– Ну что? Отвоевался? – накинулся он на слепнущего. – Снимаю тебя с боевого расписания. Проваливай до родимой деревеньки. Может, там тебя тетка отвезет на телеге куда-нибудь до первой канавы... Ложись на рундук! Лежи...
– Привязать его, – распорядился Артеньев. – Иначе швырнет на качке с рундука – ног-рук не соберем.
– Братцы вы мои! – вдруг завопил Ненюков. – Да што же это деется? Ой, братцы... лучше бы меня убило...
Рыдающего минера вязали шкертами к рундуку, а он извергал то молитвы к всевышним силам, то самую черную матерщину. И в этот момент звончайше – так, что мертвецы подымутся из гробов! – ударили по всем отсекам эсминца призывные колокола громкого боя.
– По местам стоять – тревога, тревога, тревога!
* * *
Напором ветра толкнуло промерзлую рынду, и медь колокола гудела на ветру – нестерпимо щемяще... Эсминцев полудивизиона было не видать: они спешно отвернули, полоски дымов их растаяли, словно легкие мазки акварелью. А из предрассветной мглы резко и зловеще выступали сразу пять вражеских силуэтов. Сейчас уже все на "Новике" видели, как впечатались в горизонт узкие зализанные тени германских крейсеров. На мостике сразу стало тесно, шумно, галдяще. И пожилой сверхсрочник кондуктор Хатов, стоя за штурвалом "Новика", сказал с непонятной яростью:
– С поздравкой всех нас! Вляпались, как дачники... Сейчас немаки будут нам собачью свадьбу играть...
С дальномера гальванеры уже исправно подавали дистанцию:
– ...сорок три, сорок два, сорок один... Противник резко идет на сближение!
Срываясь ногами по скобам трапа, на визирную площадку залезал опоздавший спросонья Петряев, и Мазепа с мостика треснул его ладонью по сытой вертлявой заднице:
– Быстрей работай, папочка. Шевели мослами...
– Человек за бортом! – вдруг резануло почти вопельно.
Каперанг фон Ден быстро отреагировал:
– Бросьте круг для очистки совести, и... лежать на курсе!
В отдалении выплеснуло из воды последние взмахи рук, и море тут же сомкнулось над человеком. На телефонном расблоке Артеньев щелкал переключателями, опрашивая наружные посты: "Кто выпал?" Но посты отвечали мостику, что у них составы полные, потерь нет. "Новик" шел на виду германских крейсеров, прикрывая отход полудивизиона. При наличии минного груза на палубах миноносцы уже не могли стрелять – ни торпедами, ни артиллерией. "Новик" сейчас в том же гиблом положении, однако орудие носового плутонга можно ввести в бой... На полубаке, расставив ноги, стыли на ветру комендоры, упругий свежак открытого моря балахонисто вздувал их широченные клеши... Крейсера отворачивали на пересечу.
Вдавив свое лицо холеного барина в каучуковую оправу визирной оптики, лейтенант Петряев истошно выкрикивал:
– Головным "Принц Адальберт", за ним бронепалубный "Мюнхен"... "Аугсбург", следом – "Роон", а концевым "Тетис"... Товсь!
Первые снаряды пристрелки взмутили воду на перелете. Вторая серия рухнула под левой скулой "Новика". Эсминец замер, вздрогнув всем телом, и, отряхнув с палубы тонны воды, пошел дальше.
– Карл Иоахимович, не пора ли менять курс к повороту?
– Не спешите умирать, – отвечал фон Ден помощнику. – Что нам даст поворот? На циркуляции мы потеряем половину залпа.
– Но мы же не сделали еще ни одного! – возмутился Артеньев.
– А стоит ли? – неожиданно прозвучал вопрос каперанга...
Гнусаво проблеял под козырьком мостика ревун. Следом за ним бравурно выстрелила носовая. На залпе людей осияло желтым восковым пламенем. Полыхнуло жарким дыханием порохов.
– Кто давал приказ? – заорал Ден, перевесясь с мостика через поручни.
От носовых орудий, выбивая из ствола пушки дымно воняющий унитар, ему отвечал старшина орудия, весь опутанный проводами:
– Приказ и ревун даны с дальномера!
Фон Ден задрал лицо к визирной площадке:
– Лейтенант Петряев, сейчас же задробите дистанцию. Или вам кажется, что здесь маневры?
Грудью преодолев напор ветра, через мостик шагнул Артеньев:
– В чем дело? Данные верны – накрытие с первого залпа...
– Лучше обратитесь в корму, – огрызнулся командир "Новика".
Тридцать восемь стальных шаров, до предела натисканных могучей взрывчаткой, болтались на рельсах эсминца. Один осколок в размер ногтя – и этого хватит, чтобы "Новик" со всей его командой превратился в раскаленное облако газов.
– Я не имею права рисковать кораблем, – продолжал фон Ден. – Мне доверено сто двадцать молодых жизней. В том числе и ваша, старший лейтенант... Разве это не по-христиански?
Петряев нарушил приказ, и второй залп носового плутонга напористо шибанул всех ударом пламени. С носа Дена сорвало пенсне.
– Довольно спорить, – сказал он. – Мы давно в кольце!
– Прорвемся! – озлобленно отвечал Артеньев.
– Это безумие...
– Безумно – думать иначе. Продолжать огонь!
– Прекратить огонь! – настаивал фон Ден. – Я не могу принять боя с грузом мин на борту. Это лишено смысла... Сигнальщики!
И фон Ден сам кинулся к этажеркам кранцев, в которых лежали, свернутые в коконы, флаги двух сводов – отечественного и международного. В руках каперанга ветер развеял шелковый моток флага, и все увидели... большое белое полотнище.
– Поднимай! – велел фон Ден сигнальному старшине.
Старшина Жуков испуганно взирал на командира:
– Ваше благородие... избавьте. Как есть... Христом-богом прошу. Я русский моряк... не могу позориться! Лучше уж я погибну...
Шестерка снарядов, сверля мутный воздух рассвета, прошла над мостиком, пригибая к решеткам настила самых храбрейших. Фон Ден развернулся и – вмах! – треснул Жукова по зубам. В паузе между залпами отчетливо лязгнули зубы старшины.
– А хучь убейте! – осатанел Жуков. – Подымайте сами...
Каперанг начал привязывать к фалам белый флаг. С высоты дальномеров разносился голос Петряева:
– Кончайте этот декаданс... Нас же сейчас накроют!
Артеньев вынул револьвер, ткнул его в спину фон Дена:
– Долой с мостика! Или пришлепну...
Фон Ден треснул рукой по оружию, и револьвер Артеньева, матово блеснув, скрылся за бортом. Первое орудие – в панике событий – вдруг замолчало. Германские крейсера, фукая в небо языками огня и копоти, быстро пожирали расстояние, тесня "Новик" в середину своего железного строя.
– Вы арестованы! – сказал фон Ден старшему офицеру.
Но тут сзади подошел старший минер Мазепа, заложил руку за шею каперанга и рывком свалил командира на решетки мостика.
– Хватит уже! – заявил Щирый. – Лучше под трибунал пойду, но этого балагана не могу терпеть... Старший, бери команду!
– Стойте! – кричал фон Ден, когда сигнальщики стали вязать его фалами. – Стойте же... вы все погибнете!
Возле боевого телеграфа выпрямился лейтенант Артеньев:
– Носовая, чего притихли? Давайте ревуна... огонь!
И толкнул рукояти на "полный". Выбил заглушку на трубы в машину, приник к раструбу амбушюра. Носовая выстрелила, ударившись о медь, Артеньев разбил себе губы. Брызгаясь кровью, он приказывал в машину:
– Дейчман, давайте из турбин что можете. А чего не можете, тоже давайте... Сейчас на лаге только восемнадцать!
Стрелки тахометров, плавая в голубом дыму, потянулись дальше, отмечая возросшую ярость турбин. Пять германских крейсеров крепко зажали "Новик" в блокаде своих прицелов. "Новик" пенного буруна не давал, и потому немцы не сразу заметили нарастание его скорости. На крейсерах стали очухиваться, когда эскадренный миноносец пошел на прорыв... В рубках "Новика" неустанно отщелкивал показатель лага: 32 узла... 33... На тридцати четырех узлах вырвались из кольца, после чего умолкли пушки, а на мостик, расслабленно шатаясь, поднялся инженер Дейчман.
– Меня сейчас избили, – сказал он, плача без стыда.
– Кто избил? – обступили его офицеры.
– Мои же кочегары. Грозили вышвырнуть за борт.
– За что, Леонид Александрович?
– А за то, что "дейчман" означает "немецкий человек"...
Дали отбой боевой тревоги, и до мостика дошел слух, что в кубриках заваривается кутерьма. Весть об измене командира задела самолюбие матросов. Казалось, они не могли простить себе своего заблуждения, что ранее подчинялись предателю. Теперь из низов корабля доносились выкрики: "Долой всех немцев! Баронов за борт!" Артеньев осведомился – кто больше всех шумит, и боцман Слыщенко донес, что шумят двое:
– Портнягин – из первой, а Хмара – из четвертой палубы.
– Этих крикунов ко мне, – распорядился Артеньев.
Два матроса поднялись на мостик, посматривая исподлобья.
– Берите в пирамиде карабины, – наказал им Артеньев. – Под вашу ответственность сдаю вам бывшего командира. Башкой ответите мне за него... Запереть его в салоне.
Матросы, жестоко усердничая, поволокли фон Дена к трапу – с бранью унизительной:
– А, хад ползучий! Тебе-то в плену бламанже на тарелочке подавали б. А нам лопатой из ямы помойной... Иди, сучара!
Горизонт ожил, и Артеньев вздернул к глазам бинокль. От Виндавы спешили крейсера 1-й бригады – "Адмирал Макаров", "Баян", "Олег" и "Богатырь". Из радиорубки "Новика" вырвались бурные взрывы пискотни и воя морзянки – это работали радисты эсминца, сообщая координаты немецких кораблей. Крейсера России пронесло мимо – они, внешне нелюдимые, быстро растворились в серости дня... "Ну, кажется, все закончилось!"
Артеньев (он был смертельно бледен, почти посинел лицом), повернувшись спиною к ветру, долго разминал в пальцах папиросу:
– Вот и служи... Служишь, черт побери, и не знаешь, кто рядом с тобой... Это ужасно! Сдать врагу "Новик" – лучший эсминец русского флота.
Возле его носа чиркнул спичкою минер Мазепа: