Он "искал ада, ибо ему было довольно того, что Господь блажен" – так размышлял однажды некий искатель об Иуде…
Искать ада, когда всякий живущий ищет блага и жаждет рая?
Что может заставить человека отринуть спокойную устроенную жизнь, отречься от любви и радости? Во имя чего можно отказаться от Спасения и обречь себя на вечное проклятие?
Вина или Рок? Осознанный выбор или происки Сатаны?
Кто он – Проклятый апостол?
Мы не знаем… Но разве не интересно попытаться ответить на эти вопросы?
Содержание:
Предисловие автора 1
Глава 1 2
Глава 2 12
Глава 3 23
Глава 4 32
Глава 5 38
Глава 6 45
Глава 7 52
Примечания 57
Татьяна Альбрехт
Избравший ад: повесть из евангельских времен
Татьяна Борисовна Альбрехт родилась 15 мая 1981 года в Москве.
Окончила педагогический колледж по профессии "учитель начальных классов", училась в Историко-архивном институте при РГГУ по специальности "историк-архивист" (отучилась 5 лет, но не стала защищать диплом, т. к. перешла в ГИТИС), окончила театроведческий факультет РУТИ-ГИТИС.
Писать начала довольно рано – лет с восьми.
Почему?..
Наверно, потому что с раннего детства обожала читать, не только художественную, но и познавательную литературу, в основном на исторические темы.
Придумала себе игру – дописывать или переделывать концовки книг, которые не очень понравились у авторов, выдумывать новые сюжетные повороты, сочинять истории про полюбившихся героев.
Так, прочитав "Властелин колец", осталась недовольна авторским решением судеб персонажей и в результате "переписала" для себя едва ли не всю историю Войны кольца.
Видимо, из этого и родилась потребность создавать собственный мир.
Стихи же рождаются сами собой, чаще всего из каких-то особенно сильных впечатлений или желания высказать засевшую в голове мысль.
Пишет в разных жанрах: поэзия, проза большой и малой форм, в основном историческая, эссеистика.
Предисловие автора
Писать художественные произведения на библейские сюжеты – задача сложная, даже в какой-то мере дерзкая. Библия изучена, как никакая другая книга в мире, и требует от писателя особенно внимательного и уважительного отношения к материалу.
К этому роману я приступала с дерзостью художника и дотошностью историка, которая сдерживала буйство моего воображения.
Даже не знаю, что именно меня вдохновило на его написание. Еще в юности я прочитала "Последнее искушение Христа", увидела одноименный фильм Скорсезе, посмотрела "Иисус Христос – Суперзвезда", сначала американскую и английскую постановки, затем спектакль в театре им. Моссовета и была поражена неканоническими прочтениями евангельского сюжета в этих произведениях. Потом, уже в институте, я увлеклась библеистикой, историей раннего христианства и церкви первых веков, читала документы и научные труды, пыталась писать исследования на эту тему.
Видимо, в какой-то момент количество обретенных знаний начало творчески перерабатываться и складываться в сюжет. Точнее, в образ. Ибо важнее всего в этом романе было придумать героя. А когда он родился, стало гораздо понятнее, какой должна быть его жизнь. Правда, в какой-то момент мой персонаж, похоже, вышел из-под контроля и стал сам диктовать правила. Но я не жалуюсь – так даже интереснее.
В этой работе для меня очень важно было гармонично соединить исторические реалии, библейские свидетельства и собственную фантазию. Я старалась проверять и соотносить все написанное с историческими трудами, сверялась с источниками, сопоставляла факты. Мне хотелось, чтобы книга не просто интерпретировала известный сюжет, а представляла картины повседневности эпохи, отделенной от нас двадцатью веками.
Насколько это удалось, судить уже не мне.
Не вдаваясь в долгие пояснения, позволю себе несколько замечаний по тексту.
В романе неоднократно употребляются этнонимы, бывшие в ходу в римской Палестине на рубеже новой эры. Я делаю это не только для того, чтобы разнообразить язык, но и потому, что эти этнонимы имели большое значение для людей той эпохи.
Все помнят евангельскую притчу о добром самаритянине. Не случайно в ней подчеркнута национальность. "Самаритянин", "галилеянин", "идумей", "иудей" – не просто обозначения этнической принадлежности, но и культурно-этические клише, которые настраивали на определенное восприятие человека. Палестина и Сирия рубежа новой эры были многонациональными территориями, где жили представители самых разных народов. Но именно за счет этого евреи особенно настаивали на своей этнической и религиозной уникальности, которая определялась родословной "от Авраама", записанной в Талмуде, почитанием Торы и соблюдением Закона Моисеева.
После возвращения из Вавилонского плена (537 год до н. э.) и возрождения разрушенного вавилонянами Храма иудаизм окончательно оформился в строгую монотеистическую религию, принадлежность к которой была главным отличительным признаком еврея. Они противопоставляли себя другим народам примерно так же, как греки и римляне отделяли себя от "варваров". Водораздел "свой – чужой" был жестким. Галилеяне, самаритяне, иудеи, идумеи были "своими", поскольку являлись "людьми Закона" и вписывались в общее родословие от патриархов. Все остальные – чужаками, которых нельзя пускать в свой закрытый мир.
Внутри этой религиозно-этнической общности тоже была определенная градация. Так, идумеи и самаритяне были чужими среди своих, наиболее "неправильными" из потомков Авраама, иудеи – самыми "правильными", а Галилея вообще считалась населенной язычниками, не знающими Закона.
Именно этим чувством национальной и религиозной обособленности объясняется отношение евреев к Риму и его власти. Изрядно пострадавшие в эпоху селевкидских правителей от попыток насильственной эллинизации и уничтожения национальной религии, испытавшие подъем национального самосознания во время восстания Маккавеев и Хасмонейского царства, евреи особенно болезненно воспринимали малейшие "покушения язычников" на веру.
Римлян же никогда особенно не интересовала религия покоренных народов, им важно было продемонстрировать свою власть и увидеть покорность. Но для евреев многие из этих демонстраций (внесение знамен и значков легионов в Храм, размещение на Храме медальонов с римской символикой, нарушение записанных в Торе обычаев) было неприемлемо и вызывало бурную реакцию, которая зачастую была непонятна религиозно индифферентным завоевателям. Неоднократно вспыхивавшие возмущения римляне подавляли жестоко, т. к., не понимая религиозной подоплеки, видели в них политическую угрозу. Но это не останавливало истово верующих и радикалов, наоборот, усиливало конфронтацию. Так что Палестина начала первого века новой эры была, пожалуй, самой беспокойной из всех восточных римских провинций.
Иудаизм в евангельскую эпоху был вполне зрелой религией, внутри которой существовали свои течения и школы. Он обладал полным набором священных текстов с изложением сакральной истории избранного народа и непосредственно Закона с множеством толкований и комментариев. Это существенно отличало его от простых патриархальных религий других народов Средиземноморского мира, а также греческого и римского язычества, довольно путанного, расплывчатого и к рубежу новой эры ставшего, скорее, эстетическим феноменом, нежели религиозной практикой.
Официальная же римская религия была крайне политизирована и опиралась на миф об избранности и особой роли Рима, что во многом сближало ее с иудаизмом, тем самым обостряя их конфликт.
В целом же религиозная картина Средиземноморья в евангельскую эпоху была довольно пестрой. Переплетение и взаимопроникновение культур в эллинистическом мире спровоцировало религиозную диффузию. Языческие традиции и пантеоны разных народов смешивались, религиозные обряды и таинства переходили в философию, философские идеи становились частью религиозных учений и магических практик, повсюду возникали радикальные секты, проповедовавшие крайний аскетизм или полную распущенность, постоянно появлялись пророки и воплощения различных божеств.
В этом котле идей, традиций и верований само по себе рождение новой веры не было чем-то исключительным. Они возникали довольно часто, некоторые получили широкое распространение и стали популярны настолько, что историк и культуролог Фаддей Зелинский в своей работе "Из жизни идей" вполне закономерно назвал их "соперниками христианства".
Напротив, новая религия должна была стать исключительной и универсальной, чтобы получить поддержку искушенных самыми разными теориями адептов и распространиться по миру.
В такой обстановке никто сначала не обратил внимания на очередного незадачливого проповедника, распятого римлянами, и небольшую секту его последователей. Ни наместник Иудеи, ни первосвященник, ни сами апостолы не могли представить себе в день казни, во что выльется это, в общем-то, рядовое событие.