3
Пауль фон Гувениус (или Павел Иванович), конечно же, не читал творений Козьмы Пруткова, где сказано: "И терпентин на что-нибудь полезен!" Но зато, после памятного знакомства с господином Паскалем, он твердо усвоил, что саранча создана именно для него.
Как живой пример, стоял у Павлуши перед глазами, осиянный нимбом члена Государственного совета, генерал Цей-мерн – если бы не саранча, не быть ему генералом! А вот ведь повезло человеку…
И снились фон Гувениусу несметные полчища шуршащих тварей, которых он сокрушит железною пятою, чтобы осесть под старость в малиновом кресле.
Впрочем, Павел Иванович был честен в своих поползновениях сделать карьеру за счет русской саранчи. Ему хотелось только поскорее прийти, увидеть и победить ее. Последующие блага зависели уже от признательной России, которая несомненно оценит его заслуги.
Вот с такими-то мыслями, запасшись свежевыпущенным циркуляром, Павел Иванович и выехал однажды из города на просторы Уренской губернии. Сопровождал его в казенном путешествии, оплаченном по закону, только некий чин – лицо хмурое и многоопытное. Он же был первым человеком на русской почве, который продемонстрировал перед Павлушей всю силу уважения к циркуляру.
Случилось это так. Остановились для обеда в большом селе. Зашли в трактир, и чин прочел хозяину циркуляр: дошло до моего сведения и так далее… Короче – не следует угощать начальство бесплатно.
– Учини расписку, – велел чин по прочтении.
– Так что, вашбродь, учиню. Мигом!
– Прибей "таксу" на видном месте… Да и развернись: котлеток нам с жару да полсобаки поставь и не греши!
Выпил чин полсобаки, разжевал Павлуша котлетки.
– Хозяин! – позвал чин. – А сколько много ли с меня?
– Да ничего, вашбродь. Как можно…
Чин развернулся – хрясь в ухо:
– Циркуляр читал? Читал… Расписку чинил? Чинил… Это што же выходит? Ты – бунтовать? Гони красненькую, иначе я тебя в протокол засуну по самые шулята…
И спрягал чин в карман "красненькую", подмигнул Павлуше:
– Прикажите далее ехать, сударь…
Очень этот способ Павлуше понравился. Впрочем, обращался он к чину за все время пути скорее как к путеводителю и переводчику в туземных краях. Чин между тем проводил в жизнь свой "циркуляр" и сокрушал кое-кого по дороге.
"Сокрушения" эти производились, как правило, над мужиками, которые должны были обеспечить проезд фон Гувениуса по губернии. Лошадей в деревнях жалели, каждая была на учете в хозяйстве – время-то рабочее.
– У-уррррр!.. – говорил в таких случаях чин и тут же сокрушал; так что задержки не было, – фон Гувениус катился со своим циркуляром как по маслу…
Павел Иванович посматривал на своего попутчика с уважением. У него – свой циркуляр, у чина – тоже имеется. Вот и конец пути: соприкосновение трех уездов, подвздошина всей Уренской губернии. Отсюда было решено напасть на саранчу…
Вылез фон Гувениус из телеги и огляделся. Уныло и пусто мокли поля под моросью. Покосившиеся избенки торчали в небо горбами крыш. Под громадными лопухами на обочинах дороги лежали деревенские собаки.
– Гав, гав! – припугнул Павел Иванович одну из них; собака встала и, поджав хвост, ушла куда-то – русская собака, битая собака…
Фон Гувениус жаждал распространить свой циркуляр на русских пейзан, но деревня одичало глядела окошками: мужики и бабы находились в поле. Работали!
– Но этта есть циркуляр, – недоумевал Павел Иванович. – Его надо исполняйт…
Чин распорядился: мужиков и баб с помощью старосты погнали с полей обратно в деревню. Павел Иванович взобрался на телегу и громко прочел циркуляр.
Над толпою повисло скорбное молчание. Тихо накрапывал сеянец-дождик. Мужики подтолкнули вперед старосту:
– Кондратушко, милок, выручи! А уж мы тебя… озолотим! Два ведра миром поставим. Ей-пра, хошь лопни…
Староста, прижав к животу шапку, смотрел на чиновника.
– Ваш благородь, – вступился он за односельчан. – Какое тут… Рази же саранча бывает в такую пору? Да николи, ваш благородь! У якимовских – верно, аж крыши пожрала. Так это кагды было-то?
Павел Иванович посмотрел на чина.
– У-уррррр! – сказал тот, готовясь сокрушить…
Россия вообще – забавная страна! Как-то император Павел, недовольный одной дамой, велел ей "намыть" голову. Это было исполнено в точности: генерал фон дер-Пален пришел в дом этой дамы и самолично вымыл в тазу ей голову. "Приказ его величества, мадам!" – так объяснил он свою любезность…
Мужики взъярились противу Павлушиного циркуляра, вечером "чину" тоже было произведено хорошее сокрушение. В темноте-то не видно – кто. Но прибыла тут на подмогу уездная стража, и циркуляр стал приводиться в действие.
– Начинает! – велел фон Гувениус…
Чин незамедлительно развел мужиков по округе – копать канавы. Баб посадили за шитье мешков из крестьянского холста. Стариков и детишек погнали в соседний лес (верст за сорок) собирать валежник.
Жизнь перевернулась!
Павел Иванович начинал свою карьеру честно. С утра, ничего не поев, вымокнув под дождем, он проверял с рулеткой ширину и глубину канав.
Путеводной звездой светил ему генерал Цеймерн на этом зябком глинистом поле…
– Плохой канава, – говорил он. – Кривой канава.
– Ваш благородь, – взмолились мужики, – какой денек прошел… Побаловались и будя! Ослобоните…
Но за спиной Павлуши стоял чин.
– У-уррррр, – говорил он, и канава выравнивалась по линейке – прямая, как полет одинокой вороны.
Автор проекта уничтожения саранчи мыслил так: хворост будет гореть, дым погонит саранчу в канавы, где – очевидно – негодные твари и будут закопаны землей.
Непонятно было только назначение мешков, но немецкий ум рассудил быстро:
– Саранча собирайт в мешок! Рраз – и давить надо…
Циркуляр действовал три дня. Работа на полях была заброшена. Павел Иванович не уставал проверять ширину канавы и считать мешки.
На четвертый день, когда фон Гувениус попивал в избе молоко, протиснулся в двери староста и упал перед ним на колени.
– Что это есть? – спросил Павлуша у чина.
– Моченьки нашей не стало! – всхлипнул староста. – Уж не взыщите, ваш-благородь, собрал, сколь мог… Да уезжайте, а то мужики худо задумались – не быть бы кому биту!
Размотал староста грязную тряпицу и выложил перед фон Гувениусом трепаную пачку денег.
– Этта есть… взятка? – возмутился Павел Иванович.
– У-уррррр, – напомнил о себе чин, но урчание его теперь отзывало игривой ласковостью.
Староста поник головою, так что можно было видеть его заросший затылок.
– Сколько могли, – повторил он.
Павел Иванович плюнул на пальцы и пересчитал деньги. Ни много ни мало – двести рублей. И он даже не просил!
– О-о, – сказал Павел Иванович старосте, – ты добрый человек. Я возьму их у тебя… Но циркуляр есть циркуляр!
И вдруг чин сказал:
– Прикажите далее ехать…
А далее события разворачивались уже в порядке ускоренном. Быстро сгонялись мужики, ставились условия о холсте и канавах, после чего называлась сумма. Как правило, все шло гладко – без запинки.
Саранча быстро уничтожалась!
С каждого уезда накапало по семи тысяч. Еще вчера живший на даровых хлебах, таскавший сигары из стола князя Мышецкого, фон Гувениус возвращался в Уренск весьма утяжеленным. Чин же, помимо прямых доходов, имел еще по червонцу от каждого уезда за неоднократные "сокрушения" и тоже был весьма доволен.
Чуткая душа фон Гувениуса пребывала в отменном согласии с совестью: ведь он даже не намекал на взятку, ему сами давали. Эти грязные русские свиньи сами развратили его!
В блаженном настроении появился Павел Иванович перед своим братцем, похвастал успехами.
– Ну а как у тебя?..
Тем временем братец его Генрих (или Егор Иванович) пригрелся на теплой груди титулярного советника Паскаля. Знакомство его с Осипом Донатовичем окрепло в негласном содружестве. Очень уж был обаятелен этот чиновник!
В один из дней Паскаль залучил Егора Ивановича к себе на дом. Поговорили – о том о сем. Попили чайку с медом. В ответ на восторги немчика, который никак не мог забыть чародейства с картами, Осип Донатович заметил небрежно:
– Да это ерунда, мой милый! Плешь собачья…
– Да как же? Как же? – заволновался фон Гувениус.
– А вот изволь сюда посмотреть…
Взял колоду, срезал ее на пальце. И вдруг начались такие волшебные превращения, что фон Гувениус совсем ошалел. Откинув назад манжеты, Осип Донатович рассыпал перед ним карты в самых таинственных сочетаниях: короли уплывали куда-то по воздуху и превращались в дам. Нужные карты отыскивались под столом или в кармане самого фон Гувениуса.
– Назови мне карту, – сказал Осип Донатович.
– Какую?
– Ну, любую. Называй!
– Семерка трефа.
– Получи! – И мгновенно к носу его была приставлена семерка трефа. – А вот, видишь… – И семерка обернулась тузом.
Паскаль похлопал фон Гувениуса по плечику и сказал:
– А то, что видел ты в Дворянском собрании… Так и быть! Сделаю и для тебя. С такой картишкой не пропадешь, Егорушка. Называется – "гильотинка"…
Выдвинул ящик стола, битком набитый свежими колодами.
Достал одну карту, острым ножом ловко расслоил ее на два пластика. В ход пошли ножницы, клей, пергамент и свиная щетина. Через полчаса работы в руках Егора Ивановича была "гильотинка" – предмет мечтаний молодого человека.
– Вот так, – сказал Осип Донатович. – Постучи легонько ребрышком, вроде бы ты задумался о чем-то… Ну, постучи, постучи! Не стесняйся, милый… Все так начинали!