* * *
Был жаркий день святых Петра и Павла; великий князь Петр, как именинник (и отец именинника), напился с – быстротой, достойной всяческого удивления. Его отвели в бильярдную, заперли на ключ, а ключ Екатерина забрала себе. Вильямс постарался овладеть вниманием великой княгини и за ужином сидел рядом с нею. Окна и двери были раскрыты прямо в зелень парка, противно кричал в зверинце павлин, где-то вдали рокотали голштинские барабаны: ру-ру-ру, тру-тру!..
Вильямс ковал железо, пока оно горячо.
– Кротость, – говорил посол, – достоинство жертв. Ничтожные хитрости и скрытый гнев не стоят ваших дарований. Люди в массе своей слабы, и первенство над ними одерживают только решительные натуры… Такие, как вы!
Посреди разговора в комнате появилась молодая горбунья, вся в цветах и лентах, а лицо – злое, тонкое и вороватое.
– Взззз, – прозвенела она, оглядываясь, – взззз…
– Чего ищешь, Гедвига Ивановна? – с лаской спросила ее Екатерина. – Ключик небось от бильярдной? Так на, забери.
– Взззз… – И, схватив ключик (а заодно два апельсина со стола и выдернув свечку из шандала), горбунья удалилась, волоча за собой помятую ногу.
– Кто это? – поразился Вильямс.
– Вы удивитесь, господин посол, узнав, что это дочь ужасного герцога Бирона; она бежала от отца из ссылки, купив себе свободу переходом в православие. Злюка сия приставлена охранять мою нравственность.
– Вот как? – рассмеялся Вильямс.
– Да. Но работы для нее мало. И пока принцесса Бирон, несмотря на свой отвратительный горб, разрушает последние жалкие добродетели моего супруга. Как видите, я далека от припадков глупой ревности…
Заиграли скрипки, отворилась дверь, и кастрат Манфредини, полузакрыв глаза, сладко запел о любовных восторгах. Великая княгиня нервно затеребила веточку вишни.
Вытянув руки, словно слепец, кастрат прошел мимо них, не прерывая пения. В растворе дверей он вдруг притушил свой волшебный голос – почти вышептывал слова любовных признаний. Глаза Екатерины потемнели, губы ее, и без того крохотные, сжались в одну яркую точку… А посол все говорил и говорил о том, что мать Понятовского – из семьи Чарторыжских, которые сильны в Польше как раз своим русским влиянием; о том, что ему доверена судьба этого высокоодаренного юноши…
– Очень строгое воспитание! – наложил Вильямс на картину последний решающий мазок, и Екатерина поднялась, несомненно что-то важное решив для себя именно в эту минуту.
– Благодарю за рассказ, – произнесла она отвлеченно.
Голос Манфредини взлетел высоко-высоко… Вильямс отыскал Понятовского: разгоряченный танцами, атташе с аппетитом уплетал мороженое из китайской вазочки. Посол незаметно стиснул ему локоть и злобно прошептал:
– Великая княгиня спустилась в сад… А вы, как ребенок, наслаждаетесь мороженым!
– Но разве это возможно?
– Она уже там, за боскетом. Ждет… Идите же!
Станислав Понятовский робко вступил в темноту парка. Над верхушками дерев тянуло ветром, и парк ровно гудел под дыханием близкого моря. Вокруг не было ни души, и секретарь чуть не заплакал в отчаянии:
– Йезус-Мария, сверши чудо… О матка бозка!
На глухой тропинке стройной тенью выступила великая княгиня. В руке она держала ветку, отмахиваясь от комаров. Понятовский двинулся навстречу женщине.
– Ваше высочество… – бормотнул он, становясь жалким.
Екатерина шумно вздохнула:
– Я не высочество для тебя – я слабое женское ничтожество. Так возлюби же меня, прекрасный Пяст!
И, падая на траву, мокрую от росы, она увлекла его за собой. Вдали рокотал голштинский барабан…
* * *
С этого момента над головою секретаря засияла корона польских королей, и Англия (страна просвещенных мореплавателей) теперь держалась за Россию двумя якорями сразу:
деньгами – через великого канцлера Бестужева и
любовью – через великую княгиню Екатерину…
Но, читатель, не будем спешить с выводами. Посмотрим, чем завершится этот странный политический дрейф, в котором стало болтать политику России… С мачт своих парусов Россия ведь не убрала – ее несло в открытое море, на просторы!
Подозрения
Когда Дуглас инкогнито появился в Петербурге, Вильямс уже торжествовал, вырвав у русского двора подписание конвенции.
Теперь Англия, завязав клубок интриг в Европе, могла спокойно грабить колонии французов в Америке; эскадры британских кораблей уходили в океан, безжалостно разбивая ядрами любое судно французов… Вильямс объяснял уступчивость Елизаветы тем, что все деньги -
"…поступят в шкатулку императрицы. А так как она занята в настоящее время постройкой дворца, – писал он в Лондон, – то для окончания его нуждается в деньгах… Государственный канцлер (Бестужев получил 10 000 фунтов стерлингов) вел себя при этом прекрасно и отразил на своем жадном лице большую радость, когда его алчность была мною удовлетворена".
Вильямс так спешил с подписанием этого договора, что в порыве энтузиазма допустил даже прискорбный вывих противу сент-джемского этикета.
– Пусть мой брат король Георг первым ратификует листы сии, – сказала Елизавета, и Вильямс не стал ждать, пока корабль сорвет с якорей; согласился сразу!
В Лондоне, конечно, поморщились, но "листы сии" ратифицировали. Исподтишка англичане ознакомили с конвенцией и Пруссию. "Хватит болтать о чувствах дружбы! – обеспокоенно заметил Фридрих. – Король должен иметь только свои выгоды". И король гнал и гнал переговоры с Англией, взламывая всю политику "равновесия" Европы; Фридрих спешил, как никогда, чтобы опередить Россию в получении субсидий от Лондона, а времени оставалось в обрез. Англо-российский субсидный договор, ратифицированный Лондоном, уже лежал на столе Елизаветы… Король понимал: Елизавета может затянуть ратификацию на год, а может в запале покончить одним взмахом пера хоть сегодня ночью!
Но Дуглас, появясь в России, ничего этого не знал и неумело, но храбро двинулся напролом – отправился в британское посольство.
Понятовский доложил Вильямсу, что его желает видеть "знатный соотечественник", и посол был в недоумении:
– Странно! Откуда он взялся, этот "знатный соотечественник", если корабля из Англии не было уже две недели… Ну, пусть войдет!
Дуглас вошел почтительно, но свободно.
Вильямс оглядел незваного гостя.
– Кто вы? – спросил без любезностей.
– Я родственник лорда Мауртона.
– Назовите себя, а не своих родственников!
– Видите ли, сэр (и, опустив глаза долу, Дуглас выдал в себе иезуита), я путешествую для развеяния души и хотел бы иметь случай быть представленным к здешнему двору.
– Это редкий случай, – сказал Вильямс, – когда человек желает видеть императрицу, но упорно не называет своего имени!
– Меня зовут Дуглас… можете звать и Маккензи – я родствен дому шотландских Гамильтонов.
– Убирайтесь вон! – заорал Вильямс, сатанея. – Дугласы и Гамильтоны – вот шайка, которая таскается по чужим дворам, облизывая тарелки. Если вы честный британец, так купите себе ружье и плывите в Канаду – именно там, за океаном, Великобритания сейчас обретает свое богатство и величие!
Волны Ладожского озера, о которых так много рассказывал принц Конти, казалось, уже смыкались над головой Дугласа. Но французские коммерсанты, давно обрусевшие, помогли ему проникнуть к Воронцову, который был вице-канцлером и сторонником союза с Францией…
– Имею поручение, – брякнул Дуглас с разгону, – предложить себя в библиотекари и прислать образцы бургундского вина…
Михаил Илларионович был из числа "пужливых".
– Да бог с вами, – отступил он подальше от гостя. – Какой там еще библиотекарь? Какое вино?
– Библиотекарь – это я, а вино – суть лица, необходимые для переговоров между Версалем и Петербургом.
– Вот так и надобно сразу говорить, – смекнул Воронцов, прищелкнув пальцами. – А каковы ваши полномочия, сударь?
– Я лишь первая ласточка Версаля, – признался Дуглас, – и пока никаких полномочий, кроме добрых желаний короля Людовика, я не принес…
Тут вице-канцлер решил, что перед ним очередной авантюрист, какие часто наведываются в Россию, и взялся за колокольчик.
– Жано! – сказал Воронцов лакею-французу. – Будьте добры, милый, сведите этого господина вниз по черной лестнице, чтобы никто его не заметил, и более ко мне не допускайте!
И тайный агент короля снова пустился в бега до самого Парижа. Но – проездом через Митаву – Дуглас все-таки успел разменять русские рубли обратно на дукаты, и знакомый меняла, как и прежде, высчитал с него три процента в свою пользу.
– Что так недолго гостили, сударь? – спросил с ухмылкой.
– Европа плохо знакома с климатом России… Лечиться там нельзя: жара страшная, а ночью кусают комары.
Дуглас был так поглощен страхами перед русской инквизицией, что в гостинице "Под черным орлом" он даже не заметил одного человека. А этот человек был того же поля ягода, что и Дуглас. Только он был послан в Россию не от короля из Версаля – его направили шпионить из Варшавы… Два шпиона жили под одной крышей и прохлопали друг друга. Дальше началась комедия!