В осеннюю пору рано стихает московская жизнь. Летом небо высокое да широкое - бежать не обежать его красному солнышку, а осенью как бы сжимается небесная твердь и у подола круче становится. Взберётся солнце к зениту и шибко, словно под горку, покатится, всё убыстряя свой бег. Коснётся края окружного леса, нырнёт в его мохнатые дебри - и хлынут на город сумерки. Погонят людей в избы, затолкают на печки да лежанки: слава те Господи, прожит день! Тишина, темь, только сторожа гремят колотушками да кое-где желтеет окошко тусклым светом лучины. Во всей Москве лишь двор великого князя огнями расцвечен, а как же - государское дело ни покоя, ни роздыха не даёт, вертится, ровно водяное колесо: одна бадейка опростается, глядишь - уже другая подходит, полнёхонькая. Вот и нынче прибыл гонец из Пскова от князя-наместника Василия Фёдоровича Шуйского. Пишет Шуйский, что прислал магистр ливонский к псковичам своего человека с требованием, чтобы те потеснились в своих землях и водах - магистр, вишь ли, стол свой решил поближе к ним перенести. Услышало про это вече, пошумело и отдерзило: волен, дескать, князь в своей земле где угодно стол держать - в том мы ему даём дозволение, - но в землю святой Троицы пусть не вступается, не то ноги поломает... Теперь опасаются, что магистр на них войной пойдёт, и подмоги просят. По сему случаю кликнул великий князь своих ближних советников: большого московского наместника Ивана Юрьича Патрикеева, воеводу Даниила Дмитрича Холмского да казначея Владимира Григорьича Ховрина - и засиделся с ними допоздна: шутка ли, нежданно-негаданно размирье с немцами начинать.
В такую-то пору и прискакал Василий ко дворцу. Сунулся было к самому великому князю, но дьяки стеной встали: не велено никого пускать, и всё тут. Покрутился Василий, делать нечего, и решил двинуть тогда к Хованскому.
Князь Хованский чёрен и носат, чисто ворон. Так и в народе его зовут - иные за вид, иные за службу: мучит, дескать, в своих подвалах людей, а по ночам глаза им выклёвывает. Знал Василий, что всё это враки, но каждый раз, когда входил к князю, незаметно осенял себя крестом. То же сделал и сейчас, а когда увидел в этот поздний час Хованского в расстёгнутой рубахе, обнажавшей покрытую густым чёрным волосом грудь, успел мысленно прибавить: "Пречистый и животворящий крест, прогони беса, силою на тебе пропятого, Господа нашего!" Пересказал ему всё, что случилось в загородном доме, и письмо показал. Хованский схватил лоскут, близоруко склонился над ним, словно слова выклёвывал, а прочтя, стал тут же надевать кафтан.
- Сам схожу к государю, - сказал он Василию, - а ты назад возвертайся и никого из дома не выпускай, пока туда не приеду.
Хованскому путь к великому князю всегда чист. Вошёл он и стал сверлить государя круглыми глазками-буравчиками, пока тот не повернул голову - чего, дескать, надо?
- Важные вести с твоего загородного дома пришли, - вполголоса сказал Хованский.
- Ну! - недовольно бросил Иван Васильевич, не любивший, когда нарушался ход дела.
- Письмо к царю Ахмату наши люди перехватили, - ещё более тихо сказал Хованский.
- От кого письмо?
- От московских бояр.
- Так читай! Что это я из тебя, словно клещами, слова тащу?! - осердился великий князь.
- Мелко прописано, не для моих глаз, - схитрил Хованский и бросил взгляд в сторону сидевших людей.
Иван Васильевич протянул руку, взял шёлковый лоскут с письменами, повертел его и недоумённо посмотрел на Хованского. Тот вместо слов придвинул поближе свечи. В комнате повисла напряжённая тишина. Присутствующие видели, как при чтении письма лицо великого князя покрывалось красными пятнами, сулившими скорую грозу. Окончив читать, Иван Васильевич откинулся и прикрыл глаза. Посидел немного, видимо справляясь с одолевшим его в первые мгновения гневом, и неожиданно тихо заговорил:
- Жалуются московские бояре на меня царю Ахмату. Многие вины за мной числят и просят царя ярлык на великое княжение у меня отнять в пользу другого князя. А буде добром не соглашусь, так чтоб обчей силой. Для того послан в Орду посол от Казимира - на войну с нами сговориться. Бояре же московские им снутри помогут...
- Да отколе же такие бояре взялись? - выкрикнул князь Холмский.
- Имена не указаны, - криво усмехнулся Иван Васильевич, - числом нас, пишут, до полуста, а писать нам свои имена не можно...
- Одного из полуста найти не задача, - продолжил Холмский. - Взять всех крамольников, поприжать, кто-либо да скиснет, а через него и остальных вызнаем.
- Это, сказывают, золотишко так моют, - пробасил Патрикеев, мужчина видный и весь из себя дородный такой. - Бадейку с землицей возьмут и вымывают, покеда золотишко на донышке не останется. Так ведь одно - землица пустая, а другое - люди именитые, как их всех поприжать? Обиду затаят и взаправдашними врагами станут. Да и навряд ли воров этих столько - пяток злобников нашлось, а вдесятеро надулись...
- Речь не об том, - прервал его великий князь. - Как воров сыскать, про то Хованский лучше вашего ведает. Думать нужно перво-наперво, как от Ахмата защититься, ежели он и вправду с королём в сговор войдёт. Они и в прошлом годе пытались такое же сделать, да дело расстроилось. Ныне же Казимир на нас за Новгород зельно злой. Коли сговорятся, то во многажды страшнее Ливонского ордена будут.
Задумались государевы советники... Князь Холмский, удачливый воевода и недавний шелонский победитель, был нынче у князя в большой чести, потому без опаски голос первым подал. "Князь-огонь" - как-то назвал его Иван Васильевич, а и вправду: румянец, как у девки, во все щёки полыхает, глаза искры шальные мечут. Поднялся он и заговорил жарко:
- Негоже нам псом домовым на привязке сидеть и Ахмата дожидаться - время не то! Упредить его надо и первыми вдарить. Татарин зимой не воюет - корма нет коням, а без коня он что за вояка? Значит, идтить на него зимой, этой же зимой, пока сговора с королём нету. Государь! Перешли нынче же по воде припасы и наряд ратный в Казань да Елец. А как станут реки, пустим по ним рати: одни - по Волге, другие - по Дону. Сождутся рати и по Сараю ихнему вдарят - щепки не оставят!
- Эк хватил, - зашевелил кустистыми бровями Патрикеев. С Холмским он не ладил, видя в нём растущего соперника, и потому всегда перечил. - Да разве татарина можно так воевать? Это ж тебе не немец, что за огородом сидит, ковбасу жуёт и с пушек палит. Они со свово Сараю сразу же в Дикое поле убегут, а тама с ними в догонялки не сыграешь. Вот и смекай, стоит ли из-за этого поганого Сарая людей за тридевять земель гнать? Нет, государь. Тонка ещё кишка наша для Орды. Повиниться нужно перед царём, должки отдать сполна, поминки богатые справить да с кем-либо из сродственников твоих отослать. Поминки и честь - ему это только и надобно...
Тут уж Ховрин не выдержал, задрожал своими шишкастыми, словно ранний огурец, щеками:
- Долги, говоришь, сполна? Дак за два года выхода не давали, а это без малого пятнадцать тысяч рублёв. Где их взять? Год нынче тяжкий: с мая по эту пору дождинки не выпало, хлеб погорел - чем торговать будем? Опять казне убыток, впору хоть чёрный бор объявлять.
- Вы, денежники, завсегда жалитесь, - махнул рукой Патрикеев. - А сами всё под себя, как куры, гребёте. С одного Нова города сколько получили!..
- Негоже тебе, Юрьевич, государские деньги считать! - резко сказал Иван Васильевич. - Они не для Ахмата, но супротив него собираются.
Патрикеев обиженно поджал губы. В наступившей тишине раздался звонкий голос великокняжеского сына Ивана - не по годам высокого и крепкого подростка, которого отец сызмальства стал приучать к государским делам:
- А мне слова князя Данилы по душе. Победим Ахмата, и денег никаких платить не надо.
- Умён государь не на рати храбр, но крепок замыслом, - наставительно сказал Иван Васильевич. - Не выгодна нам война - времечко за нас. Ты, Ваня, молод, а вон Владимир Григорьевич стар, - кивнул он в сторону Ховрина. - Возьмитесь бороться - кто кого?
- Да ить это как выйдет, - засмущался Иван, оглядывая казначея.
- То-то и оно, как выйдет. Может, он тебя, может, ты его. А может, ещё ссилишься и жилу надорвёшь. Через пяток же лет он с тобой и бороться не станет, верно? Так и у нас с Ахматом... Сдержать его надо, и в этом Иван Юрьевич правый.
- Хм, сдержать и денег не дать! - буркнул Патрикеев. - Это только с дурным духом так можно, и то не всегда.
- Да нет, дать придётся, - усмехнулся Иван Васильевич, - но не всё, а так, для позолоты обиды. На остальные же коней у татар откупить, пущай по весне табуны на Москву гонят - надо нам свою конную рать крепить. Подсчитаешь всё до копейки, Владимир Григорьевич, и мне особо доложишь. А ты, Иван Юрьич, проследи, чтоб границу с Диким полем пуще берегли. Пошли к порубежным князьям, пусть людей своих поставят лес валить, завалы да засеки делать. С весны у Коломны и Каширы, куда поганые завсегда суются, рати постоянно держать. Дать разноряд, людей подобрать и снарядить. Это, князь Данила, твоё будет дело. Сколь оружия нужно и наряда ратного, прикинь и тоже мне особо доложи - дадим заказ московским и новгородским оружейникам. Аты, князь, - повернулся он к Хованскому, - снарядишь отряд из служилых татар и по весне отправишь в Казань к хану Обреиму. Пусть сидят там и ждут, а ежели Ахмат двинет на нас, то чтоб шли торопом Сарай его грабить... С Псковом же - как решили. Подкинешь им, Иван Юрьич, пищалей, тюфяков и зелья пушечного - пусть сами пока охраняются. И отпиши им от моего имени, чтоб впредь не дерзили и немца попусту не задирали. Не хулить, а юлить, и не на вече своём базарить, а со мной ссылаться по всякому пустяку - пусть время тянут...