- До того обрыдло работать на воеводу! - жаловался он. - А боле всего его жирная кутафья донимает. Всё указует, как щепу драть, куда бревно класть. Сам-то с придурью, а она с ещё пущей. Как промеж собой договариваются, ума не приложу! И ведь не поймут, что вперёд нужно крепостью огородиться, а опосля уж своим забором. Нет, братва, надобно послать нам в монастырь к игумену и довести про воеводское самоуправство.
Феофил злобно поблескивал глазами и хрипел:
- У святого отца только и делов, что холопский оговор слушать! Смиритесь работой и не ропщите.
Тем бы, верно, и закончился разговор, кабы не случился к ним в этот вечер неожиданный гость.
- Исполать тебе, Господи Иисусе! - С такими словами выступил из мрака к артельному костру высокий и худой старец. Он оглядел круг возбуждённых лиц и прибавил с доброй улыбкой: - Хлеб да соль!
- Ем, да свой! - тотчас же огрызнулся Феофил.
- Спаси Бог, - ответствовали другие и подвинулись, давая место у огня. - Издалека ли идёшь?
- Путь мой далёк, - охотно заговорил старик, - вёрст не считаю. Одне ноги стопчу, другие пристегну - и дале. Приморюсь - сяду отдохнуть. Присел в вашем краю - слышу, душа человечья мается. Подошёл, зрю - отрок убогий плачет, замёрз, должно. Вот привёл к огню отогреть. Ну иди сюда, экий ты! - обернулся старик и вытащил к костру упирающегося парня.
- Сеня Мума! - узнали артельные немого, работающего на воеводской поварне. В городе всяк знал доброго и неленивого парня, ставшего сиротою в один из татарских набегов и вдобавок к этому лишившегося языка, когда посмел браниться на насильника. - Что же ты в лесу делал?
Сеня, по обыкновению, замычал в ответ и замахал руками, потом задрал на себе рубаху и выставился на свет. Вся его спина была исполосована батогами.
- Кто ж это так тебя? - послышались возмущённые голоса.
В ответ Сеня изломал себе лицо, выкрутился руками, растопырился пальцами.
- Никак, сам воевода? Ах он злодей! Как на убогого рука-то поднялась?
И ярость снова стала заливать сердца артельных. Закричали они, руками заплескали и порешили-таки послать в Москву человека с челобитной. Тут же отрядили для этого дела Данилку и стали говорить, что в челобитную надобно вставить.
Послушал их пришедший старец и подал негромкий голос:
- Да будет вам ведомо, добрые люди, что едет нынче по всей порубежной окраине князь Андрей Васильевич, родный брат государя московского. Муж чуден вельми умом, красен с виду, до простого люда ласков, а к злодеям строг и безмилостив. При мне на Медыни воеводу тамошнего приказал в железа взять за его неисправления и нечисти. Слыхом я слыхивал, что идёт он теперь в ваши края, городок Алексин поглядеть и крепость его проверить. Вот и скажите ему свои обиды, чем кого посылать за семь вёрст киселя хлебать. Да за своими обидами убогого не забудьте.
- Коли верны твои вести, то лучше всё на месте справить, - согласились мужики. - Хучь в Москве и строго, а всё ж далеко от свово острога! Ладно, обождём твоего чудотворца...
- А Сеню надо бы в артель к нам определить, - предложил Данилка. - Парень работящий, пущай к какому рукомеслу навыкнет.
- Куда нам захребетника лишнего? - тотчас запрекословил Феофил. - Харчей и тех не оправдает.
- Твой харч - похлёбка с яичной скорлупы! - возмутился Данилка. - Его даже комар оправдает, коли лишний раз не скусит. А Сеня нам помогать станет. Верно? - Сеня радостно заулыбался и замычал. - Вот, говорит, что кашеварить станет. - Сеня закивал головой и снова замычал. - А ещё, говорит, деревья рубить будет, за огнём следить, за водой ходить, а летом от тебя мушек отгонять, когда твоё расподобие под кустом завалится.
Мужики загоготали:
- Никак, ты его мычание понимаешь? Коли берёшься перетолмачивать, то пусть остаётся! Нам рабочие руки завсегда нужны! Слышал про наш уговор, добрый человек?
Глядь, а старца того и след простыл. Когда ушёл, никто не приметил - вот чудеса! Покачали мужики головами и стали укладываться на ночь.
Утром, когда артель ушла на работу, Феофил добрался тишком до воеводы и рассказал ему про князя Андрея и мужицкий сговор.
- В острог всех немедля! - вскричал воевода.
- Не уместит сия обитель всех греховодников. Аз мыслю самых репейников покрепче сокрыть. - Феофил припал к уху воеводы и сказал ему такое, от чего тот дёрнулся, как от ожога, и вышел вон из комнаты, хлопнув дверью. Однако спустя немного дверь приотворилась и к ногам Феофила звякнул мешочек.
Вечером, незадолго до темноты, подбежал к Данилке хоромный мальчонка и позвал к воеводше.
- Вот репейная баба, - сплюнул в досаде Данилка, - опять, должно быть, начнёт учить, с какого конца за топор держаться!
Но до самой дойти ему не пришлось. Встретившийся у хором дворский объявил, что боярыня пожаловала мужиков за добрую работу и позволила во внечерёд в мыльню сходить.
- Возьми с собой кого хошь, а тама для вас уже всё готово. Только с огнём бережитесь, а то нарежетесь, и всё вам нипочём! - сурово добавил он.
Пожал Данилка плечами - вот уж не ждал, не гадал! Но отказаться от баньки да от чарки - двойной грех! И побежал за дружками.
Банька у воеводы хоть и знатная, а ставлена недавно. Ещё не успела просохнуть и напитаться дымом, потому пар не достиг в ней первостатейной душевной мягкости. Это артельные учуяли сразу. Зато в предмыльне им и квасок, и бражка, и закуска солёная. Ещё раз подивились мужики, однако разоблачились и начали париться. Раз поддали, другой и в третий раз на полок поползли. Лежат, хлещутся, визжат от радости, и такое у них просветление, какое только у богомольца в Христово воскресение бывает, и даже вроде бы благовест пасхальный стал до них доноситься.
- А что, мужики, никак, и взаправду звонят? - прислушался Данилка. - С чего бы это?
Он выскочил в предмыльню и прильнул к плотно закрытому ставнем единственному окошку. Но ставень не пропускал света. Ткнулся в наружную дверь - она оказалась крепко закрытой. Постучал, покричал - глухо. Между тем стало попахивать гарью. Выставили дымную затычку в потолке - в мыльню ворвались клубы дыма и звуки пожарного набата. Открытая дыра задышала живым жаром, должно быть, горела банная крыша. Мужики схватились за одежду, стали кричать, барабанить в дверь и стенки, но всё было тщетно.
- Вот и наградила нас кутафья за работу, -проговорил один из них, безвольно опустившись на скамью.
- Надо же, самих себя обмывать заставила, - горько усмехнулся Данилка.
- Грешно сей час зубоскалить, -сказал третий, -помолимся лучше о спасении души своей...
А город в это время метался в панике.
- Татары! Спасайся! Горим! - кричали посадские, хватали что попадалось под руку и бежали в крепость - кто с огнём воевать, кто собину свою спасать, кто место тихое, заувейное искать. Прибежали и артельные. Видят: огонь к их стенке подбирается, а новая надворотная башня так и вовсе огнём занялась. Бросились тушить, благо вода рядом, во рву. Стали уже, кажется, огонь одолевать, как вдруг Архип поднял руку:
- Тише, братва, никак, голос человечий!
Прислушались - сквозь огненный гул сочился невнятный стон.
Архип окатился ледяной водой и бросился по лестнице наверх. В башне было дымно и смрадно, но огонь вовнутрь ещё не проник. Дым тотчас же заполз ему в грудь, стал скрести там кошачьей лапой. Глаза застлались слезами, и пришлось пробираться на ощупь, вытянув руки. Стон шёл откуда-то сверху. Архип поднялся на площадку, начал шарить понизу и вскоре нащупал лежавшее тело. Он легко поднял его, вынес из башни и передал кому-то из встречавших.
- Сеня Мума! - послышались голоса артельных. - Гляди-тко, повязан! Вот у бедолаги доля - опять ранами томиться!
У парня была разбита голова, он надышался дыма и был в беспамятстве. Когда обтёрли рану и смочили голову, Сеня очнулся, осмотрел склонившиеся над ним лица и вдруг взволнованно замычал.
- Никак, сказать чавой-то хочет, - догадались артельные.
А Сеня продолжал мычать, показывая в сторону огня на воеводском подворье.
- Горит воевода. Да и пусть он сгорит со всеми потрохами! - сказал кто-то.
Сеня согласно закивал головой, а потом снова издал беспокойный мык.
- Ишь не унимается! За воеводу он бы мычать не стал. Никак, и вправду пойтить поглядеть. - С этими словами несколько артельных бросились к воеводскому подворью.
Они подбежали к пожарищу, когда баня занялась уже вовсю. Её наружная дверь оказалась подпёртой толстым бревном. Накинув на голову зипунишки, мужики отодвинули бревно и распахнули дверь. Из неё выклубился чёрный дым. Вбежали вовнутрь и сразу же наткнулись на тела своих товарищей. Вытащили их и стали приводить в память.
- Выходит, у нашего брата самая слабина в голове, - сказал кто-то, растирая снегом Данилкины виски. - В огне не горит, но память враз отшибает...
Первая паника горожан, вызванная пожаром и ужасом перед татарским набегом, прошла. Люди быстро разобрались по очагам и начали бесстрашно бороться с огнём. Воевода метался по крепости на храпящем коне. Он безостановочно ругался и подгонял своих немногочисленных воинов. Те бегали от стены к стене с вытаращенными глазами и широко открытыми ртами, всё чаще падая в сугробы и жадно хватая горячими губами припорошённый сажей снег.