- Вовсе не значит… - начал было Аттила, но увидев мой раскаляющийся взор, решил прекратить возражения. - Ну да Господь с вами, сударь. Не сердитесь на меня. Я постараюсь не беспокоить больше сахарную особу вашего Генриха. Смотрите, она уже выбирается на берег. Эх, сударь, опоздали!
Последние слова, разумеемся, относились не к особе императора, а к девице, которая, увы, и впрямь уже выбралась на берег и исчезла в прибрежном кустарнике.
- Запомни, - вновь заговорил я после некоторого молчания и замешательства, - что бы ни болтали о Генрихе, каких бы наигнуснейших сплетен не довелось тебе услышать, Генрих - император. Он самый главный государь во всей вселенной, он доверенное лицо Господа Бога на земле.
- Выше папы?
- Не выше. Почти наравне. А в каком-то смысле и выше.
- А Алексей? Он ведь тоже называется императором.
- Алексей - схизматик. Да, он тоже император и тоже заслуживает почитания, но он гораздо ниже Генриха, точно так же, как константинопольские иерархи ниже римских. Потому что схизматики.
- Хорошо, я постараюсь, - снова глубоко вздохнув, сказал Аттила. Разговор о светской и церковной власти на земле утомил его, и он снова принялся сравнивать достоинства придунайских земель с недостатками прирейнских, в конце подытожив:
- Эх, сударь, поскорее бы вам завоевать какой-нибудь город да разбогатеть, чтобы мы могли со спокойной совестью вернуться в родные края и зажить счастливо и мирно.
Славу Богу, он умолк, глядя на воду и грустя о родном Вадьоношхазе, а я мог позволить себе предаться самым разнообразным мечтаниям, коими душа моя в то время полна была через край. Ах уж эти юношеские мечтания, святые и наивные, внешне глупые, но если разобраться - необыкновенно мудрые. Сколько лет прошло с того утра на Рейне, а разве, если положить руку на сердце, избавился я от тех моих юношеских грез? Сколько пережито, выстрадано, прочувствовано и переосмыслено, как многое погибло, рухнуло, отсохло, улетело, а где-то глубоко-глубоко внутри я все тот же и какая-то сверхгреза, какая-то верховная мечта все еще руководит мною, и дай Боже, чтобы она не оставила меня до того часа, когда в последнем содрогании я испущу дух свой.
Вот и тогда я стоял, смотрел на воду Рейна и не думал о том, почему же не ловится рыба, а весь был охвачен этой высшей грезой, не имеющей ни названия, ни очертаний, ни цвета, ни запаха. Она неподвластна мысленному оформлению, она безыдейна и свободна, как само небо. Сейчас нередко она посещает меня и радует своим присутствием. Тогда же она была постоянно со мной и стоило мне прикоснуться взглядом, мыслью, слухом, обонянием к чему-нибудь прекрасному, чем полон сей мир, как она тотчас охватывала меня, завораживала, увлекала все мое существо в свою радостную и священную область.
- С добрым утром, рыболовы! Много ли наловили рыбы? - раздался вдруг за моею спиной звонкий и веселый голос.
Я оглянулся и увидел девушку в простом сельском наряде - никаких украшений, никаких узоров на верхнем платье, сшитом из грубой ткани и препоясанном веревочкой. Но в то же время вся она была как лучшее украшение, лучшая драгоценность, коей достойны были лишь это лучезарное небо и это царственное светило, восходящее на свой лазурный трон. Темно-каштановые, почти черные волосы ее мокрыми прядями рассыпались по плечам, окаймляя свежее, румяное лицо, на котором светились, контрастируя с темным цветом шевелюры, ярко-голубые, как небо, глаза. В этих глазах, в этой улыбке пунцовых губ, за которыми обнажались два стройных ряда белоснежных зубов, было столько живости, столько восторга перед очарованием юности, что душа моя переполнилась восхищением и я не мог вымолвить ни слова в ответ.
- Можно мне посмотреть, сколько вы поймали? - спросила девушка, подходя к садку. - Ух ты, как много! Целых - раз, два, три, четыре, пять - пять рыбин!
- Много! Для нее это много! - рассмеялся Аттила, переходя с родного венгерского на свой ломаный немецкий, а я мысленно пожелал ему удалиться куда-нибудь на другой конец мирозданья. - Это, милая девица, не много, а если точнее сказать, по-нашему, тьфу, а не улов!
- Вы, видно, не местные, коль говорите с таким выговором, - заметила девушка.
- Угадали, - продолжал беседовать с нею мой несносный оруженосец. - Я лично, происхожу из племени мадьяр, что живут далеко на Дунае. Но вот господин мой, коему я имею честь быть оруженосцем, является потомственным германским рыцарем графом фон Зегенгеймом и слугою его императорского величества Генриха Четвертого.
- Ах, простите, благородный рыцарь, - сказала девушка, кланяясь мне, - я никак не могла догадаться по вашему платью, что вы рыцарь и приняла; вас за простолюдина.
- Оно и не мудрено, и господин Зегенгейм не рассердится на вас, - не давая мне вставить ни слова, продолжал разглагольствовать Аттила, а в душе у меня уже все клокотало от ярости на него.
- Дело в том, что его настоящий наряд, по которому можно судить о нем как о рыцаре, сейчас сохнет выстиранный самым тщательным образом, поскольку сегодня господин Зегенгейм должен будет присутствовать на бракосочетании нашего императора с новою императрицей Адельгейдой.
- Ах, как я вам завидую, благородный рыцарь! - простодушно воскликнула девушка. - Вы будете присутствовать при их бракосочетании и наверное даже на пиру. Я сама направляюсь в Кельн, чтобы хотя бы одним глазком посмотреть на эту свадьбу, но боюсь, что мне никак не удастся даже немного рассмотреть невесту нашего императора. Говорят, она на диво хороша собой.
- О да, милая девушка… - начал было Аттила, но тут уж я не выдержал и топнул на него ногой:
- Замолчишь ли ты наконец, чортова подкова! Дашь ли ты и мне, наконец, сказать хотя бы одно слово? Мне, твоему господину!
- Простите, сударь, я действительно заболтался. Прошу вас, говорите.
- Ну, спасибо! - я глубоко вздохнул, перевел взгляд на девушку, дал себе успокоиться и с улыбкой сказал: - Сколько бы ни была прославлена красота нашей новой императрицы, боюсь, что подобно луне, скрывшейся за горизонтом при восходе солнца, она померкнет и присутствии твоих прекрасных очей.
- Неплохо, - пробормотал Аттила и боязливо прикрыл свой незатыкаемый рот кончиками пальцев.
- О рыцарь, зачем вы так говорите! Зачем вводите в :краску бедную крестьянку! - воскликнула девушка, явно польщенная моим сравнением.
- Клянусь же, что это так! - продолжал я, сломя голову. - И в доказательство своих слов обещаю подвести тебя как можно ближе к свадебной церемонии. Ты увидишь, что взоры присутствующих очень быстро станут больше обращаться в твою сторону, чем в сторону Адельгейды.
- Ах, этого, конечно, не будет, но я была бы навеки вашей рабой, если бы вы и впрямь помогли мне пробраться поближе к новобрачным, чтобы я могла рассмотреть и жениха и невесту как следует. О, мне тогда будут все так завидовать у нас в деревне! - не в силах сдерживать радостную улыбку, сказала девушка.
- Даю тебе слово, что ты будешь стоять не далее, чем в десяти шагах от императора и императрицы! - ударив себя в грудь кулаком, произнес я.
- Ох ты! - тихонько пробурчал Аттила, и я едва сдержался, чтобы не столкнусь его в реку.
- Благодарю тебя, прекрасный рыцарь, - сказала девушка. - В таком случае я буду ждать тебя накануне церемонии на площади перед собором. Если я и впрямь приглянулась тебе, ты мигом отыщешь меня в толпе народа. До встречи, господин фон Зегенгейм!
- Погоди! Как звать тебя? - кинулся я ей вслед.
- Если выполнишь свое обещание, скажу тебе мое имя, - рассмеялась она, убегая.
- Постой! Постой! Тебя же не пустят в город!
- Как не пустят? - замерла она в недоумении.
- Конечно не пустят, - сказал Аттила. - Так много желающих попасть на императорское бракосочетание, что у всех врат стоит стража и никого не пускает без особого разрешения.
- Как же быть? - спросила она растерянно.
- Подожди, - сказал я, - сейчас мы соберем наши снасти и проводим тебя.
- Нет-нет, не надо, - возразила девушка. - Встретимся как условились, на площади. А чтобы меня впустили в город отдайте мне ваши рыбины. Я подарю их стражникам, и меня пропустят. Если вам, конечно, не жаль вашего улова.
- Жаль?! - почти вскричал я. - Да мне не жаль было бы всех рыб, водящихся в Рейне! Да что там в Рейне, и в Дунае, и во всех реках, морях и озерах мира!
Я схватил свой мешок, бросил в него всех наших пойманных рыб и протянул девушке. Она поблагодарила и побежала в город.
- Если все же не пустят, возвращайся и мы тебя проводим! - крикнул я ей вдогонку.
- Ладно! - откликнулась она на бегу.
- Ну вот, - проворчал Аттила, - мало того, что рыбалка не задалась…
- Знаешь что!.. - прорычал я и теперь уж точно вознамерился швырнуть его толстое тело в волны Рейна. Увидев, что решительность моя нешуточная, он забормотал:
- Разве ж я говорю что-нибудь против? Наоборот, вы поступили как подобает благородному рыцарю. Я как раз и хочу сказать, что шут с ней, с рыбалкой, раз она не задалась у нас сегодня как надо. И мне вовсе не жаль этих пяти жалких рыбешек. В особенности, если учесть, что вы сегодня будете пировать на свадьбе и мне принесете что-нибудь вкусненькое от великолепного пира. Еще я хочу сказать, сударь, что желаю вам как можно быстрее поближе познакомиться с этой девушкой. Ведь это она плавала там, вы обратили внимание, что это одна и та же девушка? Она просто чудо. Жаль только, что вы рыцарь, а она простая крестьянка и будет очень переживать, когда вы, натешившись, бросите ее. Но, с другой стороны, вспомните, сударь, что ваш прадед, Зигфрид фон Зегенгейм, в свое время женился на крестьянке и был с нею весьма и весьма счастлив.