"Хлюп-хлюп", - чавкала трясина. "Дзинь-крак", - звонко раскалывался лед. Поднимая над собой автоматы, разведчики изнемогали в этой борьбе, когда послышался голос лейтенанта Ярцева:
- Ко мне, ко мне, - здесь уже дно.
Разведчики выбрались из трясины и долго еще лежали плашмя, жадно вдыхая холодный воздух. Пахучая грязь облепляла их одежду, она отваливалась тяжелыми комьями при каждом движении. В сапогах, наполненных водой, скрутились и резали ноги заковрижевшие за эти дни портянки.
- Автоматы при всех? - спросил Ярцев, обходя людей и пересчитывая их. - Десять… двенадцать… четырнадцать со мною. А где же пятнадцатый?
Все притихли, с ненавистью поглядев назад, где под синим светом луны лежала проклятая трясина - кочковатая, взъерошенная пучками острых кустов, взбудораженно бурлящая пузырями, которые с бульканьем лопались на поверхности. А вдалеке темнели острые зубцы гор, и ветер со стороны океана гудел порывисто и тревожно…
Лейтенант Ярцев еще раз пересчитал людей.
- Нет одного, - сказал он, как бы невзначай скидывая с головы каску. - Проклятое болото!
- Борьки нет, - подсказали из темноты, - Шухова нету…
Никонов коротко и судорожно вздохнул:
- Ну всё… А как он жрать хотел, братцы! Всю дорогу о жратве мне молол…
Лейтенант Ярцев подозвал к себе радиста.
- Четырнадцать, - кратко сказал он. - Будешь передавать на базу, скажи - четырнадцать. Идем к бухте Святой Магдалины. В срок будем на месте.
- Есть, четырнадцать, - ответил радист.
- А ведь еще недавно нас было двадцать восемь, - глухо отозвался кто-то в темноте. - Двадцать восемь, а теперь минус…
Никонов резко остановил его:
- Заткнись ты, математик!..
Радист передал на базу сообщение и по приказу Ярцева утопил рацию в болоте, - теперь она была не нужна: отряд находился уже близко у цели. Лейтенант велел разделить на всех последнюю банку консервов и, включив фонарик, сел в отдалении на кочку - стал внимательно изучать карту.
- Посмотрите по рюкзакам и карманам, - сказал он, - может, у кого-нибудь завалялись сухари или галеты. Впереди лежат горы - надо как следует подкрепиться…
Никонов вынул из ножен трофейный немецкий тесак, зажал меж колен пузатую банку с американской тушенкой. Тесак со скрежетом резал чикагскую жесть.
- Подходи, - приказал сержант, на ощупь вставляя тесак обратно в ножны. - Бери каждый для себя…
К нему из темноты подползали на корточках и подходили шумно дышавшие тени разведчиков:
- Рукой брать, что ли?
- Вилку еще тебе. Тоже мне - барин!
- В нашем-то ресторане все больше пальцами…
- Ой, братцы, кажись, много себе зацапал!
- Жаден ты. Отбавь.
Никонов повернулся к Ярцеву:
- Товарищ лейтенант, а вы?
Ярцев погасил фонарь, сложил шелестевшую в темноте провощенную карту:
- Вы там мне тоже малость оставьте.
Помолчал и добавил:
- На донышке…
Поев и испытывая по-прежнему голод, разведчики проверили оружие, подтянули снаряжение. Никонов закинул в кусты пустую банку.
- Теперь курнуть бы, - буркнул он недовольно.
Быстро - по команде - собрались в путь. Тронулись легким, неслышным шагом. Восьмой день пути - скоро уже конец этому тяжкому рейду. А потом - база: заслуженный отдых, письма от родных, чистые простыни на койках, а может быть, и путевка на курорт в Мурмаши.
Хорошая жизнь, честное слово!..
Они уже подходили к морю, когда вдали послышался лай собаки, и две красные ракеты плавно выплыли из-за скалистого гребня, освещая низину.
- Ложись!..
Никонов залег рядом с Ярцевым, сказал:
- Сработал немецкий кордон. Теперь они с собаками возьмут нас.
- Не возьмут, - отмахнулся Ярцев. - Просочимся… Скажи ребятам, чтобы были наготове и не волновались,
- А мы и так не волнуемся, товарищ лейтенант, - ответил из темноты чей-то молодой и задорный голос.
Накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно света снаружи, Ярцев еще раз взглянул на карту. Это была отличная карта, выпущенная германским генштабом накануне захвата Норвегии: на ней были указаны даже самые малоизвестные горные тропы, и лейтенант выбрал среди них одну, самую трудную, но, как ему казалось, и самую верную…
- А моряки не подведут нас?
- Не знаю, - тихо рассмеялся Ярцев. - Это надо спросить у тебя: ты же сам моряк.
- Вернее - был, - ответил Никонов, и отряд тронулся дальше…
Приход "Аскольда"
Милиционер, растопырив руки, сдерживал толпу наседавших на него женщин.
- Дамочки, дамочки! - кричал он. - Вам русским языком сказано: в порт - Нельзя, требуется пропуск…
В ответ ему летели возбужденные женские голоса:
- У, чтоб тебе!..
- Жирная морда!..
- Отъелся в тылу!
- На фронт иди, крыса!..
Не пропуская женщин, милиционер обиженно кричал, что он был ранен, что его чуть не убили, что он честно отвоевал свое и что он их не пропустит, ибо надо уважать порядок.
И снова:
- Дамочки, дамочки!..
Но "дамочки" опрокинули его и густой толпой повалили в порт. Старая вахтерша, бесстрастно наблюдавшая всю эту сцену, помогла милиционеру отряхнуть шинель и с упреком сказала:
- А ты не шуми, сердешный. Какие они тебе "дамочки"?.. Они женки рыбацкие. Они мужей своих поджидают с промысла. У них, может, подушки от слез не просыхают. Война ведь на море. А ты их к диспетчеру не пущаешь! Дурак ты…
- Вот и всегда так, - обиженно ворчал милиционер. - Ты им все вежливо, а они тебя чуть ли не кулаками… На фронте, кажись, и то легче было, чем с этими бабами!..
- Вот ты и шагай на фронт, - логично рассудила вахтерша. - Благо и фронт-то недалек отсюда: к вечеру доберешься…
Такие сцены повторялись в конторе Рыбного порта изо дня в день. Вот и сегодня, когда в небе еще не успели погаснуть бледные зарницы полярного сияния, в проходной уже стали собираться женщины, молодые и старые, красивые и дурные, некоторые - в пальто, а больше - в ватниках.
Разбухшая от сырости дверь, с веревкой и блоком, заменявшими пружину, поминутно хлопала, впуская внутрь клубы морозного воздуха, а висевшая на веревке балластина тяжело рушилась на пол.
Приходили все новые женщины, и каждая еще с порога спрашивала:
- "Аскольд" не вернулся?..
Вот уже больше месяца траулер "Аскольд" находился в открытом океане на промысле, и эти женщины - матери, жены и сестры рыбаков - несколько дней подряд приходили в контору справляться о судьбе корабля.
Обычно раньше всех появлялась в конторе жена аскольдовского боцмана Мацуты Полина Ивановна, или попросту, как все ее звали, тетя Поля, - высокая дородная женщина с приятным, немного скуластым лицом…
До войны тетя Поля, первая из рыбачек, ходила вместе с мужем в открытое море. Не отставая от мужчин, она голыми руками шкерила на морозе рыбу, часами простаивала в трюмах, посыпая солью тресковые пласты, и за это приобрела среди команд траулеров известность, какая не снилась ни одной рыбачке. В порту даже поговаривали, что Полине Ивановне надо бы служить боцманом вместо мужа - настолько тот был тих, скромен и почти незаметен, настолько сама тетя Поля была энергична, упряма и остра на язык. Но зато для своих рыбачек она была лучше родной матери: к ней они всегда несли свои радости и беды, и Полина Ивановна принимала все близко к сердцу, как свое кровное, наболевшее.
Появляясь в конторе, тетя Поля всегда первым делом просовывала свою голову в окошечко диспетчера.
- Здравствуй, рыжий, - говорила она парню, сидевшему за пультом. - Ты что здесь делаешь?
- Нет "Аскольда", не пришел еще, - каждый раз отвечал диспетчер, стараясь захлопнуть окошечко.
- Не, не, не. Ты это брось. Коли нет "Аскольда", так ты ответь нам - когда он придет.
Сегодня же диспетчер сам заранее высунулся из окошечка и радостно сообщил:
- Тетка Поля, ну и надоела же ты мне! Больше не приставай: ваш "Аскольд" уже входит на Кильдинский плес. Встанет под разгрузку на третьем причале.
Рыбачкам только это и нужно было знать. Они расселись вокруг раскаленной печурки, и тетя Поля, жмурясь от уютного тепла, стала журить пустившую от радости слезу молодую жену машиниста Настеньку Корепанову:
- Ну, чего ревешь-то? Сейчас встретишься…
- Да я думала, что уже все, - всхлипывала молодуха.
- Чего - "все"-то?
- Погибли…
- Ну и дура, коли подумала так. Ты к разлуке-то привыкай - еще насидишься у окна. Уж такая судьба наша: встретишься, опомниться не успеешь, как уже провожать надо… Эдак-то, говорят, еще и лучше для семейной жизни: разлука для любви, что ветер для огня. Я вон со своим боцманом двадцать три года душа в душу провела…
- Двадцать три года… Это сколько же раз, тетя Поля, провожала ты своего в море? Неужели за всю жизнь не разревелась, а?
Тетя Поля неожиданно рассмеялась:
- У-у, еще как! Бывало, иду провожать, а сама в три горла вою. Думаю, потопнет, проклятый, как я без него жить-то буду!
- Ну, а сейчас?
- Э-э-э, - протянула тетя Поля, - нашла что сравнивать! Тогда-то на ёлах да шняках ходили. Бывало, отойдут от берега, а я смотрю и думаю: "Ну, последний раз проводила". Вот тогда-то я и выла в три горла. А сейчас? Не какая-нибудь гнилая шняка выходит на промысел, а целый завод - им и шторм нипочем.