбу теперь же, я не взял себе характера настаивать на ожидании. Это было бы совершенным школярством. Полковник пообещал связаться со штабом командующего в течение завтрашнего дня. Мы вышли на улицу. Полковник велел шоферу ехать к моей гостинице. Когда шофер остановил возле подъезда, полковник снял перчатку, вынул из нагрудного кармана маленький конвертик, совершенно беспомощно, по-стариковски вздохнул:
- Знаете, вот роль поверенного в ... - и посуровел: - А впрочем, в ближайшие сорок восемь часов вы должны покинуть расположение отряда. Считайте это приказом. А лучше - просьбой отца.
У меня хватило выдержки выйти из автомобиля, щелкнуть каблуками. Но в следующее мгновение я уже был у себя в номере и читал крошечное письмо Натальи Александровны, совсем его не понимая. Она написала только одно предложение: "Пожалуйста, вспомните свое слово - я жду вас завтра в десять часов по утру в месте, где вы слово сказали". Но и его я не понимал, хотя странным образом знал, что именно мне в десять часов по утру предстояло.
15
Кажется, я не раздевался, кажется, не спал. И, кажется, совсем не было ночи. А было только это знание об утреннем десятом часе. И я ни разу, будто внезапно пораженный беспамятством, не вспомнил о только что данном дважды обещании. Еще затемно я выскочил из гостиницы, не рядясь, схватил извозчика и погромыхал к цветочному магазину. Там я в нетерпении застучал в двери, удивился тому, что хозяин в такой час спит, опять не торгуясь, подхватил из ванны с водой корзину алых роз. Хозяин принялся корзину обертывать мокрой холстиной. Ждать его и ничего не делать я не смог. Я обмахнул корзину холстиной сам.
В дороге я тоже не смог усидеть без дела. На одном из подъемов в гору, уже близ Салибаури, я пошел пешком и ушел вперед. А на знакомом повороте, с которого в прошлый раз, в ненастное ноябрьское утро оглядывал окрестности, я просто-напросто побежал. Едва не навстречу из-за гор хлынуло солнце. Я споткнулся, но побежал дальше, ничего вокруг не замечая, потому что все вокруг - даже фиолетовые, как баклажанные бока, тени, даже и они стали слепящими и обволакивающими.
Я, верно, ударился бы лбом в ворота усадьбы полковника Алимпиева, если бы Наталья Александровна не вышла вперед.
- Ну, Боречка же! - вскричала она.
Я увидел, что бегу мимо нее, что передо мной ворота. Я неловко обнял ее и хотел поцеловать, но только ткнул козырьком фуражки. Она отстранилась. Я еще раз попытался обнять ее и обнял, почувствовав, как сердце мое сильно в нее ударяет. Она отстранилась вновь, вдруг решительно выставив вперед локотки. Я принял их, эти локотки, орудием ее защиты от нового тычка козырьком, отстранился сам, оглядел ее, узнавая и не узнавая, сказал: "Сейчас!" - и побежал навстречу извозчику, дал ему деньги, схватил корзину и бегом же вернулся назад. За это время она отошла к воротам, открыла калитку и остановилась.
- Какой ужас, Боречка! Ну, не ждала от вас! - с нервным смешком сказала она о корзине с розами.
Я замер. Я только теперь почувствовал, сколько холодно и сколько брезгливо отстранилась она в первый раз, сколько решительно выставила локотки во второй. Меня словно кто-то встряхнул, и рубцы тотчас же потянули влево, а я сам, выравниваясь, стал клониться вправо и очень захотел обо что-то опереться.
- Это пошло - дарить даме корзину роз, словно какой-то актриске. Вы же умница, Боречка! - сказала Наталья Александровна.
- Да, мадам! Я согласен с вами. И всему этому вот где место! - Я швырнул корзину далеко в сторону, но неудачно, и она, взмыв вверх, застряла в ветвях ближнего дерева. Я прищелкнул каблуками и откивнул: - Честь имею откланяться!
Я резко повернулся. Ее слова я услышал уже в спину.
- Да вы впрямь будто в театре! - с яростью сказала она. От невозможности ответить ей достойно или хотя бы спросить, за что она так со мной поступает, я стал задыхаться. Я резко обернулся. Она медленно ступила навстречу, охватывая меня всего своим взглядом, и сказала знакомое с прошлого раза слово:
- Убила бы! - сказала она раздельно, с болью и еще с тем чувством, которое я различил даже в моем состоянии, но которому теперь не захотел верить.
- Напрасный труд! - со злобой сказал я.
- Обними меня, Боречка! - попросила она.
- А не из театра ли это? - спросил я с прежней злобой. Она по-птичьи вскрикнула. Я увидел обезображенное сдерживаемым рыданием ее лицо. Она напомнила мне вдруг мою полусотню в тот миг, когда все поняли, и когда это понимание высказалось лишь диалогом казака Тещи и хорунжего Махаева.
- Вот же доля! - сказал Теша. - Я безотцовство хлебал. И моей посербетине, - да, именно так он сказал, надо полагать, имея в виду свою ребятню, - и моей посербетине - тоже!
- Задохни! - приказал хорунжий Махаев. И, кажется, был еще диалог, то есть была еще пара фраз между мной и Самойлой Василичем.
- И что же, нам - тут? - спросил Самойла Василич, упирая голосом на последнее слово.
- Вы бы, вахмистр, желали в ином месте? - спросил я. Вспомнив сейчас это, я увидел, как равно же Наталье Александровне, закричали по получении известий о судьбе мужей женщины в Бутаковке. Равновеликость сравнения была неуместной. Конечно, я это видел. Но только это сравнение смягчило меня. Я подошел к Наталье Александровне и тихо коснулся ее плеч:
- Наталья Александровна!
- Наташечка! - шепотом поправила она.
- Наташечка-Наташечка! - сказал я будто маленькой девочке, например, племяннице моей Ираидочке.
- Какой вы! - укорила Наталья Александровна. - Сидели болваном у дядечки в кабинете, а потом ушли!
- Так ведь, Наташечка!.. - хотел я оправдаться.
- У дядечки было можно! - переменившись, вскричала Наталья Александровна.
- Однако же! - переменился и я. - Однако же я имею просьбу Михаила Васильевича оставить наши отношения!
- И вы… - озером Кусиян, помертвелой водой его, поглядела Наталья Александровна.
Я не успел ответить. Она догадалась сама. И она не захотела слушать ответа.
- Да ведь нас все видят. А вы мне не подскажете! - холодно спохватилась она.
Я оглянулся. Мы были в полном одиночестве. Разве что кто-то смотрел на нас из потаенного места - а так мы были возле ворот одни.
Я сказал об этом. Наталья Александровна же повлекла меня во двор. Я увидел знакомую с прошлого раза картину обычного в здешних местах широкого зеленого двора с характерными, украшенными резьбой деревянными постройками - сараем и кукурузней на высоких столбах, домом на каменном цоколе с высокой балконной лестницей. Только здесь, в отличие от усадьбы Зекера, в которой мы с Раджабом останавливались в прошлом ноябре, из-за рельефа местности дом и постройки были смещены влево. А справа двор круто уходил вниз, где превращался в сад. В середине двора я приостановился. Все здесь мне было знакомым, и все было неузнаваемым - столько в прошлый раз я не заметил и представлял потом по-другому. Я удивился такой своей рассеянности, явно меня, человека военного, не украшавшей. По ту сторону двора за деревьями угадывалась соседняя усадьба. Я спросил, уж не Марьяшечка ли со своим почтенным агой там живет.
- Нет, - ответила Наталья Александровна. - Она живет там! - и показала в другую сторону, за постройки.
- И что же у них, дал Бог, все хорошо? - спросил я,
- У них все хорошо! - ответила Наталья Александровна. И я нашел в ответе намек на то, что не хорошо у нас. Нашел, но смолчал, положив, что уже ничего изменить не смогу. Я спросил, будет ли и сегодня у нас Марьяшечка. Наталья Александровна ответила отрицательно - Марьяшечка со своим мужем уехали навестить родственников. Мне стало жалко того, что я никогда более ее не увижу. Я вспомнил ее гневное русское слово "скверно", обращенное ко мне, слово, которого, по моему предположению, она знать была не должна. Я улыбнулся. Наталья Александровна заметила улыбку. Я увидел - она хотела на нее тотчас же отреагировать, но сдержалась и только предложила идти в дом завтракать. Я снял фуражку и помолился за свое сюда возвращение.
- Идемте завтракать! - попросила Наталья Александровна.
- Я вас помнил всегда. Но только я полагал, что вы в Петербурге, то есть, по-нынешнему, в Петрограде! - начал я оправдываться за свое поведение в кабинете полковника Алимпиева.
- Потом, потом, родной! - сказала она тихо. Я не мог ступить дальше. Слово "родной" сразу мне напомнило о моем обещании полковнику Алимпиеву.
- Ну и плохо, что вы дали слово дядечке! - поняла меня Наталья Александровна. - А я вот вымолю у него вернуть вам это cловo! Идемте же. Я так хочу поскорей остаться только с вами.
Я продолжал стоять.
- Господи! - воскликнула Наталья Александровна. - Как с вами тяжело! И как просто с моим Степашей! Он бы уже на коленях тащился за мной!
Она так воскликнула и уже после поняла промашку. Мы оба застыли. Человек, ради которого я дал обещание оставить отношения с ней, был назван. Он появился. Я теперь был просто обязан уйти.