С приходом обоза предстояло немало забот, но Матвей всё ещё стоял у окна. Так трудно было оторваться от ласки не по-осеннему тёплого солнца, красочного зрелища и людского ликования! Скоморошьи игрища издавна связывались в его памяти с большими праздниками: Святками, масленицей, Троицей, с обильным застольем, с широкой по-русски гульбой. Детство его, прошедшее в иночестве, не было богато развлечениями, тем ярче жили в нём воспоминания о народных празднествах. Задумавшись, он не сразу обратил внимание на тихие шаги, которые выдавало лишь лёгкое поскрипывание половиц. Не слышал он и шарканья по двери, не видел, как она стала медленно отворяться. Только когда негромко скрипнули её петли, обернулся он и заметил руку, в которой мелькнул белый листок. Мелькнул и прошелестел на пол. Рука исчезла, будто её и не было, а Матвей застыл, как во сне, когда надо бежать и не бежится. Наконец он стряхнул с себя оцепенение и с криком: "Эй, погоди, кто там?" - кинулся к двери. Рывком отворил её и выбежал в сени. В них уже никого не было, только с лестницы, что вела во двор, донеслись быстрые шаги.
Матвей бросился на топот, но обладатель руки оказался проворнее - лестница была уже пуста. Стражник, поставленный охранять вход, стоял шагах в полуста, следил, вытянув шею, за представлением и гоготал, позабыв обо всём на свете. Пробеги мимо него леший - и того бы не заметил. Матвей бесполезно покрутился во дворе, медленно вернулся в комнату и поднял с пола небольшой лоскут бумаги. Он был сложен клином и запечатан с острого угла. На Руси так не складывали. Поколебавшись малость, Матвей вскрыл письмо. Оно содержало несколько строк, написанных латинскими буквами, а заканчивалось двумя словами, почему-то встревожившими его. Они сразу врезались в память: "Police verco!" Было заметно, что писала их иная рука, да и чернила, похоже, были иными. В конце письма стоял небольшой оттиск восьмилучевого креста.
"Вот незадача! - подумал Матвей. - Как это понимать? Письмо предназначается, должно быть, для Просини - он здесь единственный чужеземец. Но почему передали тайно, а не в руки? Значит, не хотели, чтобы Просини или кто-либо другой видел посланца... Кто же он такой? Тот, кто знал, что Просини находится в этой комнате. Но эта комната не его. Как могли узнать, что он здесь? Может быть, видели в окне? Но он у окна и не был, только открывал его. У окна стоял всё время я... А... на мне была его куртка, и, значит, меня могли принять за государского лекаря. И могли ошибиться только те, кто прибыл с обозом, - здешние-то нас знают в лицо... Сколько их, обозников? Десятка полтора, не более. Скоморохов долой - они всё время на виду. Остался десяток... Рука была небольшая, шаги лёгкие, человек быстрый; значит, надобно искать человека невеликого роста и сухого - такого из десятка выбрать нетрудно. Считая, что нашли его, что ж из того? Прознаем, от кого он, письмо разгадаем, а там уж видно будет..."
Матвей спустился во двор, когда представление закончилось и толпа нехотя расходилась. Стражник уже стоял на месте и покрикивал на проходивших, восполняя излишним усердием своё недавнее отсутствие. Матвей попенял ему и спросил про Василия. Тот указал на дальний угол двора, где сгрудились обозные возки.
Василий стоял рядом с цыганистым человеком, лицо которого было завешено чёрной, словно завитой, бородой.
- Обозный старшой, - кивнул в его сторону Василий. - Щуром прозывается, человек в своём деле известный.
- Бог в помощь, - поприветствовал его Матвей. - Почто в наши края пожаловал?
- Да вот отправляемся в Орду со товарищи на осеннюю ярмарку и решили хозяйку спроведать, гостинцев привезти и наказ от неё взять: мы её торговое дело, почитай, уже два года в Орде ведём.
- Мы - это кто?
- Всё наше товарищество торговое: я с сынком, братья Роман да Тишка Гром, Иван и Демид Шудебовы из Дмитрова, Фёдор Лебедев да Митька Чёрный - приказчики боярские.
- Артель давно сколотили?
- Ещё весной сговор был, люди все известные.
- Скоморохи тоже с вами?
- Нет, что ты! Путём пристали, и все незнакомые. Не наши, видать, московские, а походные скоморохи.
- Ну, удачи тебе в делах, - сказал Матвей и обратился к Василию: - Пойдём на говорку! - Когда они отошли от Щура, Матвей продолжил: - А дело вот какое. Пока скоморохи потеху творили, кто-то тайно подбросил письмо в комнату, где мы с лекарем сидели. Написано вроде для Синего-Пресинего, а прочитать не можно. Подбросил, должно быть, кто-то из обозных, и надобно того человека сыскать.
- Как же сыскать?
- Всю эту щуровскую артель распотрошить надо. Ищи человека сухого, лёгкого и ростом невеликого. Я же в монастырь подамся. - Матвей махнул в сторону Андроникова монастыря, - там старцы учёные, всякие письма читывали. Да накажи, чтоб никого за ворота не выпускали, пока не вернусь. И чтоб службу несли с тщанием, а то вон нерадивец. - Матвей указал на стражника у лестницы, - глазел на скоморохов и человека с письмом в покой пропустил, а так негоже...
И было сказано это так быстро, что Василий поначалу всего и не уразумел. Матвей уже мчался к монастырю, а тот в недоумении стоял посреди двора и морщил лоб. "Чего это он тут начирикал: и как артель трясти, и как службу нести...
Дожил князь до холопьих указок..." Потом махнул рукой и решил начать сыскное дело. Из всех артельных только трое подходили под описание Матвея: Пронька - сын Щура, Демид Шудеб и Митька Чёрный. Василий приказал стражникам привести их и стал думать, как учинить расспрос. Почин решил сделать с Демида: нездешний - припугнуть можно, а кое-где почесать для острастки.
Демид вошёл без опаски, смотрел смело, вроде бы даже с усмешкой. Василию это не поправилось, и он начал прямо:
- Письмо от кого вёз?
- Како письмо?
- Ты дурака-то мне не валяй! Говорить будешь?
- Буду.
- От кого письмо?
- Како письмо?
- Дурацкий ответ! - посуровел Василий.
- Так ить каков вопрос...
Василий стал закипать яростью, миг - и она охватит его с головы до ног. Так вспыхивает сухая еловая ветвь: пламя робко лизнёт первые бурые иглы, а потом с шумом взовьётся ввысь, разом охватив все тысячи её маленьких поленьев.
- Глумишься, торгаш! - прошептал он. - Над государевым слугой глумишься! - Василий сжал кулаки и шагнул к Демиду.
Тот, однако, не дрогнул, даже голос взвинтил:
- Ты, господин слуга, глазами на меня не зыркай. Мы служим великому князю Юрию Васильевичу, и судить ты нас не можешь. Тем паче что вины за нами нет. Так что зубы расцепи, не ровен час, скорыньи лопнут!
- Я сначала твои проверю! - Василий ткнул ему кулаком и кивнул стражникам: - Всыпать двадцать плетей!
- Ничего, - утёрся Демид, - мы стерпим, только отсыпать в твою сторону втрое будем.
Иван Шудеб, увидев, как стражники потащили брата, кинулся со всех ног к хозяйке. Быстро разыскал её, бросился в ноги:
- Матушка-боярыня, заступись! Брата родного ни за что ни про что на твоём дворе убивают. Мы к тебе с открытой душой, подарков от Юрия Васильевича привезли, нас же, как татей, пытать вздумали! Шудебы - гости торговые, известные и честные, за что же позор принимать?
Алёна знала Шудебовых. В прошлом году, когда Иванова брата Юрия свалила (который уже раз!) сухотная болезнь, они поехали навестить его в Дмитров - небольшой торговый городок на берегу славной речушки Яхромы. (Говорили, что в давние времена подвернула здесь ногу княгиня Долгорукая и охнула: "Ой, я хрома!" С тех пор и стала река Яхрома). Тогда среди именитых торговых гостей, сделавших им богатые подарки, были и братья Шудебовы, и Юрий Васильевич, указав на них, пошутил: "Вот моя парочка-выручалочка". Видать, нередко в их мошну заглядывал. Припомнила это Алёна и тут же послала за Василием и Демидом.
Василий же в это время Митькой Чёрным занялся. Робким и боязливым оказался Митька: глаза страхом залиты, губы дрожат, однако ж опять ни в чём не признается. Надоели Василию пустые речи, двинул он Митьке слегка под дых - у того дыхание зашлось, слёзы на глаза выступили. Рухнул он на колени: "Не губи, воевода, всё расскажу!" Сорвал с головы мурмолку, вспорол подклад, достал и протянул небольшой шёлковый лоскут, испещрённый какими-то значками. Пока рассматривал Василий непонятные письмена, пришли от боярыни, и пришлось ему прерывать свой расспрос.
- Ты по какому праву гостей моих позоришь? - строго встретила Алёна.
- Дело, боярыня, государское, - оглядел присутствующих Василий, - не волен я при всех говорить.
- Мы дел твоих знать не желаем, но государские дела чистыми руками творить надобно. Коли сделаешь что не по пригожу, так и государю твоему бесчестье.
В это время привели Демида, взъерошенного, расхристанного.
- За что это он тебя? - участливо спросила Алёна, увидев вспухшее лицо.
- Так и не понял, боярыня, - облизнул разбитые губы Демид. - Всё про письмо какое-то пытал, а я ничего ведать не ведаю...
- И в кого ты только уродился, князёк? - покачала головой Алёна. - Отец твой, Михаил Андреич, кроткий да набожный, мухи не обидит, а ты как наш дворовый петух - девкам моим все ноги исклевал.
- Постой, боярыня! - обиделся Василий. - Негоже тебе насмешки строить. Они вон под торгашеской личиной крамольные письма перевозят и втихаря их подбрасывают. Накось, погляди. - Он протянул отобранный у Митьки лоскут.
Та повертела его по-всякому и озадаченно спросила:
- Что здесь прописано?
- Пока ещё не ведаю, - важно ответил Василий, - но только непременно крамола какая-то, иначе в подкладе не хранили бы...