- Не пугайся, - с улыбкой сказал Стенсон, - это всего лишь гекко, или токей, местная ящерка. Наружностью страшновата, но вполне безобидная. Только не дай Бог, заберётся в дом и свалится с потолка на голову или шею. Тут же присосётся, и испытаешь чувство, словно тебя обожгла медуза. Но не вздумай отрывать - вцепится ещё сильнее и начнёт пребольно кусаться. Вот из таких прелестей, друг мой, и состоит наша жизнь.
В отличие от гостя, явившегося во флотском мундире, Роберт Стенсон был в лёгкой голландской блузе. Густые когда-то волосы заметно поредели, но благодаря походной морской жизни и свойственной англичанам любви к спортивным упражнениям фигура его сохранила юношескую стройность.
- В Батавии, - продолжил Стенсон, - хорошо пожить, как ты сейчас, месяц-полтора. Всё в диковинку. Но через год начинаешь испытывать тоску. Меня спасает лишь возможность уходить регулярно в плавания. А так жизнь здесь чрезвычайно уныла, однообразна. Те же сытые лица, те же самодовольные мефрау. Мне уже невмоготу от мелкого тщеславия этих людей, от их соперничества - у кого лучше экипаж, повар, домашний оркестр из слуг-рабов. Когда же с Кэрол поселились тут, при Рафлзе, мы думали, что англичане пришли на Яву надолго, и кто мог ожидать, что её вновь отдадут голландцам. На первых порах и я был очарован Батавией, но теперь мы с Кэрол твёрдо решили: с нас хватит! Как только закончится срок моего контракта с Ван Достеном, уезжаем отсюда.
- Обратно в Англию?
- Нет, в Новую Голландию. Ты бывал там?
- Да, лет десять назад. Притом первым из русских моряков, - не без гордости подчеркнул Гагемейстер.
- Тогда ты должен понять меня. Это страна с большим будущим, с безграничными возможностями. И там живут наши соотечественники. Да и климат в Сиднее вполне для нас подходящий. Займусь фермерством.
- Ты - фермерством? - удивлённо спросил Гагемейстер.
- А почему бы не попробовать? Чем эта профессия хуже других? Когда у тебя семья, дети, всё тяжелее переносить долгую разлуку с ними.
- Что ж, тут я не спорю. Я тоже подумываю после окончания плавания подать в отставку.
- Как двигаются твои торговые дела, Леон? - сменил тему Стенсон.
Гагемейстер встал с кресла, подошёл к открытому окну. Таинственный токей умолк, но сад возле дома жил своей потаённой жизнью: слышны были шорохи, шелест листьев, перекличка невидимых птиц.
- Они могли бы быть лучше, - сдержанно сказал Гагемейстер. - Но кое-какие результаты всё же есть. Договорился с твоим хозяином о продаже ему партии мехов. Мне надо ещё продать сандаловое дерево.
- Забавно будет взглянуть на местных дам, облачённых в котиковые шубы, - пошутил Стенсон.
- Примерно то же сказал мне и Ван Достен, - усмехнулся Гагемейстер. - Меха, разумеется, не для здешнего климата, но их можно с выгодой перепродать в Кантоне, куда русских купцов не допускают.
- Я всё же советую тебе, Леон, поторопиться с ремонтом корабля, чтобы уйти до наступления сезона дождей.
- Это почему же? И когда начнётся этот сезон?
- В апреле. И, поверь, даже местные жители стараются в эту пору уехать куда-нибудь из Батавии. В сезон дождей никто не застрахован от приступов "амока", или "бери-бери", как называют здесь тропическую лихорадку. Европейцы же мрут от неё как мухи. Сегодня ты можешь играть в карты со своим приятелем, а через пару дней узнаешь, что он уже покойник. К виду катафалков здесь притерпелись. Усопших обычно поминают добрым словом, если сосед был настолько предусмотрителен, что ушёл на тот свет, не забыв уплатить все долги. И тогда бюргеры с облегчением говорят: "Да пусть земля будет ему пухом!" Я объехал полсвета, но не видел города, где смертность была бы так высока, как здесь. Вот теперь-то, Леон, ты окончательно должен понять, почему мы с Кэрол решили бежать отсюда и почему я счёл нужным дружески предупредить тебя.
- Не знаю, - с сомнением покачал головой Гагемейстер, - удастся ли управиться до начала апреля. Боюсь, что нет.
- Как знаешь... Кстати, я хотел спросить тебя, кто такой господин Баранов, который возвращается в Россию на твоём корабле. На том приёме у Ван Достена о нём почему-то много говорили.
Гагемейстер вернулся к небольшому столику подле кресла, взял недопитую рюмку с вином, медленно выпил.
- О нём говорят больше, чем он того заслуживает. Да, он кое-что сделал на посту главного правителя американских колоний России. Ему не откажешь в предприимчивости. Он сумел расширить владения Российско-Американской компании, вёл крупные дела с американскими купцами. Но, - жёстко прервал полупанегирик Гагемейстер, - он правил деспотическими методами, и его действия принесли компании не только пользу, но и немалый вред. Компания потерпела значительные убытки из-за его авантюрных действий на Сандвичевых островах. Посланный им туда человек, некто доктор Шеффер, немец на службе компании, умудрился столкнуть между собой двух тамошних королей. Из-за этого для наших людей, помогавших Шефферу, начались большие неприятности. Прошлым летом одновременно со мной в Русской Америке находился капитан Головнин на шлюпе "Камчатка". Среди других вопросов он занимался ревизией некоторых дел компании, проверкой многочисленных жалоб на Баранова и его подручных, поступивших от служащих компании в Петербург. Баранов смещён, но, думаю, на родине ему не избежать неприятных для него объяснений.
Гагемейстер вытащил из кармана швейцарские часы на серебряной цепочке, щёлкнул крышкой:
- О-о, мне пора на корабль! Спасибо, Роберт. Приятно было посидеть в твоём доме. У тебя очень милая жена, очаровательные дети... Что же касается господина Баранова, то, ты понимаешь, я искренне ответил на твой вопрос, но отнюдь не намерен удовлетворять праздное любопытство к этой теме местных нуворишей.
- Подожди, - поднялся Стенсон, - позову Кэрол.
Стенсон вышел и вскоре вернулся с женой.
- Как, Леон, - с милой улыбкой сказала она, протягивая ему руку, - вы уже покидаете нас?
- Увы, пора. - Гагемейстер коснулся губами её пальцев. - Спасибо, Кэрол, за чудесный вечер. Я словно побывал дома.
- Приходите, Леон, ещё.
- Обязательно.
Роберт Стенсон вышел вместе с гостем на улицу, чтобы помочь ему взять экипаж.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Батавия,
март 1819 года
Баранов постепенно привыкал к размеренной жизни в отеле "Морской". Как и большинство немногих здешних постояльцев, он вставал рано, в пять утра: только раннее утро и вечер позволяли наслаждаться в Батавии прохладой. Выпивал на террасе чашку крепкого кофе и шёл прогуляться по окрестным улицам.
В канале уже с визгом плескались служанки с малолетними детьми, по каменной мостовой цокали нарядные экипажи, совершали свой моцион голландские дамы в платьях из муслина, в каких-то чепчиках, кокетливых шляпках. Каждую обычно сопровождал молодой слуга. Он шёл чуть сзади, держа в вытянутой руке пёстрый солнцезащитный зонтик над головой хозяйки.
Дедье относился к Баранову с подчёркнутым уважением. Но удивительно, что его уже знали и многие из постояльцев и почтительно приветствовали при встречах в ресторане, в саду или на террасе. Пожилые супруги, по виду немцы, лет пятидесяти или чуть больше, обращались к нему "герр Баранофф"; толстый, круглолицый англичанин, должно быть купец, непременно раскланивался и сиял благодушной улыбкой, бормоча каждый раз дежурную фразу о том, надо думать, какой нынче прекрасный денёк.
Но по-настоящему трогало Баранова внимание к нему прелестной девушки лет пятнадцати, азиатского типа, с нежным овалом лица и живыми тёмными глазами. Она жила здесь то ли с матерью, то ли с тёткой. Её быстрый взгляд, лёгкий наклон головы при встрече и слегка смущённая улыбка напоминали Баранову оставшуюся в Ново-Архангельске дочь Ирину.
Он часто думал о них - об Ирине и о сыне Антипатре, плывущем сейчас на шлюпе "Камчатка" под командой Головнина к берегам России. Капитан Головнин обещал оказать протекцию Антипатру, помочь ему поступить в Морской корпус в Петербурге. Как бы хотелось, чтобы затея удалась. Его мальчик, выросший в гавани, куда приходили суда со всех концов света, бредил морем и ещё в детстве твёрдо решил стать моряком.
Вспоминалась и оставшаяся на Кадьяке Анна Григорьевна. Разве не диво, что гибкая, пугливая, как горная козочка, дочь кенайского вождя, дарованная правителю в знак дружбы и уважения, стала ему женой и родила троих детей - Антипатра, Ирину и Катеньку.
В то лето девяносто седьмого года, когда сын появился на свет, он лишь силой обстоятельств, из-за травмы ноги, задержался на Кадьяке. Но уже в мае следующего года поплыл на лёгком судёнышке в Кенайскую губу, оставив младенца и мать, окрещённую Анной, на попечение горничной девки. На Кенае бунтовали племена, оскорблённые нападками на них людей из компании Лебедева - Ласточкина, враждовали меж собой и сами промышленники. Уладив дела на полуострове, он немедля отправился в Константиновскую крепость на острове Нучек, где принял под своё начало отряд, не желавший более служить у Ласточкина. Великий шторм обрушился тогда на остров. Буря, не утихавшая несколько дней, валила и вырывала с корнем могучие ели вокруг крепости, трещал под порывами бешеного ветра крепостной палисад, страшные молнии озаряли ночь, и он молился в горенке, стоя на коленях перед образом Спасителя.