- Нет, нет! - сказал он. - На сегодня никаких особенных известий не было. Значит, с вашим мужем все благополучно! - Потом послушал и еще более сурово сказал, готовый положить трубку: - Вы отвлекаете меня от службы!
"Однако же! - скрывая улыбку, подумал я о нраве полковника. - Он умеет поставить на место и женщину!".
- Ну, хорошо, через час. Я закончу совещание и приму вас! - сурово сказал полковник Алимпиев и столь же сурово вернулся к столу. Видно было - ложь о совещании сильно вывела его из себя.
Я выразил готовность распрощаться. Он все еще суровый во взгляде, улыбнулся:
- У нас есть время. Расскажите, наконец...
И я снова рассказывал о декабрьских боях - обо всем, что видел и пережил сам, что слышал в госпитале, то есть рассказывал ту картину, которую мы себе составили, и которая наше начальство не украшала.
- Как же Раджаб-бек сказал вам? - переспрашивал полковник Алимпиев. - Двадцать тысяч их обошли наш фланг, и все наши бегут? - и он далее молчал, переживая и в силу должности не имея возможности вслух выразить свое отношение по поводу услышанного. - А брат ваш, значит, погиб сразу? И в письме вам было написано о гибели всей полусотни? А на взгляд вы не скажете, сколько было все-таки неприятеля? - далее спрашивал он и сам же себя поправлял тем, что и того уже достаточно было, если турок было в два орудия и две роты - это против сорока пограничников! - и опять далее поправлял себя: - А, конечно, вы правы. Обходной маневр совершало не менее бригады. Иначе и смысла нет. Только вот как же вы удержали их? Эта история достойна описания и изучения. Вам следует изложить все в подробностях на имя командующего! - он вдруг отрывисто взглянул на стоящие у стены превосходные швейцарские часы. - Вот именно этим я вам настоятельно рекомендую заняться. Устраивайте дела. Адъютант мой отыщет вас! - он встал, но, кажется, встал поздно.
Дверь кабинета распахнулась, и на пороге встала сияющая и одновременно недовольная недавним телефонным разговором Наталья Александровна. А что именно с нею разговаривал сурово полковник Алимпиев, я догадался, лишь ее увидел.
- Какой вы, дядечка, противный! - сказала она, устремляясь к нему для поцелуя, и увидела меня.
Я не вскричал в негодовании по поводу того, что-де как же Петроград, как вагон первого класса с гвардейским ухажером? Я успел сообразить, что за время нашего расставания могли быть и Петроград, и Париж, и тот же Сольвычегодск, и какая-нибудь Патагония. За время нашего расставания все это она могла посетить и преспокойно вернуться сюда.
Я не вскричал вообще ни по какому поводу. Я, как малое дитя, замкнулся и, возможно, даже набычился. А может, выглядел я чучелом гороховым. О себе самом в тот миг я ничего не знаю. Я увидел ее и понял, что ехал к ней. Я стремился именно к ней и своим стремлением просто-напросто материализовал ее, вернул оттуда, из Петрограда, Парижа, Сольвычегодска и Патагонии. Только зачем? Ведь мне нужна была Ксеничка Ивановна.
- Ваше высокоблагородие! - вскочил я, щелкнул каблуками: - Благодарю вас за все сделанное для меня! - и откивнул, отчего вышло, что я этаким образом означил свой уход.
А глаза ее, только что с любовью клеймившие полковника, перешли на меня, удивились, вспыхнули, вдруг в смятении метнулись в глубь самих себя и вернулись, всего меня объяв сильной и недвижной чернотой. "Ну, озеро Кусиян!" - вздрогнул я.
- Дядечка, а у вас гость, - вяло сказала она, столь вяло, что, кажется, силы ее все ушли в глаза, и сама она сейчас должна упасть.
- Здравствуйте, Наталья Александровна! - снова щелкнул каблуками и откивнул я.
- Вы живы? - спросила она еще более вяло, можно сказать, совсем пусто, едва не в обмороке.
Полковник Алимпиев подхватил ее под локоть и посадил к нам за стол.
- Однако же я задерживаю вас! - вежливо, но с непонятной набыченностью обратился я к полковнику.
- Присядьте, Борис Алексеевич, - с едва скрываемой досадой попросил он.
- Дядечка, зачем же? Борис Алексеевич, наверно, спешит! - чуть более энергично сказала Наталья Александровна.
И мне показалось - она сказала это тем тоном, какой я ей и Саше приписывал в воображаемом мной разговоре.
- Ну что вы, есаул! - говорила она Саше в воображаемом мной четыре месяца назад разговоре. - Что вы, он такой симпатичный!
И они оба особенно смотрели друг на друга, потому что оба вкладывали в разговор один и тот же смысл.
- Да уж куда! - возражал Саша. - Вот ваш муж, капитан Степанов, он молодец!
- И братец ваш молодец! - со значительностью возражала Наталья Александровна.
Вот этакий тон мне послышался в ее словах. Он ударил меня. Я, кажется, помертвел и, ожидая, как рубцы потянут меня влево, стал отклоняться вправо.
- Да, да, Борис Алексеевич, ступайте! - увидел зависимость состояния Натальи Александровны от моего присутствия и полковник Алимпиев. - Ступайте! Ваши дела в лучшем виде исполнит мой адъютант! Да погодите! - суетливо остановил он меня. - Погодите, я вас провожу! - и только тут взял себя в руки. - Павел Петрович! - крикнул он адъютанту.
Адъютант вбежал и тотчас же доложил о моих делах, в целом уже исполненных - что-то оставалось в финансовой части, и я еще не мог сейчас же получить своих денег.
- Сейчас располагайте временем по своему усмотрению. Вечером надеюсь увидеть вас в офицерском собрании! - проводил меня полковник Алимпиев.
Я вышел от него, ровным счетом ничему не внимая. "Какая финансовая часть? - в негодовании думая я об адъютанте, слыша только голос Натальи Александровны. - Куда я иду? - спрашивал я себя, но слышал только голос Натальи Александровны. - А выставили меня зачем? - снова я спрашивал себя, но ничего, кроме голоса Натальи Александровны не слышал. - "Вы живы?" спросила она меня. - Однако же! А как бы Вам хотелось? - спросил я ее и вспомнил, что в телефон она беспокоилась о муже, а полковник Алимпиев ей отвечал, что все благополучно. - Что же, муж в действующей части? - спросил я, а сам в это время слышал только ее голос, только ее слова - ее голос и ее слова сегодняшние, только эти, которые она произнесла сегодня. Они насовсем заслонили все, что было между нами прежде. Мне становилось от этого дурно. Я пошел на улицу. Но слышал и слышал ее голос и ждал, что среди уже произнесенных ею сегодня слов сейчас прозвучит всего лишь одно, но вот такое: "Подождите же!" Это слово сказал адъютант:
- Подождите здесь, у меня, капитан!
А я сказал:
- Да, да, разумеется! - а сам пошел.
И адъютант мне сказал вслед:
- Впрочем, действительно, следует прогуляться. Но через час ваши дела будут готовы!
Я вышел на крыльцо, встал на то место, где четыре месяца назад Раджаб встречал меня с дачи полковника Алимпиева. Впрочем, я не мог подлинно вспомнить, здесь ли это было. Я почему-то сейчас решил, что он стоял на крыльце, широко расставив ноги, сдвинув шапку на насмешливые и внимательно меня осматривавшие глаза.
- Поздравляю, у вас великое будущее! - cкaзaл он.
А я ему показал кулак - совсем, будто мы юнкеры. Он уже обеспокоился о моей лошади, специально найдя больную, которую хватило всего на три часа пути. Я, по его расчету, должен был вернуться обратно в Батум.
Вот о такой белиберде стал я думать на крыльце. Я слышал и слышал голос Натальи Александровны и думал об этом, пока вдруг снова не стал жалеть о потерянной своей шашке. Я стал говорить, что шашка мне важнее и потеря ее невосполнима. Но кто бы поверил мне, если я сам знал, что так говорю впустую. Я слышал и слышал голос Натальи Александровны. И я пытался заслонить его потерянной шашкой, то есть сожалением о ее потере. Это было нечестно. Я видел нечестность. Я сознавал, что порождаю ее сам. То есть я выходил жалким и подлым. Но как по-другому - я не знал. Пока я не любил, я был сильным и уверенным в себе. Теперь же я стал жалким и подлым. "Какая гнусность, - думал я, сотрясаясь от усиливающегося внутреннего жара, отбирающего от меня силы и несущего мне дурноту. - Какую гнусную затею придумали те, кто стал утверждать, будто любовь окрыляет и подвигает. Я бы немедля приказал их расстрелять". И вместе с тем я вновь приходил к выводу о том, что, может быть. все оно так и есть, как утверждают те люди, но вот только я не умею любить.
14
Моим занятием до вечера было, сидя в номере, заставить себя не думать о Наталье Александровне.